Приняв решение вмешаться в дела Хьюберта, она, по своему обыкновению, немедленно приступила к действиям. Также не в ее правилах было рассчитывать воспользоваться счетом сэра Горация и снять с него означенную сумму, чтобы выплатить долг Хьюберта. По ее мнению, которое отец, без сомнения, разделил бы, одно дело – потратить пять сотен фунтов на бал, для того чтобы войти в лондонское высшее общество, и совсем другое – проявить благотворительность по отношению к племяннику, о существовании которого он, скорее всего, даже не подозревал. Вместо этого она отперла свою шкатулку и, перебрав ее содержимое, вынула оттуда бриллиантовые серьги, которые всего год назад сэр Гораций приобрел для нее у «Ранделла и Бриджа». Камни были превосходными, работа – изумительной, и на мгновение ей стало жаль расставаться с ними; но остальные драгоценности, куда более ценные, достались ей от матери, и, хотя она совсем ее не помнила, было бы кощунством расстаться с памятью о ней.
На следующий день, отказавшись под каким-то предлогом сопровождать леди Омберсли и Сесилию в магазин шелковых изделий, она одна отправилась к тем самым почтенным и знаменитым ювелирам Ранделлу и Бриджу. Когда она вошла, других клиентов в лавке не было, но появление молодой леди высокого роста и властной наружности, одетой с подчеркнутой элегантностью, заставило старшего продавца поспешить ей навстречу и предложить свои услуги. Он считал себя ловким деловым человеком и гордился тем, что никогда не забывает лиц своих покупателей. Посему он с первого взгляда узнал мисс Стэнтон-Лейси, собственными руками принес ей стул и попросил сообщить ему, чему он обязан честью ее лицезреть. Узнав о сути дела, которое привело ее к ним, он на мгновение растерялся, но быстро справился с собой и одним движением бровей велел шустрому помощнику вызвать на сцену самого мистера Бриджа. Последний величественной поступью вышел в торговый зал и, вежливо поклонившись дочери человека, который не раз покупал у него всевозможные дорогие безделушки (хотя и для женщин совсем иного сорта), пригласил Софи пройти вместе с ним в отдельный кабинет, расположенный в задней части магазина. Что бы он ни думал о ее желании избавиться от серег, которые всего год назад она сама выбирала в его магазине, он оставил эти мысли при себе. Вежливо справившись о том, как поживает сэр Гораций, и узнав, что в данный момент тот пребывает в Бразилии, мистер Бридж, сложив вместе два и два, мгновенно принял решение выкупить серьги за кругленькую сумму. Он не поддался первому порыву, не стал прибегать к существовавшему испокон веков приему и объяснять клиенту, почему цена на бриллианты вдруг упала так низко. Он не собирался продавать эти серьги и решил придержать их до возвращения из Бразилии сэра Горация. Мистер Бридж имел все основания полагать, что сэр Гораций пожелает выкупить их, и его благодарность за предоставленную возможность сделать это найдет весьма конкретное выражение в будущем, когда он приобретет еще много дорогостоящих украшений у ювелиров, которые поступили с его единственной дочерью по-джентльменски. Соответственно, сделка между мистером Бриджем и мисс Стэнтон-Лейси прошла с соблюдением всех светских формальностей, причем каждая сторона осталась полностью удовлетворенной. Мистер Бридж, живое воплощение осмотрительности и благоразумия, задержал мисс Стэнтон-Лейси у себя в кабинете, пока двое других покупателей не вышли из магазина. Он предполагал, что сэр Гораций не хотел бы, чтобы новость о том, что его дочери пришлось продать свои украшения, стала бы достоянием гласности. Не моргнув глазом, он согласился выплатить Софи пятьсот фунтов банкнотами; не моргнув глазом, тут же отсчитал ей купюры; и, не проявив и тени неуважения, с поклоном проводил ее до дверей своего магазина.
Сунув банкноты в свою муфточку, Софи наняла извозчика и велела отвезти себя в Медвежий переулок. Экипаж, который она остановила, не был ни первым, ни самым роскошным из проехавших мимо нее, зато управлял им кучер весьма располагающей наружности. Он был коренастым здоровяком средних лет с веселым румяным лицом, и Софи почувствовала, что может в некоторой степени довериться ему; эта мысль лишь окрепла при виде того, как он воспринял ее просьбу. Окинув ее внимательным взглядом и погладив подбородок рукой в кожаной перчатке, он высказал мнение, что она ошиблась адресом. На его взгляд, Медвежий переулок – не то место, куда хотела бы попасть такая высокородная, хотя и молодая, леди.
