Необходим был другой, более подходящий выход. Подавляя свою душевную боль, девушка гордо выпрямилась, приняла беспечно-веселый вид и, подойдя к группе зевак, давно уже обративших на нее внимание, запела какую-то шаловливую песенку.

Моментально ее окружили прохожие, а там подошли и солдаты тюремной стражи.

Скоро Зилла заметила между ними совершенно молодого солдата. Очевидно, служба была для него еще нова, так как лицо его дышало весельем, счастьем и беспечностью. Тяжелая атмосфера тюрьмы еще не успела омрачить его чела, а вид человеческого горя не уничтожил веселого блеска его глаз.

Инстинктивно выбрав его, цыганка подошла к молодому человеку: внутренний голос говорил ей, что у него она не найдет отказа в своей просьбе.

— Не хотите ли узнать свое будущее? Я могу предсказать его по линиям вашей руки! — сказала она ему.

Испуганный неожиданным предложением, солдат вырвал свою руку из смуглых пальцев цыганки и попятился назад.

— Боится! — насмешливо отозвался чей-то голос.

Зилла не настаивала и вопросительным взглядом окинула присутствующих. Моментально к ней потянулись десятки рук.

Некоторое время она искусно разыгрывала свою обычную роль гадалки. Наконец, видя, что намеченный ею солдат еще колеблется, подойти ли ему к ней, она сама сделала несколько шагов в его сторону и протянула к нему маленькую ручку.

Обрадованный солдат охотно подал ей свою раскрытую ладонь.

— Счастливое дитя… ты любишь и… любим! — проговорила она, указывая пальцем на линию жизни и пытливо всматриваясь в лицо солдата.

Это открытие, очень легкое, когда перед вами стоит двадцатилетний красавец, сильно взволновало юношу.

— Откуда вы знаете, или… — пробормотал он, краснея и сейчас же умолкая, как бы боясь проговориться и желая самому побольше узнать от гадалки.

— Отойдем в сторону, того, что я хочу вам сообщить, никто не должен слышать! — проговорила цыганка, увлекая его в уголок.

Толпа невольно расступилась перед красивой парочкой.

— Как вас зовут? — спросила цыганка.

— Иоганн Мюллер! — ответил солдат.

— Прошу вас, выслушайте меня. Вы молоды, счастливы, и я вижу по вашему лицу, что вы добры и с участием отнесетесь к моему горю.

— Но почему вы говорите это?

— Потому, что необходимость заставляет меня сделать это. С первого взгляда я почувствовала, что вы не отвергнете моей просьбы.

— Да, вы правы! Я не могу отвергнуть просьбы той, которая так скоро угадала мою любовь и предсказала мне счастье! Говорите, я все исполню для вас!

— Спасибо! Видите ли вы эту могилу? — спросила цыганка, с тоской указывая на тюрьму, — там схоронена часть моего сердца. Да, я тоже люблю, но моя любовь глубоко несчастна, и любимый мною человек томится здесь… он, быть может, уже навеки похоронен в этих мрачных стенах…

Зилла своим женским чутьем угадала, что искреннее признание сильнее могло подействовать на честную, прямую натуру молодого человека. Она могла предложить ему денег, однако предпочла взять его в свои наперсники, заинтересовать его своими надеждами, возбудить в нем лучшие, честнейшие чувства, а не корысть и жажду наживы.

Солдат с удивлением, но без досады взглянул на цыганку, и хотя в этом вступлении мог ожидать просьбы, которая нарушит его личный покой, но, при виде ее умоляющих глаз, не решился отказать ей.

— О ком вы говорите? — спросил он вполголоса, опасливо оглядываясь на зевак.

— Вероятно, вы слышали про молодого человека, которого обвиняют в посягательстве на графский титул? — опросила Зилла.

— А, вы, вероятно, имеете в виду Мануэля?

— Да-да! Вы его знаете?

— То есть насколько можно знать человека, которого иногда видишь при свете тусклого фонаря, в мрачном подземелье тюрьмы!

— О, бедный Мануэль! Он страшно страдает, не правда ли?

— Возможно, что он действительно страдает, хотя никогда не жалуется. Но простите, мне нельзя дольше говорить с вами, притом все, что знаю о Мануэле, я уже сказал вам, — проговорил молодой человек, вынимая мелкую серебряную монету и протягивая ее цыганке.

— Минутку, — остановила его Зилла, вежливо отстраняя деньги, — я еще не все сказала, у меня к вам большая просьба.

— Я уже сказал, что с удовольствием исполню ее. Но прошу вас, говорите скорее, потому что, если надзиратель увидит меня, я буду наказан!

