Между тем взошедшее солнце разбудило гостей графа. Савиньян быстро вскочил с кровати и постучался к Кастильяну:

— Довольно нежиться! Вставай, лентяй, буди Бен-Жоеля! Сейчас едем.

Молодой человек, имевший весьма смутное представление о том, где в настоящую минуту находится цыган, расспросил сонных слуг и направился в комнаты дворецкого. Уже издали его поразили какие-то крики.

— Ах ты, висельник проклятый, изменник, душегуб, бродяга! — кричал дворецкий, мечась по своей запертой цыганом квартире.

— Отворите! — крикнул секретарь Сирано, останавливаясь перед запертой дверью.

— Хорошо говорить — отворите! Я заперт! Выпустите меня! — кипятился слуга.

Подобрав ключ, Кастильян выпустил узника, но не цыгана, а раздосадованного дворецкого.

— Где же Бен-Жоэль? — спросил он с удивлением.

— Убежал! Сквозь землю провалился, проклятый! И что мне теперь делать, несчастному? Не сносить уж мне головы! — причитал слуга Колиньяка.

Ярость Сирано при вести о побеге арестанта не поддавалась описанию. В одну минуту все слуги замка были разосланы для поимки ловкого цыгана. Но, конечно, тот предвидел эту охоту и, отойдя версты на две от замка, скрылся в густых камышовых зарослях, а час спустя с улыбкой проводил глазами проскакавших мимо Сюльписа, с Марот, Сирано, графа и его многочисленных слуг. Все они ехали с весьма невеселым выражением раздосадованных лиц.

Цыган ликовал. Он был совершенно незаметен среди густого леса камышей, и вместе с тем сам мог следить за преследователями.

— Поезжайте, милые, хоть к самому дьяволу! — злорадно проговорил он вслед погоне.

Несмотря на мучивший его голод и неприятную сырость болота, он долго еще сидел, спрятавшись в густых камышах. Наконец, несколько часов спустя печальная кавалькада снова показалась на дороге. Но на этот раз ни Сирано, ни Сюльписа с Марот уже не было.

— Ага, понимаю, те поскакали в Париж, а этот не солоно хлебавши возвращается восвояси! — заметил Бен-Жоэль. — Ну так и мы можем продолжать свой путь.

С этими словами цыган вышел на дорогу и, выжав промокшую одежду, быстро зашагал вслед за Сирано и Кастильяном с Марот. Ходьба утомляла его, притом это был слишком медленный способ передвижения, поэтому он решил как можно скорее обзавестись лошадью и необходимыми деньгами.

Наступил вечер; изнемогший от ходьбы, Бен-Жоэль зашел в первую попавшуюся избушку попросить кусок хлеба и несколько глотков вина. При выходе оттуда ему встретился случайно барышник с тремя парами прекрасных лошадей.

— Приятная встреча! Сам черт помогает мне, как видно, — проговорил цыган. — Эй, приятель, погоди!

— Чего вам? — спросил барышник.

— Нельзя ли полюбопытствовать, куда вы держите путь?

— Что ж, это не тайна, в Париж еду.

— В Париж? Вот это мне как раз кстати. Можно мне ехать вместе с вами?

— Дело ваше, дорога не моя!

— Да, но лошади — ваши. Славные кони!

— Да, ничего себе. Они, сказать к слову, заказаны для королевской конюшни, — проговорил самодовольно барышник.

— А в ожидании, пока король или придворные вельможи будут на них разъезжать, нельзя ли мне, бедному смертному, попользоваться ими немного и подъехать до Парижа? Умоляю вас, окажите мне эту милость. Я страшно устал, ни копейки в кармане… Войдите в мое положение. Притом я мог бы вам кое в чем помочь в дороге… — проговорил цыган.

— Чего же лучше? Я сам очень рад! Дело в том, что мой работник в дороге захворал, ну вот я и остался один. Я еще вознагражу вас хорошенько, когда приедем в Париж! — отвечал обрадованный барышник.

Бен-Жоэль не заставил себя долго просить и в одну минуту вскочил на лошадь. Барышник сразу увидел, что лошади попали в умелые руки.

Таким-то способом брат Зиллы прибыл в Париж. Почти в то же время и Сирано въезжал в город в сопровождении Кастильяна и Марот.

Убедившись в неудаче своей попытки отравить Мануэля, Роланд де Лембра отправился к прево и застал его поглощенным разбирательством дела Мануэля. Следствие подвигалось довольно быстро, и аккуратный до педантичности судья сам проверял малейшую бумажонку, касавшуюся этого запутанного дела.

Заметив графа, он поднялся со стула и сделал несколько шагов ему навстречу.

— Простите, пожалуйста, что я осмелился прервать ваши занятия, но…

— Но вы хотите узнать результат нашего дела? Не так ли, граф? — спросил Лямот.

— Действительно, меня сильно интересует этот процесс. Конечно, не месть и не упрямство руководят моим любопытством, но мне просто хотелось бы узнать настоящий повод этого загадочного обмана, чуть не погубившего меня.

— Если бы мы могли поверить обвиняемому, то оказалось бы, что тут нет никакого обмана.

— Неужели он до сих пор еще продолжает упрямиться? — с величайшим удивлением спросил Роланд.

— Представьте себе, что да, и притом просто с каким-то остервенением, чуть ли не с пеной у рта. Я только что был у него.

— Неужели? Непостижимо!

— Он осмеливается утверждать, что ему действительно по праву принадлежит имя и титул графа де Лембра и что вы будто бы прекрасно знаете об этом.

— Я знаю?!

— Да. И он утверждает, — положим, это немыслимо, но он убедительно настаивает на этом и на суде обещает представить какое-то неопровержимое вещественное доказательство, подтверждающее правдивость его слов.

— Вещественное доказательство?.. Что бы это могло быть? — пробормотал Роланд.

— Не знаю. Он пока не говорит, в чем дело.

— Но как вам кажется?

— Буквально не могу ничего предположить. Только вот что поразило меня. Во время моих прежних допросов Мануэль был очень печален, уныл, отвечал на вопросы как-то вяло, нехотя. Теперь же он буквально переродился: отвечает уверенно, спокойно, и видно, что он вполне уверен в своей победе. Знаете, это меня озадачило и, скажу правду, беспокоит!

— Не можете ли вы найти возможность проникнуть в его мысли? Мне кажется, что это человек чрезвычайно изворотливый и что все это устраивается им для приведения нас в заблуждение. Не комедия ли это?

— Ну, я думаю, что всякая комедия исчезнет перед страшными орудиями допроса.

— Вы думаете, что он во всем сознается?

— Да, через несколько дней я приступлю к допросу Лучшее средство к получению правдивых ответов…

— Какое?

— Пытка.

— Да, я забыл об этом, — холодно проговорил Роланд.

Граф торжествовал: то, для чего он приехал сюда, само собой устроилось. Он знал, что в застенке самые закаленные люди не выносят мучения, и надеялся при помощи жестокой пытки заставить Мануэля отказаться от своих прежних слов, иначе говоря, отказаться от имени и титула, принадлежащего ему по праву.; — Да, кстати, не посылали ли вы кого-нибудь к Мануэлю? — спросил судья.

— Да, я посылал ему немного провизии. К стыду своему, должен сознаться в своей слабости. Мне стало жаль этого юношу, и я хотел усладить его горе.

— Ну, вы уж слишком снисходительны: с подобными людьми церемониться нечего.

— Скажите, это он сообщил вам об этом?

— Нет, тюремщик.

— Видите ли, дело в том, что я приказал не говорить, от кого это. Но, вероятно, Мануэль почему-либо догадался и уже на следующий день не принял моего дара.

— Да, из некоторых слов обвиняемого я заключаю, что возобновившаяся у него надежда имеет что-то общее с этой посылкой…

Роланд вздрогнул от ужаса, но вскоре успокоился: ведь его превосходство над Мануэлем, наконец, ряд обвинений, основанных на фактах, уничтожат все показания ничтожного авантюриста, и, попрощавшись с судьей, граф поехал к маркизу де Фавентин.

Со дня ареста Мануэля Жильберта терпеливо исполняла волю отца. Ни па чем не основанная невиновность Мануэля становилась уже для нее самой иногда совершенно сомнительной. Снова была она свергнута с высоты своих грез: ее любимый, обожаемый Мануэль оказывается сыном садовника! Да, при всем желании она не смеет мечтать о нем!

Но может ли она приказать своему сердцу, которое неудержимо влечет ее к Мануэлю, обратиться к ненавистному ей человеку? Нет! Несмотря на все, она по-прежнему горячо любит лишь одного Мануэля, которого считала достойным этой любви.