Несчастная женщина претерпевала настоящую пытку. Ее некрасивое лицо исказилось, она кусала губы.

— Говорят… говорят, вы — не абы кто…

Фенрир вздрогнул. Эти самые слова он слышал от Алекса в погребе, где тот ждал расстрела, несколько месяцев назад. «Ты не абы кто». Он тогда не дал ему договорить. Кричал «Молчи!», угрожал. На этот раз он сумел сдержаться. Но ни одного вопроса больше не задал. Наступило молчание. Оттилия старалась справиться с сильными чувствами, на которые он до сих пор не считал ее способной.

— Благодарю вас, Оттилия, — сказал он наконец. — Принесите мне еще графин вина и уберите со стола. Потом можете быть свободны. Больше мне ничего не нужно.

— Сударь… — пробормотала она.

Изобразила неуклюжее подобие реверанса и вышла.

Прошло несколько месяцев. Где-то милях в трех от замка находилось одно из тех заколдованных мест, о которых рассказывают детям сказки, но сами в них не верят. Это была живописная нависающая скала, обросшая пышным мхом, между дорогой и лесом. Она образовывала нечто вроде естественного свода, укрытие, в котором можно было свободно стоять во весь рост. Говорили, что под этой скалой нельзя произнести ни одного лживого слова: тут же убьет молнией, даже если никакой грозы и в помине нет и на небе ни облачка. Дети, когда им случалось туда забираться, прикусывали языки и не разговаривали вообще, боясь как-нибудь нечаянно сказать что-нибудь не то и навлечь на себя молнию. Вот почему это место называли Камнем Молчания.

Случай привел туда Фенрира и Волчицу. Они возвращались с долгой верховой прогулки, она — на своей белой кобыле, он — на Южном Ветре, который дома быстро оправился и вошел в форму. Их застал дождь, сперва мелкий, моросящий, а потом превратившийся в настоящий ливень. Они привязали лошадей к ближайшему дереву и укрылись под Камнем.

Они стояли рядом, глядя на завесу дождя и слушая его шум. Оба молчали — просто так, без всякой задней мысли. Первой на это обратила внимание Волчица, и совпадение позабавило ее.

— Боишься молнии? Ты поэтому молчишь, сын мой?

Видя, что он не понял, она напомнила ему о старинном поверье. Он улыбнулся.

— А я и забыл.

Дождь не переставал. Оба молчали. Им казалось, что мало-помалу магия этого места проникает в них, просвечивая насквозь и очищая.

— Скажите, матушка, вы очень горюете по Герольфу?

Вопрос ее, казалось, не удивил. Задумчиво, ровным голосом она ответила:

— Меня саму это удивляет, но, пожалуй, меньше, чем ожидала. И удивительнее всего то, что у меня язык повернулся это сказать! Наши отношения в последние годы были уже не те… с тех пор, как я… стала уже не та. Герольф переменился ко мне. Но он по-прежнему занимал много места в моей жизни. Он вообще был такой — его всегда было много, ты же знаешь. Вот почему я ощущаю огромную пустоту. Но горюю, в сущности, не очень. Я кажусь тебе чудовищем?

— Нет.

— А ты? Что чувствуешь ты?

Он задумался.

— Мне трудно поверить, что он правда умер. Все кажется, что вот сейчас он откуда-то появится. Иногда мне даже слышится, будто он зовет, я так и подскакиваю. По правде говоря, чувство, которое я испытываю, — не столько горе, сколько… Как будто я от чего-то освободился.

— Я тебя понимаю.

Завеса дождя стала совсем непроглядной. После недолгого молчания Фенрир заговорил — медленно, словно мыслями был где-то далеко.

— Матушка?

— Да?

— Кто я?

Эти слова, прозвучавшие чуть громче шепота, для нее раскатились, как гром. Она могла бы сказать: «О чем это ты?» Или: «Что ты имеешь в виду?» Но не сказала. В этом месте и в эту минуту ни лгать, ни уклоняться от ответа не подобало. Водяные струи падали стеной, разбиваясь у их ног в мелкие брызги. Подальше лошади, понурив головы, мокли под дождем.

— Ты — внук короля Холунда, — медленно проговорила она своим странным завораживающим голосом, сейчас звучавшим надтреснуто.

Он стоял неподвижно, как каменный. Она продолжала:

— Ты сын Ивана, которого убили люди, подосланные Герольфом. Ты сын Унн, которая умерла родами.

