Теперь, когда Мануэль мог рассуждать, когда он составлял нечто, его неясные чувства приняли более определенные формы Его любовь не была уже несбыточной мечтой. Теперь уже никто не мог разлучить его с его божеством.

Таковы были мысли, волновавшие его в тот момент, когда граф заглянул в комнату сквозь свое потайное отверстие.

Взгляд Роланда встретил фигуру Мануэля. Но, очевидно, молодой человек был не один, так как он в большом волнении говорил с кем-то Роланд окинул любопытным взором всю комнату и в углу заметил Сирано, сидевшего в высоком мягком кресле и гревшего свои длинные ноги у камина. Граф весь превратился в слух, боясь проронить хоть одно слово из разговора молодых людей.

— Итак, дорогой Людовик, ты доволен своим братом? — спросил Сирано своим зычным голосом.

— О, конечно! Он так добр ко мне!

— Ну, это в порядке вещей, а скажи…

— Что?

— Касался ли он главного вопроса?

— Какого?

— Ну денежного.

— Нет, ни я, ни он не возбуждали еще этого вопроса.

— Эта деликатность делает тебе честь, но, во всяком случае, тебе придется возбудить его.

— Зачем? Брат так гостеприимен, так предупредителен, что большего мне и не надо.

— О поэты! Как мало требуете вы от жизни! Но, к счастью, я еще здесь!

— Что ты предполагаешь сделать?

— Я хочу обеспечить твое будущее, чтобы ты был здесь не гостем, а равноправным хозяином, и для этого…

— Что для этого?

— Я думаю воспользоваться завещанием твоего отца.

— Прошу тебя, не задевай самолюбия Роланда!

— Успокойся, я говорю о дальнейшем. Месяц-другой мы предоставим дело твоему брату, ну а затем… посмотрим.

— Ну вот и прекрасно, не будем возбуждать этого скучного вопроса. Обождем; притом у меня есть заботы поважнее.

— Заботы поважнее, какие?

— Савиньян, ты разве забыл о моей любви? — спросил Мануэль, тяжело вздыхая.

— О, черт возьми, вот они, тайные страдания! — с гримасой проговорил поэт. — Да ведь ты сам знаешь, дитя мое, что твой брат уже предупредил тебя!

Роланд весь насторожился, так как друзья, будто зная об его присутствии, заговорили тише.

— Брат! Скажи, разве он любит ее по-настоящему? Не брак ли это по рассудку?

— Ну он-то ее, кажется, любит. Но любит ли она его, это вопрос. И кажется мне, что — нет.

— Значит?

— Значит, тут вся суть в том, чтобы сдержать данное слово, и, во всяком случае, это не дает тебе права подкладывать брату свинью!

— Да, ты прав Я обречен на молчание, — сказал Мануэль, грустно опуская голову — Ну а если бы…

— Что? Договаривай!

— Если бы Жильберта сама..

— Самонадеянный! Так ты тоже подметил, что она любит тебя?

— Нет, но скажи, разве при виде гибели самого дорогого, о чем смеешь лишь мечтать, нельзя хоть на мгновение утешать себя возможностью надежды?

— Конечно. Утешай себя, сколько твоей душе угодно, а пока слушай: в скором времени ты увидишься с Жильбертой, так как ни я, ни Роланд не можем закрыть двери замка де Фавентин перед Людовиком де Лембра, как раньше могли запретить туда вход бродяге Мануэлю.

— Ну?

— Скажи, что ты будешь делать при встрече с ней?

— Видеться с ней говорить, не оскорбляя ее своим присутствием!. Я не думал еще о возможности этого счастья! — ответил Мануэль в сильном волнении.

— Ну так надо подумать!

— Вот что, Сирано, — заговорил Мануэль решительно после некоторого молчания. — Говори, что хочешь, называй меня неблагодарным, бесчестным, подлецом даже, но если я увижу ее, если заговорю с ней, то первое слово, первый взгляд будет посвящен любви; я это чувствую и не в силах буду скрыть свою любовь. Ты видишь, я совершенно дикий, новый наряд не изменил меня. Я не могу противостоять велениям своего сердца, которое приказывает идти и пасть к ее ногам. Если я не в состоянии буду побороть себя и обману доверие брата, я пойду к нему и скажу «Брат, гони меня, забудь меня, верни мне мои лохмотья, но не требуй от меня отречения от этой любви!»

