— Есть у тебя веревка?

Гребенников, пошарив в кармане, ответил отрицательно.

— Оторви шнурок от занавесей да зажги огонь! — проговорил Шишков.

Когда шнурок был принесен, Гурий связал им ноги задушенного князя, из боязни, что князь, очнувшись, может встать с постели.

После этого товарищи принялись за грабеж: из столика они вынули бумажник, несколько иностранных золотых монет, три револьвера, бритвы в се­ребряной оправе и золотые часы с цепочкой.

Из спальни с ключами, вынутыми из ящика стола, Шишков с Гребенниковым направились в соседнюю комнату и приступили к железному сундуку.

Но все их усилия отпереть сундук ни к чему не привели. Ни один из ключей не подходил к замку. Тогда они стали еще раз пробовать оторвать крышку, но все напрасно — сундук не поддавался.

Со связкой ключей в руке Шишков подошел к письменному столу и начал подбирать ключ к среднему ящику. Гребенников ему светил.

Но вот Гурий прервал свое занятие и начал прислушиваться: до него явственно донесся шум проезжающего экипажа. Гребенников бросился к окну стараясь разглядеть, что происходит на улице.

— Рядом остановился... господин... Пошел в соседний дом, — проговорил почему-то шепотом Гребенников.

Вдали послышался шум ехавшей еще пролетки. На лицах Шишкова и Гребенникова выразилось беспокойство.

— Надо уходить... скоро дворники начнут панели мести и тогда... крышка! — проговорил Гурий, отходя от письменного стола.

Оба были бледны и дрожали, хотя в комнате было тепло. Шишков вышел в переднюю. Взглянув слу­чайно на товарища, он заметил, что на том не было фуражки.

— Ты оставил фуражку там... у постели, — сказал он товарищу. — Пойди скорей за ней, а я тебя обожду на лестнице.

Видя страх, отразившийся на лице Гребенникова, Шишков повернулся, чтобы пойти самому в спальню за фуражкой, но тут взгляд его случайно упал на пуховую шляпу князя, лежавшую на столе в передней. Недолго думая он нахлобучил ее на голову Гребенникова, и они осторожно начали спускаться по лестнице. Отперев ключом парадную дверь, они очу­тились на улице и пошли по направлению к Невскому.

Проходя мимо часовни у Гостиного двора, они благоговейно сняли шапки и перекрестились широким крестом. Шишков, чтобы утолить мучившую его жажду, напился святой воды из стоявшей чаши, а Гребенников, купив у монаха за гривенник свечку, поставил ее перед образом Спасителя, преклонив перед иконой колени...

Затем они расстались, условившись встретиться вечером в трактире на Знаменской. При прощании Шишков передал Гребенникову золотые часы, не­сколько золотых иностранных монет и около сорока рублей денег, вынутых им из туго набитого бу­мажника покойного князя.

Так выяснилось и объяснилось дело.

Впечатление, произведенное сознанием Гребенни­кова, было громадное. Австрийский посол граф Хотек лично приезжал благодарить меня и любезно предложил мне походатайствовать за меня перед Его Величеством Императором Австрийским награду.

После признания преступников дело пошло обычным порядком и вскоре состоялся суд. Убийцы были осуждены к каторжным работам на 17 лет каждый.

На долю некоторых преступлений, как и на долю иных людей, иногда вдруг выпадает громкая изве­стность.

Преступление заурядное, но на него обратили внимание журналисты, или за защиту преступника взялся известный адвокат, или личность преступника, а то и жертвы, чем-либо интересны — и преступление получает громкую огласку. Таковы, например, в последнее время убийство Довнар или процесс Мироновича.

Но бывают и такие преступления, ужас от которых вдруг наполняет всех, и они, переживая преступников, остаются в воспоминаниях как смутное впечатление ужасного кошмара. Таково, например, было убийство фон Зона; таково же и страшное преступление, сохранившееся в памяти очень многих под названием «Убийство в Гусевом переулке».

Мне же, помимо ужаса, оставленного им, памятно оно и потому, что едва ли не впервые я оказался сбитым с верных следов и впал в ошибку, обошед­шуюся довольно дорого невинным людям.