Он стоял по-прежнему неподвижно. Только губы шевельнулись:

— Повторите, пожалуйста, имена моих отца и матери.

— Иван… Унн… — сказала она, и слезы покатились по ее щеке вдоль шрама, до изуродованной шеи.

— Моего отца убили по приказу Герольфа?

— Да.

— Как?

— Он послал своих людей. Они представили это как несчастный случай на охоте. Медведи…

Южный Ветер, которого толкнула другая лошадь, коротко заржал.

— Моя мать умерла, произведя меня на свет?

— Да.

— А кто взял на себя заботу обо мне?

— Женщина, которую звали Нанна, потом колдунья Брит — она передала тебя Сельме. Ты переходил из рук в руки — и наконец попал в мои… Ох, Фенрир, Фенрир… прости меня…

— Колдунья Брит?

— Да. Она приходила сюда, хотела тебя освободить. Это с ней я сражалась, чтоб оставить тебя себе. Герольф убил ее.

Он помолчал, осмысливая услышанное.

— Почему вы меня похитили?

— Чтобы подарить Герольфу. В ту пору я любила его больше жизни, он был все для меня, а я перед ним — ничто. Я хотела подарить ему то, что самому ему так и не удалось заполучить: тебя. Чтобы он восхищался мной. Чтобы хоть раз восхищение шло не от меня, а ко мне…

Она тихо плакала. Он не отставал:

— Для чего я ему был нужен? Скажите.

— Не могу.

— Скажите. Всеми словами, чтобы я слышал.

— Он хотел тебя… как твоего отца…

— Вы это знали.

— Знала.

— Почему он меня пощадил?

— Потому что решил сделать тебя орудием своей мести. Он хотел иметь возможность сказать когда-нибудь жителям Малой Земли, которые его изгнали: «Посмотрите, что я сделал из того, кто должен был стать вашим королем…» Он не успел довести дело до конца… Но была и еще одна причина.

— Говорите.

— Это связано со мной…

— Говорите.

— Я… я привязалась к тебе. И я ему это сказала. Своих детей у нас не было.

— Но если бы он все-таки решил убить меня — убить десятилетнего ребенка, — вы ведь воспротивились бы, правда? Говорите, матушка. Мы под Камнем — говорите правду. Вы бы, конечно, сделали все, чтоб его остановить…

Нечеловеческим усилием Волчица заставила себя выговорить:

— Я не воспротивилась бы. Я не сделала бы ничего, чтоб его остановить.

Потом подставила ладони под низвергающуюся с Камня воду и уткнулась в них лицом.

— Что я сказала, Господи! Теперь ты меня покинешь, да? Возненавидишь? Ты не сможешь больше оставаться здесь. Вернешься на Малую Землю… Сказав тебе правду, я потеряла тебя.

— Я не могу вернуться на Малую Землю, матушка.

Она затаила дыхание. В том, что все еще называет ее «матушка», ей почудился проблеск надежды.

— Почему?

— Там я проклят.

Она ничего не понимала. Повернулась к нему:

— Почему проклят, сын мой?

— Потому что я совершил преступление еще хуже вашего.

Теперь уже ему изменило самообладание. Лицо его мучительно исказилось.

— Какое же преступление ты совершил, чтобы оно могло быть хуже моего? Хуже не бывает.

— Бывает.

— Говори. Теперь твоя очередь. Мы под Камнем.

— Это было на Континенте, у стен столицы. Моего брата приговорили к расстрелу за дезертирство, и он просил меня о помощи — в память о нашем детстве. Он написал мне собственной кровью, звал на помощь, напомнил нашу с ним давнюю клятву…

— И ты не помог ему?

— Нет, не помог.

— Почему?

— Я хотел быть сильным, как Герольф. Хотел быть достойным его.

— И твоего брата расстреляли?

— Нет. Не успели — казаки напали раньше.

— Значит, он вернулся на Малую Землю…

— Не знаю. Больше я его не видел. Сражался, потом все это безумие, отступление… Я ушел. Покинул его в этом погребе… Алекса…

Дождь уже давно еле моросил, но они все стояли, не двигаясь с места. Оба не могли опомниться, выплеснув все, что таили в душе. Они ждали, чтобы дождь совсем перестал, и молчали. Потом Фенрир спросил: