¾ Это дельно, — одобрил отец. — Ну, дальше?

¾ Приняв эти меры предосторожности, я с Серенко прово­дили Шиманского до дверей ватерклозета, а сами остались в коридоре.

Отец сморщил брови.

¾ Как только инженер вошел туда, он начал вертеть дверную ручку, стараясь запереть, но, убедившись в порче замка, Шиманский подошел к умывальнику; прошла минута, другая, изнутри ни звука... Мне показалось это подозрительным. Я окликнул. «Сейчас выйду, только руки вымою». Послышался плеск воды и почти одновременно зазвенели упавшие на пол стекла. Я дернул дверь. Шиманский уже сидел на окне, свесив ноги и готовясь выпрыгнуть на полотно, но в этот решительный момент Серенко успел схватить его за талию, не обратив внимания на преступника, державшего наготове деревянную вешалку, снятую им со стены. Вот этим-то орудием он и воспользовался для обороны... К счастью, я вовремя заметил опасность и задержал на лету удар, иначе череп товарища неминуемо был бы проломлен. Не без труда мы обезоружили противника. нам досталось-таки порядочно, но, слава Богу, кости целы, а ушибы заживут, не в первый это раз. После отчаянного сопротивления мы надели на Шиманского наручники и в таком виде водворили на старое место.

В купе Шиманский продолжал ругаться и бушевать. Мало того, ударил, довольно сильно, ногой в живот Серенко со словами: «Вот тебе лампопо на придачу...» Пришлось связать ноги, и только тогда он угомонился, — закончил свой доклад Руткевич.

¾ А почему же вы не сняли вешалки? Отчего один из вас не вошел в ватерклозет вместе с Шиманским? В первом случае была опрометчивость, во втором — непростительная самонадеянность и беспечность, что ставлю вам обоим на вид, — строгим тоном заметил отец.

¾ Виноват, — упавшим голосом проговорил чиновник с видом побитой собаки.

¾ Идите теперь на ваше место и никакой просьбы, ни требования Шиманского отнюдь не исполнять до личного о том доклада мне.

 ¾ Слушаюсь, теперь достаточно выучен, — с огорчением в голосе произнес Руткевич, отходя от нас.

Остальная часть пути до Петербурга прошла без всяких приключений, но этот случай испортил хорошее настроение отца, видимо, ставившего и себе в вину излишнюю мягкость к Шиманскому, которому следовало бы сразу надеть наручники, как опасному преступнику, откинув в сторону всякую гуманность.

При выходе из вагона на петербургском вокзале мы случайно столкнулись с Т-вым.

¾ Хорошо ли спали ночь, ваше превосходительство?

¾ Превосходно, Иван Дмитриевич, хотя в исходе, должно быть, пятого часа разбудил меня подозрительный шорох у из­головья дивана. Помнится мне теперь, как в полумраке обрисо­валась во весь рост фигура какого-то господина в форменной фуражке, с очень бледным лицом и тяжелым взглядом черных глаз, как бы меня гипнотизировавших... «Зачем этот индивидум в моем купе, что ему здесь надо?» — мелькнула у меня тревожная мысль, тогда как глаза мои смыкались против воли, но беспокойство вмиг отлегло, когда я вспомнил, что тут, вблизи меня, сидит гроза и бич всякого преступного люда, сам Путилин! «Шалишь, — подумал я, — при нем уж не убьют и не ограбят... Не посмеют!» Эта уверенность в ваш гений подействовала лучше лавровишневых капель, и благодетельный сон сковал мои веки вплоть до прихода кондуктора с извещением о приезде, — полушутя, полусерьезно закончил свою тираду Тургасов, направляясь к своей карете.

¾ Весьма вам признателен за ваше ко мне доверие, — до­вольно сухо проговорил отец, прощаясь со статским генералом.

Наконец мы дома. В кабинете лежала телеграмма из Астрахани: «Вчера мною арестован Карасев, обыск на квартире дал благоприятные результаты. Выезжаем первым поездом. Костин».

