– Нарциссы цветут первыми, опережая прилет ласточек!

После встречи с возлюбленным расположение духа Сесилии, по-видимому, отнюдь не улучшилось. Его планы относительно их будущей жизни оставались крайне туманными и расплывчатыми, но зато у него уже родился замысел эпической баллады, которая в мгновение ока сделает его знаменитым, на что он всерьез рассчитывал. А пока сие великое произведение обретало окончательные формы, он, по его словам, не возражал бы против места библиотекаря. Но поскольку Сесилия не могла представить себе, что отец или брат испытают удовлетворение, выдав ее замуж за библиотекаря, эта огромная уступка со стороны мистера Фэнхоупа повергла ее в еще большее отчаяние. Она даже решилась на то, чтобы предложить ему задуматься о профессии политика, но он лишь ответил:

– Сколь жалкое времяпрепровождение! – И это совершенно не вписывалось в такой превосходный план. А когда он заявил, что с момента смерти мистера Фокса[83] десять лет назад в стране так и не появился лидер, которому желал бы служить наделенный разумом и чувствами человек, это замечание лишь доказало, что вряд ли его политические взгляды получат большую поддержку ее семьи, нежели его поэтические склонности.

Софи, уяснив себе суть происходящего из отрывочных и кратких реплик Сесилии, отнеслась к этому довольно жизнерадостно и даже беззаботно, заявив:

– Ничего страшного! Значит, нам нужно найти великого человека, который согласился бы стать его покровителем! – Отчего Сесилия лишний раз убедилась в том, как плохо кузина понимает ее душевные терзания.

Перед тем как спуститься к ужину, Софи отдала Хьюберту злополучный клочок бумаги. Она почти забыла о нем, но реакция кузена на находку оказалась столь странной, что мгновенно породила в ее голове самые невероятные предположения, чего он наверняка не желал. Хьюберт буквально выхватил его у нее из рук, воскликнув:

– Где вы его нашли? – А когда она терпеливо объяснила, что, скорее всего, он выпал из кармана его сюртука, когда она зашивала карман, юноша сказал: – Да, это принадлежит мне, но я не знал, что засунул его туда! Я не могу сказать, что там написано, но умоляю никому не сообщать об этом!

Ей оставалось только заверить его в отсутствии у нее подобных намерений, но юноша выглядел настолько расстроенным, что вызвал у Софи определенные подозрения. Они лишь окрепли после того, как Хьюберт вернулся домой, проведя несколько дней в гостях у своего друга мистера Харпендена. Он вел себя как человек, получивший сокрушительный удар, от которого так и не смог оправиться, и Софи воспользовалась первой же возможностью, чтобы поинтересоваться, не случилось ли чего. Мистер Ривенхолл еще вчера уехал из Лондона в Торп-Гранд – поместье в Лестершире, унаследованное им от двоюродного дедушки, и до сих пор не вернулся; но Хьюберт ясно дал понять кузине, что даже обстоятельства крайнего порядка не заставят его обратиться к старшему брату за помощью и советом.

– Он не стал миндальничать и прямо заявил мне, что не намерен… Ладно! Это не имеет значения!

– Осмелюсь заметить, – невозмутимо сказала Софи, – что Чарльз часто говорит не то, что думает на самом деле. Расскажи мне, что случилось, Хьюберт! Верна ли моя догадка, что в Ньюмаркете ты проиграл крупную сумму?

– Если бы только это! – неосторожно ответил он.

– Что ж, если это еще не самое печальное, Хьюберт, то я хочу, чтобы ты рассказал мне все без утайки! – сказала она, дружески улыбнувшись ему. – Будь уверен, ты вполне можешь мне довериться, потому что сэр Гораций воспитал меня в твердом убеждении, что нет ничего более гадкого, чем выбалтывать чужие секреты. Подозреваю, что у тебя неприятности, и, если ты мне ничего не расскажешь, я намекну на это обстоятельство твоему брату. Ставлю десять против одного, что все будет только хуже, если ты и дальше станешь упираться, не слушая ничьих советов!

Он побледнел:

– Софи, вы не посмеете…

Глаза ее лукаво сверкнули.