Гусев переулок, коротенький, соединявший Лиговку с Знаменской улицей, в то время не был застроен пятиэтажными домами и казался огороженным с двух сторон заборами. За ними раскидывались широкие дворы с са­дами, в середине двора которых обычно стоял одно­этажный деревянный дом, невдалеке от которого раз­мещались конюшня, сарай, ледник, прачечная и двор­ницкая избушка.

Дом, в котором произошло это страшное убийство, на­ходился на месте ныне стоящего дома под № 2.

На нижнем этаже дома жил майор Ашморенков с женой и сыном кадетом, который приходил домой на праздники, и двумя прислугами.

В июне 1867 года рано утром на Духов день в кухню квартиры Ашморенкова постучался водовоз, привезший воду, но ему дверей не отворили. Тот постучался еще два раза, не достучался и, слив воду в прачечную и домохозяину, снова поехал к водокачке, на пути заметив дворнику, что прислуга у майора заспалась.

Дворник небрежно махнул рукой, словно хотел сказать: «А ну их»...

Спустя полчаса в двери и в окна, которые были за­крыты ставнями, стучался булочник, потом молочник, потом опять водовоз — и никто не мог досту­чаться. А дворник на все расспросы только говорил: «Чего пристали? Проснутся и отопрут. Не терпится тоже!»...

Наконец на эти беспрерывные стуки обратил внимание разбуженный домохозяин коллежский советник Степанов.

— Что за шум? — раздраженный, в халате, высунувшись из окошка, окликнул он дворника.

— Да вот! — сердито ответил дворник. — Господа и прислуга у майора спят, а эти черти ломятся. Вре­мени им, видишь, нету!

Стоявшие тут же водовоз, прачка и булочник за­галдели в один голос:

— Завсегда Прасковья рано встает, а тут на! Во­семь часов!.. И господа встают рано!.. В восемь часов майор окно открывает!.. Неладно тут!.. Надо бы квартального!..

Коллежскому советнику Степанову это безмолвие в квартире майора тоже показалось странным. Он знал майора уже десять лет. Старый служака, он просыпался всегда рано и уходил в казармы. Когда вышел в отставку, у него сохранились прежние при­вычки. Степанов вчера играл с ним в шашки до 9 часов вчера, после чего ушел, оставив всех здоровыми и довольными. И вдруг... такой сон!

— Беги в квартал! — приказал он дворнику. — Я сейчас спущусь!

Дворник бросился со двора, и всех охватило какое-то жуткое предчувствие.

Хозяин дома как был — в халате и туфлях — поспешно сошел вниз и стал по очереди расспрашивать каждого: долго ли и в какие двери и окна стучался. Потом сам стал стучаться в обе двери и во все окна. То же безмолвие...

Теперь уже всеми овладел ужас: стоявшие стали го­ворить шепотом, а закрытые ставнями окна и безмол­вие за ними выглядели зловеще.

У майора квартира состояла из пяти комнат, сеней и кухни. Красивое крылечко с парадной дверью вело в просторные сени, за ними была кухня, слева — столовая, гостиная и спальня майорши, справа — кабинет и спальня майора. Все восемь окон с красивыми деревянными узорами, теперь закрытые зелеными ставнями с прорезами в виде сердец, выходили на передний двор, а окно кухни — на задний. Дверь же из кухни выходила на общую лестницу, которая вела на второй этаж, в мезонин, где жил сам домохозяин — одинокий холостяк со старой прислугой.

Минут через двадцать вернулся дворник с квартальным и помощником пристава.

— Что тут у вас? — спросил помощник.

— Да вот, — ответил Степанов и рассказал о происшедшем. — Избави Бог, не беда ли, — окончил он.

— А вот узнаем! Может быть, двери отперты! Эй, дворник, попробуй! — сказал помощник дворнику.

Тот подбежал к крылечку и подергал дверь. Заперта.

Услужливые водовоз и булочник стали дергать дверь в кухню. — Заперта тоже.

— Тогда ломать, — решил помощник. — Как они запираются?