– Хьюберт, ты еще несовершеннолетний, – сказала она. – А я знаю, что одалживать деньги малолетним – преступление, потому что когда юный мистер… Не будем называть его имени, оно и так всем известно! Так вот, когда один мой знакомый молодой человек попал в похожую историю, то пришел к сэру Горацию за советом, и сэр Гораций ответил ему именно так. Насколько мне известно, закон предусматривает очень суровое наказание за подобный поступок.
– Да, я знаю, – ответил Хьюберт. – Большинство ростовщиков не пошли бы на такое, но… Словом, один мой приятель знал этого типа, Голдхэнгера, дал мне его адрес и… и научил меня, что ему говорить, а также сообщил, какие проценты я должен буду выплачивать. Хотя тогда меня это не слишком интересовало, потому что я был уверен в том…
– Долг очень велик? – спросила Софи.
Он кивнул.
– Да. Я хоть и соврал ему насчет своего возраста, но он все равно догадался, что мне нет двадцати одного года, так что теперь… Я в его власти. А я‑то надеялся, что смогу расплатиться с ним после скачек.
– Сколько ты у него одолжил, Хьюберт?
– Пять сотен, – пробормотал он.
– Боже милосердный, и все это ты проиграл в карты? – воскликнула она.
– Нет, но я хотел поставить сотню на ту чертову клячу, – пояснил он. – Не было смысла занимать ровно столько, чтобы только рассчитаться с долгами, потому что мне ведь предстояло расплачиваться еще и с Голдхэнгером!
Подобный гениальный метод обретения финансового благополучия не мог не вызвать у Софи улыбку, но Хьюберт явно обиделся, и она поспешно попросила у него прощения, заявив:
– Мне совершенно ясно, что твой мистер Голдхэнгер – подлый мошенник!
– Да, – удрученно признался Хьюберт. – Он – старый злобный дьявол, а я был так глуп, что обратился к нему. Конечно, тогда я не знал о нем того, что знаю сейчас, но стоило мне его увидеть… Впрочем, что толку горевать о прошлом!
– Ты прав, уже слишком поздно, но и отчаиваться не стоит! Уверена, тебе нечего бояться, так как он наверняка знает, что не сможет взыскать свои деньги с несовершеннолетнего, и никогда не осмелится подать на тебя в суд.
– Черт возьми, Софи, я должен вернуть этому типу деньги, которые взял у него в долг! К тому же это еще не все. Он потребовал у меня залог, и я… я согласился!
Он выглядел совершенно раздавленным, и в голове у Софи моментально пронеслись ужасные подозрения.
– Хьюберт, ты ведь не отдал ему в заклад какую-нибудь фамильную драгоценность или… или что-нибудь в этом роде, а?
– Господи помилуй, нет, конечно! Я не настолько плох! – с негодованием вскричал он. – Это принадлежало мне и вряд ли считалось фамильной драгоценностью, хотя если обнаружится, что я это потерял, то шум поднимется до небес, а меня обвинят в краже! Эту вещь оставил мне дедушка Стэнтон-Лейси: бесполезная безделушка, потому что мужчины сейчас такое не носят. Но дедушка, конечно, носил, и мама говорит, что, глядя на это, она так и видит деда будто живого, потому что он никогда с этой вещью не расставался, – поэтому можете себе представить, какой разразится скандал, когда она узнает, что я заложил ее! Это перстень с крупным квадратным изумрудом в окружении бриллиантов. И как я с ним выглядел бы? Словно какой-нибудь Ромео Коутс[84] или богатый мещанин, пытающийся любой ценой привлечь к себе внимание! Мама хранила его у себя, и я не знал, что он завещан мне, пока в прошлом году не отправился на бал-маскарад, и она дала мне его надеть, сказав, что перстень теперь мой. Так что когда Голдхэнгер потребовал от меня залог, я… я не мог придумать, что бы еще отдать ему, и… В общем, я знал, где мама хранит его, и взял! Только не говорите, будто я украл его, потому что это не так, а она держала его у себя только потому, что я его не носил!
– Нет-нет, конечно, я знаю, что ты не вор! – поспешно заверила его Софи.
Он с неподдельным интересом изучал костяшки собственных пальцев.
– Да. Имейте в виду, я вовсе не говорю, что поступил правильно, взяв его из шкатулки матери, но… ведь он был моим!
– Конечно же неправильно! – сказала Софи. – Пожалуй, она бы рассердилась на тебя, так что мы должны поскорее вернуть его на место.
– Мне бы очень этого хотелось, но, боюсь, теперь ничего не получится. Я не знаю, что мне делать! Когда та лошадь проиграла, я готов был пустить себе пулю в лоб! Но не стал этого делать, потому что вопрос бы не решился, а вот скандал разгорелся бы нешуточный.