¾ Ну, от этого не убежишь! — уверенно проговорил отец.

На другой день в сыскное отделение под стра­жей был доставлен Карасев; держал он себя настоящим барином, предупредив о своем нежелании отвечать на какие-либо вопросы, и таким решительным тоном, что его немедленно оставили в покое... Оставалось одно: отправить его в дом предварительного заключения, как это и сделали.

В числе конфискованных бумаг нашли между прочим и последнее письмо к нему жены Т-ва, содержание которого было передано в начале настоящего рассказа.

С Тургасовым отцу пришлось встретиться на второй день после приезда; высшее начальство поручило ему подготовить Николая Ивановича.

Отец частным письмом вызвал его на свидание в Летний сад и здесь объяснил всю историю покушения на его жизнь в поезде.

При заключительных словах Тургасов, поднявшись с места, горячо поблагодарил отца.

¾ Не знаю, как вас благодарить, дорогой Иван Дмитриевич, за избавление от калечия, а может быть, и мучительной смерти! Не оправдываю я и себя в своих отношениях к моей жене: ну, вот и получил урок, урок тяжелый, неизгладимый!.. — глухо произнес Тургасов и, отвернувшись, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, первые, вероятно, в его жизни, быстро направился к выходу.

Этот драматический эпизод в семье Тургасова произвел большую сенсацию в высших сферах петербургского общества, где Варвара Ивановна по служебному положению мужа и аристо­кратическому родству была, так сказать, «свой человек». Судили вкривь и вкось, день на день ожидая катастрофы с «бедной Варей», как о ней отзывались жены, и «извергом-сатаной», как прозвали ее мужья. Ожидания, однако, светских кумушек не оправдались: трагического ничего не случилось, и даже, чего уж никто не ожидал, супруги не разъехались на разные квартиры.

Напротив, с течением времени, видимо, последовало сближение враждующих сторон на почве уступок и общности интересов по воспитанию детей — этого самого прочного звена в эластичной цепи взаимных отношений между мужем и женой, отношений, где и сам Соломон отказался бы взять на себя роль судьи в решении вопроса: кто прав, кто виноват?..

ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО[24]

Рассматривая архив моего покойного отца И. Д. Путилина, бывшего в 60-х годах и позднее — до конца 80-х годов начальником петербург­ской сыскной полиции, я натолкнулся на одну рукопись, трактующую о возникновении в России «тайного общества», с указанием в ней причин к возрождению последнего с точки зрения сторонников революционной доктрины, а также первоначальных форм организации его, получившего в первой стадии развития, по составлении и регламентации за границей устава, название «Революционный союз».

Рукопись эта, собственноручно переписанная И. Д. Путилиным (что, несомненно, свидетельствовало о секретности и серьезности ее содержания), относится по времени составления к первой половине 60-х годов и, как поднимающая край завесы в смутной эпохе общественного движения «шестидесятников», думается, и теперь, спустя полстолетия, не утратила некоторого интереса для современного читателя.

Обратимся же к ее содержанию[25].

Мы не имеем никакой возможности точно сказать о зачатках и развитии тайного общества; оно быстро распространилось по всей стране и проникло во все сословия, наэлектризованные мо­гучим словом «свобода». Уставшие почти тридцать лет носить на себе гнет самого худшего деспотизма — деспотизма солдатчины, наконец, горько обманутые целым рядом не сбывшихся надежд на лучшие дни нового царствования, униженные позорным исходом Крымской войны, поглотившей все наши материальные богат­ства, истощившей наши нравственные силы, оскорбившей чувство национального достоинства, разрушившей вековую уверенность в непобедимость наших войск, люди всех сословий целыми массами переходили в лагерь недовольных.

Правительством были недовольны везде: и на ступенях трона, и в самой бедной хижине, и в особенности в войсках.

Недоволен был судья на своем стуле и обвиняемый, стоящий перед ним с грустным сознанием своей беспомощности против азиатского произвола и тупого насилия. Пропаганда существовала везде, потому что недовольство распространилось повсюду!..