— Ну а потом? — спросил Сирано, нисколько не смущаясь страстной речью Мануэля.

— Потом? Да разве у меня не остается моего имени?

— Не особенное богатство!

— Но оно даст мне возможность стать в ряды войска нашего короля Отвага и старание помогут добиться многого!

— Ну, мой друг, офицерская форма вместе с дворянством приносит чертовски мало дохода, а герб замка Фавентин давно уже просит позолоты!

Мануэль не слушал и весь погрузился в свои новые мечты.

— Поздно уже, — проговорил Сирано, вставая. — Ты еще обдумаешь все это, а лучше и благоразумнее — забыть!

— Нет, я не могу этого забыть!

— Ну, будь что будет, во всяком случае можешь вполне рассчитывать на меня, — прибавил Сирано, пристегивая шпагу.

«Кажется, я достаточно узнал! Тут, как видно, нужна не глухая борьба, а решительный и скорый удар», — бормотал Роланд, возвращаясь к себе в комнату.

Придя к заключению, граф позвонил. Явился лакей. С первого взгляда можно было безошибочно судить, что он не принадлежал к разряду обыкновенных слуг. Его темно-красное фамильярно улыбавшееся лицо изобличало в нем отъявленного негодяя, давно уже забывшего о существовании каких бы то ни было понятий о честности и долге.

Он молча остановился перед своим господином в ожидании приказаний.

— Ринальдо, хорошо ли ты помнишь то, что я тебе сказал вчера вечером?

— Если память мне не изменяет, вы изволили говорить о возвращении вашего брата и о вытекающих из этого неприятностях.

— Кроме того, я еще говорил, что ты будешь мне нужен.

— К вашим услугам! — с оттенком гордости ответил слуга.

— Через неделю, — проговорил Роланд, — здесь не будет другого хозяина, кроме меня!

— Так скоро? Ведь мы, кажется, предполагали, что это будет гораздо позже.

— Я раздумал, — сухо проговорил Роланд.

— Стало быть, теперь лишь надо обдумать благородный способ?

— Да!

— Можно произвести быстрое исчезновение.

— Нет, не надо проливать кровь, по крайней мере теперь, — добавил поспешно граф.

— В таком случае уничтожение доказательств?

— Да, это ничего себе.

— Затем свидетельские показания я могу тоже добыть, у меня найдутся два-три молодца…

— Об этом мы еще подумаем; теперь же ты проводишь меня. Первым долгом необходимо заручиться поддержкой того, кто владеет документом относительно происхождения Мануэля. А уж что касается Сирано, благодаря которому мне приходится теперь расхлебывать всю эту кашу, так я расквитаюсь с ним впоследствии!

— Куда же мы теперь идем?

— К «Дому Циклопа».

Несмотря на поздний час, Ринальдо и Роланд, прекрасно вооруженные, благополучно прибыли в квартиру Бен-Жоеля.

При виде гостей цыган приятно улыбнулся.

— Я вас ждал! — проговорил он, широко растворяя дверь.

— Ты ждал меня? Почему?

— Почему? Очень ясно, я кое-что заметил, потом после некоторого размышления пришел к этому заключению и, как видите, не ошибся, — ответил тот с наглой улыбкой.

После этого, запершись в комнате Зиллы, они принялись о чем-то таинственно совещаться, и когда наконец граф вышел из «Дома Циклопа», на небе уже загоралась заря.

Роланд де Лембра вышел из «Дома Циклопа», очевидно, очень довольный В то же время в единственном окне этого мрачного дома появилась Зилла и до половины высунулась на улицу, стараясь охладить свое разгоряченное, загадочно улыбавшееся лицо. Ее полные влажные губы полуоткрылись, а черные блестящие локоны слабо развевались под дуновением легкого утреннего ветерка Роланд не спешил представлять Мануэля своему будущему тестю, но старик сам прервал колебания графа и однажды утром явился поздравить Мануэля с благополучным возвращением в отчий дом. В тот же вечер оба брата по усиленному приглашению маркиза явились в замок де Фавентин.

— Позвольте представить вам смелого поэта, некогда вдохновленного вами. Теперь он уже беспрепятственно может воспевать вас; это не прежний бродяга, а мой брат… и ваш! — добавил Роланд с ударении, подводя его к невесте.