– Разумеется, я не стану этого делать! – призналась она. – Поскольку ты ничего не желаешь рассказывать мне по доброй воле, придется задавать тебе вопросы. Здесь замешана женщина? То, что сэр Гораций называет «несчастной любовью»?

– Софи! Клянусь честью… Нет! Ничего подобного!

– Значит, речь идет о деньгах?

Он не ответил, и спустя мгновение она приглашающим жестом похлопала рядом с собой по софе, на которой сидела, и сказала:

– Прошу тебя, садись! Думаю, что все далеко не так страшно, как тебе представляется.

Он коротко хохотнул, но после недолгих уговоров уселся рядом с ней и обхватил голову руками.

– Я выкручусь. А если дело дойдет до крайностей, то всегда можно записаться на военную службу!

– Действительно, – согласилась она. – Но мне кое-что известно об армии, и я не думаю, что жизнь в строю придется тебе по вкусу. Кроме того, это повергнет мою тетю в отчаяние!

Вряд ли можно было надеяться, что молодой человек вроде Хьюберта с готовностью примется рассказывать о своих трудностях женщине, которая к тому же была младше него; но после долгих уговоров Софи все-таки удалось вытянуть из кузена правду. Рассказ получился не очень связный, и она несколько раз вынуждена была прерывать его повествование, задавая наводящие вопросы, но в конце концов сумела выяснить, что он угодил в лапы к ростовщику. У Хьюберта возникли некоторые сложности с долгами, которые он наделал во время прошлого учебного года в Оксфорде и полную сумму которых не осмелился назвать старшему брату, надеясь, со всей наивностью юности, расплатиться с ними самостоятельно. У него имелись надежные друзья, осведомленные обо всех игорных домах Лондона; капелька удачи при игре в кости или, скажем, в рулетку помогла бы ему привести свои дела в порядок. Но когда во время рождественских каникул он прибегнул к этому методу, его усилия завершились беспрецедентным невезением. Он до сих пор с содроганием вспоминал те убийственные и страшные вечера, и это обстоятельство позволило его мудрой кузине заключить, что азартные игры ему не по душе. Обремененный долгами чести и к тому же оказавшийся в весьма натянутых отношениях со старшим братом из‑за куда меньших прежних долгов, он не видел другого выхода, кроме как прыгнуть в реку или обратиться к евреям. Но даже и в этом случае, клятвенно уверил он Софи, он никогда не пошел бы к проклятому ростовщику, не будь он твердо уверен в том, что через шесть месяцев сполна расплатится с этой акулой.

– Ты имеешь в виду, что в следующем месяце станешь совершеннолетним? – уточнила Софи.

– В общем, нет, – признался он и покраснел. – Хотя, пожалуй, именно об этом и подумал Голдхэнгер, когда согласился одолжить мне денег. Но я ему об этом не говорил, честное слово! Лишь намекнул, что вскоре надеюсь стать обладателем крупной суммы, и я действительно на это рассчитывал, Софи! Я и подумать не мог, что снова проиграю! Боб Гилмортон – мой старый друг! – хорошо знает владельца, и он поклялся, что лошадь не может проиграть!

Софи, обладавшая прекрасной памятью, моментально вспомнила, что имя Голдхэнгера было написано на том самом клочке бумаги, который обнаружился в ее спальне, но не стала комментировать сей факт, а лишь поинтересовалась, проиграла ли злосчастная лошадь забег.

– Она не заняла ни одно из призовых мест! – простонал Хьюберт.

Софи кивнула с понимающим видом:

– Сэр Гораций говорит, что если ты намерен привести свои дела в порядок, поставив все на лошадь, то она никогда не победит, – заметила она. – А еще он говорит, что, садясь играть с пустыми карманами, непременно проиграешь. На выигрыш можно рассчитывать только тогда, когда не нуждаешься в деньгах. Сэр Гораций всегда прав!

Хьюберт не стал с этим спорить и несколько минут рассказывал о том, как шла его лошадь, и при этом ругал владельца, тренера и жокея на чем свет стоит, так что они вполне могли бы подать на него в суд за клевету, будь его собеседником кто-нибудь менее заслуживающий доверия, чем его кузина. Она, не перебивая, сочувственно выслушала его, и только когда он умолк, заговорила о том, что считала наиболее важным.