— Нет, Бог избавит вас от этого за вашу доброту. Так вот, этому Мануэлю угрожает большая опасность. У него могущественные враги. Вспомните, не случалось ли уже с ним чего-нибудь?

— С каких пор?

— Ну, со дня его заточения в тюрьму, особенно сегодня утром?

— Нет, кажется, ничего не случалось. Был у него раз господин Жан де Лямот для допроса, потом заходил еще какой-то господин с пропуском, а так, кажется, больше никого не было..

— А когда заходил этот господин? Вчера вечером?

— Нет. Впрочем, погодите… я ошибся, — поправился Иоганн. — Еще приходил, кажется, лакей какой-то…

— Зачем?

— Он приносил заключенному какую-то провизию.

— Провизию? — вскрикнула Зилла, бледнея.

— Да. Очевидно, какая-то добрая душа сжалилась над беднягой и, зная, как груба его пища, прислала ему поесть чего-нибудь повкуснее.

— Все погибло! Этот негодяй воспользовался тем временем, пока я была у прево, и успел совершить это злодеяние! — с отчаянием ломая руки, воскликнула цыганка.

Напрасно пытался Иоганн успокоить молодую женщину, она не слушала. Ужасное видение этой ночи — умирающий Мануэль — снова предстало перед ее глазами.

— Иоганн, я должна его спасти, Иоганн, умоляю вас, помогите мне! — страстно заговорила цыганка, с мольбой устремляя на солдата свои огромные черные глаза.

— В чем дело? Какая опасность угрожает ему?

— Ему угрожает смерть! Клянусь тебе вечной благодарностью, если ты поможешь мне лишить его этой опасности! Я буду твоей рабыней, я, как собака, буду служить тебе… Спаси его!

— Что мне нужно сделать для этого?

Цыганка быстро расстегнула один из серебряных браслетов и, вынув из-за корсажа свой дорогой кинжал, нацарапала им на браслете на своем непонятном для Иоганна наречии несколько слов.

— Отдайте ему этот браслет, но, умоляю вас, сделайте это сейчас же!

— Сомневаюсь, исполню ли я вашу просьбу сейчас, ведь я пойду в его камеру лишь сегодня ночью, — проговорил солдат, нерешительно взяв браслет.

— Все равно, идите, идите скорее, авось, Господь поможет вам! Идите! Я буду ждать вас. Смотрите же, придите рассказать мне все, будь это даже величайшее несчастье, которое я уже предчувствую! — крикнула она ему вдогонку. Изнемогая от усталости и волнения, она тут же опустилась на землю, жадно следя глазами за удаляющимся солдатом.

Часы проходили за часами, а Зилла по-прежнему неподвижно сидела на земле, жадно устремив глаза на тюремные ворота.

Настала ночь. Темная громада тюрьмы все еще угрюмо вырисовывалась па темнеющем небе. Вскоре серебристые нежные лучи месяца осветили мрачное здание, а цыганка все еще ждала.

Иоганн не возвращался. Вдруг в ночной тишине раздался окрик ночного сторожа: настало время тушить огни. Зилла поднялась, но сейчас же пошатнулась и снова упала на землю: голод, усталость, волнения ночи и целого дня надломили ее силы.

Уже целые сутки она ничего не брала в рот. Собрав все силы, девушка кое-как поплелась домой.

— Откуда вы в этакую пору? Что случилось? — спросила старуха-хозяйка, отворяя низкую дверь и впуская бледную шатающуюся Зиллу.

Но Зилла, ничего не отвечая, молча с трудом взобралась по лестнице и вошла к себе в комнату. Она хотела скорее лечь отдохнуть, чтобы на следующий день опять пойти на свой пост у тюрьмы.

Напрасная надежда! Цыганка почувствовала, как по ее телу пробежала лихорадочная дрожь. Скоро эта наружная дрожь стала проникать все глубже и глубже…

Бросившись на кровать, Зилла дрожащими от холода руками натянула на себя одеяло, надеясь забыться, согреться и заснуть. Но напрасно куталась она в различное тряпье, напрасно устало закрывала глаза: волнение и лихорадка не давали ей заснуть. И всю ночь она металась в страшных душевных и физических мучениях. В ночной тишине она с тоской размышляла о том, что ее любовь, ее эгоистическое желание личного счастья лишили Мануэля свободы, быть может, счастья и жизни, Вместо разговора с графом Роландом, вместо напрасных просьб Жана де Лямота, одним словом, вместо того, чтобы таким малодушным способом добиваться освобождения Мануэля, она могла прямо публично заявить о его невиновности.