– Как хорошо, что ты рассказал мне обо всем! Я точно знаю, что ты должен сделать. Расскажи эту историю своему брату! Он, скорее всего, сильно отругает тебя, но зато, можешь быть уверен, поможет выпутаться из неприятностей.
– Вы его не знаете! Отругает, как же! Можете не сомневаться, что он заставит меня бросить Оксфорд и отправит в армию или что-нибудь в этом роде! Я испробую все, что смогу, прежде чем пойду к нему!
– Очень хорошо, тогда я одолжу тебе пятьсот фунтов, – сказала Софи.
Он покраснел до корней волос:
– Вы, конечно, важная персона, Софи, – нет, я хотел сказать, отличная девушка! Я чертовски благодарен вам и все такое, но, разумеется, не могу занимать у вас деньги! Нет-нет, пожалуйста, не настаивайте! Об этом не может быть и речи! Кроме того, вы не понимаете! Старый кровопийца заставил меня написать расписку, что деньги я взял под пятнадцать процентов в месяц!
– Боже милосердный, как ты мог согласиться на такие чудовищные условия?
– А что мне оставалось? Мне нужны были деньги, чтобы выплатить карточные долги, и я знал, что к «Говарду и Гиббсу» или в другую контору идти бесполезно, потому что они указали бы мне на дверь.
– Хьюберт, я совершенно уверена, что он не сможет получить с тебя ни пенни ссудного процента! По закону он не вправе требовать даже основную сумму! Позволь мне одолжить тебе пятьсот фунтов, отдай их ему и обяжи вернуть тебе расписку и перстень! Скажи ему, что если он не согласится взять их, то ему же будет хуже!
– А он пожалуется на меня в Оксфорд! Говорю вам, Софи, он редкий мошенник и постарается сделать все, чтобы навредить мне! Ведь он не просто ростовщик; собственно, я почти уверен, что таких называют скупщиками краденого или менялами. Более того, он наверняка откажется вернуть мне перстень; и даже если я привлеку его к ответственности, то просто продаст его, и дело с концом.
Хьюберт остался глух ко всем доводам Софи. Юноша явно боялся мистера Голдхэнгера, чего Софи не могла понять и поэтому решила, что над ним нависла угроза гораздо серьезнее той, в которой он ей признался. Она не стала докапываться до сути, поскольку почти не сомневалась в том, что ей она не покажется столь устрашающей. Вместо этого она спросила у кузена, что он намерен предпринять с целью выпутаться из неприятного положения, если не хочет ни обращаться к брату, ни взять деньги у нее. Ответ прозвучал весьма неопределенный, поскольку Хьюберт был еще достаточно молод, чтобы верить в своевременные чудеса. Он несколько раз повторил, что у него есть целый месяц до того, как ему придется предпринимать что-либо отчаянное, и, неохотно соглашаясь с тем, что ему, вероятно, в конце концов все-таки придется обратиться за помощью к брату, явно рассчитывал, что произойдет некое событие, которое избавит его от подобной необходимости. Попытавшись напустить на себя беззаботный вид, он даже стал умолять Софи не забивать себе голову подобной ерундой, и она, убедившись, что спорить с ним бесполезно, больше не стала ничего говорить.
Но после его ухода она некоторое время сидела, подперев подбородок ладонью и погрузившись в глубокие раздумья. Первым ее порывом было передать это дело в руки стряпчего сэра Горация, но потом она с сожалением отказалась от этой мысли. Софи достаточно хорошо знала мистера Меридена, чтобы понимать: он всеми силами воспротивится ее намерению вернуть ростовщику пятьсот фунтов. Совет, который он мог ей дать, наверняка приведет к разоблачению совершенной Хьюбертом глупости, чего, естественно, допустить было нельзя. Она мысленно перебрала своих друзей, но по тем же причинам отбросила всех до единого. Но будучи не из тех, кто оказывается от осуществления задуманного, она и мысли не допускала, чтобы бросить своего молодого кузена на произвол судьбы. Похоже, ей не оставалось иного выхода, кроме как самой отправиться к этому подлому злодею, мистеру Голдхэнгеру. Это решение Софи приняла после долгих раздумий, поскольку она хоть и ни капли не боялась мистера Голдхэнгера, но понимала, что молодым девушкам не пристало наносить визиты ростовщикам-лихоимцам, ибо подобное поведение будет сочтено в свете возмутительным и неподобающим. Однако поскольку она не видела оснований опасаться, что кто-нибудь (за исключением, пожалуй, одного Хьюберта) узнает об этом, то пришла к выводу, что поддаваться ханжеским угрызениям совести было бы нелепо и смешно: от дочери сэра Горация Стэнтон-Лейси следовало ожидать совсем иного поведения!