– Это район трущоб, вы хотите сказать? – осведомилась Софи.
– Это неподходящее место для молодой леди, – повторил извозчик, отказавшись подтвердить ее догадку. А потом добавил, что у него самого есть дочери, и попросил прощения за такую вольность.
– Что ж, трущобы или нет, но как раз туда мне и надо попасть, – заявила Софи. – У меня дело к мистеру Голдхэнгеру, большому мошеннику, как мне представляется; а вы выглядите как человек, который не уедет оттуда, бросив меня одну.
Она села в фиакр; кучер захлопнул за ней дверцу, взобрался на облучок и, выразив желание провалиться на этом самом месте, если ему когда-либо приходилось иметь дело с чем-либо подобным, тронул лошадь с места.
Медвежий переулок, расположенный к востоку от Флит-Маркет, оказался узенькой и дурно пахнущей улочкой, усыпанной всевозможными отбросами, валяющимися прямо на неровных камнях мостовой. Казалось, над всем районом нависла угрюмая тень огромной тюрьмы, и даже люди, бредущие по улицам или сидящие на порогах своих домов, выглядели подавленными и унылыми, что нельзя было объяснить только тяжкими жизненными обстоятельствами. Возница спросил у мужчины в грязном кашне, не знает ли тот, где обитает мистер Голдхэнгер. Ему указали на дом посреди улочки, причем прохожий явно заколебался, прежде чем ответить, и не захотел продолжать разговор.
Потрепанный фиакр, бывший некогда каретой джентльмена, не привлек особого внимания, но когда он остановился и из него вышла высокая, хорошо одетая молодая леди, одной рукой придерживая юбки, чтобы не запачкать их о кучи мусора, несколько зевак и двое маленьких чумазых мальчишек приблизились и принялись глазеть на нее. Послышалось несколько сочных комментариев, которые, к счастью, содержали совершенно незнакомые Софи выражения. Ей довелось бывать в слишком многих бедных испанских и португальских деревушках, чтобы она обеспокоилась тем вниманием, которое привлекла к себе, и, окинув критических взором свою аудиторию, она поманила одного из мальчишек и с улыбкой обратилась к нему:
– Скажи-ка мне, здесь живет человек по имени Голдхэнгер?
Сорванец во все глаза уставился на нее, но когда она протянула ему шиллинг, поперхнулся и, вытянув грязную ручонку, похожую на цыплячью лапку, пискнул:
– Второй этаж! – Схватив монету, он бросился наутек прежде, чем взрослые успели отобрать ее.
При виде такой щедрости толпа угрожающе надвинулась на Софи, но тут кучер слез с облучка, похлопывая себя по ладони кнутом, и ласково предложил всем желающим отведать его угощения. Никто не рискнул принять это предложение, а Софи сказала:
– Благодарю вас, но прошу, не затевайте драку! И подождите меня здесь, пожалуйста.
– На вашем месте, мисс, – проворчал кучер, – я бы держался подальше от этой крысиной норы, правду говорю! Вы даже не представляете, что с вами может случиться!
– Что ж, если со мной что-нибудь случится, – жизнерадостно откликнулась Софи, – я громко закричу, и тогда вы сможете прийти мне на помощь. Впрочем, думаю, что не задержу вас надолго.
С этими словами она зашагала по грязной мостовой и вошла в указанный дом. Дверь была распахнута настежь, и в конце короткого коридора виднелась лестница, на ступеньках которой, похоже, никогда не лежала ковровая дорожка. Софи поднялась и оказалась на узенькой лестничной площадке. На нее выходили две двери, и она властно постучала в обе. В наступившей тишине Софи показалось, что за ней наблюдают. Она огляделась по сторонам, но никого не увидела и, только повернув голову, заметила чей-то глаз, уставившийся на нее сквозь небольшое отверстие в дверной панели, расположенной в задней части дома. В тот же миг глаз исчез, затем в замке заскрежетал ключ, и дверь приоткрылась. На пороге стоял худой смуглый человек с длинными сальными волосами, семитским носом и ласковой улыбкой подвальной крысы. Он был одет в поношенный и порыжевший от старости черный костюм, и весь его облик свидетельствовал о том, что он не в состоянии одолжить кому-либо даже пятьсот пенсов, не говоря уже о пятистах фунтах. Его прикрытые набрякшими веками глаза моментально окинули Софи внимательным взором, подмечая мельчайшие детали ее внешности – от перьев на шляпке с высокой тульей до аккуратных лайковых сапожек на ногах.
