На улице было пасмурно и безветренно. И тяжело нависали тучи. Можно было не сомневаться, что скоро пойдет снег. Время подходило к полудню, так что он прибрал инструменты, снял рабочий фартук, повесил его на гвоздь. Тут кто-то постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, приоткрыл ее. Голова, просунувшаяся в щель, была хорошо знакома Алексу. Маленький старичок, болтливый, как сорока, который жил в соседнем доме и часто заходил в мастерскую в поисках общества. Отделаться от него бывало трудно.

— Неудачное вы время выбрали, — сказал Алекс, — я уже ухожу. Заходите после обеда…

— Да я не за тем. Тут к тебе пришли.

— Пришли?

— Да. Какая-то женщина. Молодая.

— Где она?

— Вон стоит.

Старик мотнул головой, давая понять, что посетительница прямо позади него, во дворе.

— Иду, — сказал Алекс.

Краткое расстояние, отделявшее его от двери, он преодолел в каком-то заторможенном состоянии, сам себе удивляясь. «Ничего особенного, — твердил он себе, — это просто заказчица, которой нужно починить шкаф, или, может, дальняя родственница оказалась проездом в городе и зашла повидаться». Но пока он так рассуждал, какой-то голос, пробившись из тайных глубин, нашептывал ему: «Алекс, что-то сейчас будет…»

Дверь мастерской выходила в квадратный дворик, в котором насилу развернулась бы лошадь с телегой. Посреди него абсолютно неподвижно стояла Лия в теплом зимнем плаще, скрестив руки на груди, с непокрытой головой, во всей своей простой и сокрушительной красоте. Голову она чуть наклонила, словно оробев, так что глядела исподлобья. Алекс только это и увидел — два черных глаза, полных неуверенности: «Что, если я пришла слишком поздно? Что, если я мешаю? Не безумием ли было прийти сюда?»

Он бросился к ней, хотел обнять. Она не позволила — отступила на шаг, взяла его за руки.

— Sostdi… Подожди… Ты женился? Есть у тебя жена?

Она сказала это почти свирепо, нахмурив брови.

— Нет, — машинально ответил он, — maï gaïnat… у меня нет жены…

Напряжение отпустило ее, она чуть заметно улыбнулась.

— Maï gaïnat, — повторил он.

И что дальше делать, не знал. Ее красота поразила его, как в самый первый раз, десять лет назад, когда их взгляды встретились над котлом с похлебкой. То же лицо, те же темные бездонные глаза, в которых он тогда потонул.

Может быть, теперь она стала больше женщиной.

— А ты, — спросил он, — ты замужем?

Она помотала головой.

— Нет, не замужем. То есть совсем уж было собралась за одного, но я сказала себе… вернее, ему сказала: «Подожди, я сперва должна узнать… есть, может быть, один человек… один шанс на десять тысяч… но прежде чем сказать тебе „да“, я должна убедиться…» Я сказала ему… сказала…

Она разрыдалась.

— Ох, Алекс, ты жив… не представляю, как я вынесу такое счастье… от него прямо больно везде… мне кажется, я сейчас умру…

Он заключил ее в объятия.

— Ты думала, я умер?

— Да!

Она это почти выкрикнула.

— Видишь, меня не расстреляли. Не успели.

Она плакала, уткнувшись головой Алексу в грудь с такой силой, словно хотела в ней укрыться.

— Но где же ты был, что ты делал столько времени? Что ты делал?

— Искал тебя, Лия.

Он свободно, без усилия говорил на ее языке, который стал для него почти таким же привычным, как родной. Слова слетали с языка сами собой:

— Я искал тебя на Континенте. Семь лет. Потом вернулся домой.

— Да ведь я тебя тоже искала! Даже здесь побывала.

— Знаю. Мои родители тебе потом писали.

— Да, через два года. Они писали, что от тебя так и нет вестей.

Она принялась молотить его кулачками.

— Ну почему, Алекс? Почему? Что с тобой было все это время?

— Не знаю… думаю, я там немного повредился в рассудке… немного, не совсем… все искал тебя… не мог вернуться домой… и писать не мог… я был… я потерялся…

Она глянула на него с беспокойством.

— Теперь-то ты поправился?

— Со мной все в порядке. Мне только тебя не хватало. И вот ты здесь…

— Ты говоришь на моем языке! — вдруг воскликнула она. — Да как хорошо! У тебя чудной акцент, но это даже красиво.

И легко поцеловала его.

Вновь обретенный вкус ее губ вызвал у Алекса обманчивое, но сладостное чувство, будто все эти годы разлуки обратились в ничто, в считаные часы. Как будто прошлый раз они целовались только накануне. Ничто не изменилось. Все прежние чувства вернулись во всей своей первозданности. То же желание, то же волнение всколыхнулись в нем.

— Пойдем, — сказал он, увлекая ее за собой, — зайдем в мастерскую. Потом пойдем к родителям.

Открывая дверь, он заметил, что старичок сосед так и стоял тут и наблюдал всю сцену, глубоко растроганный, хотя ни слова не понял.

— Закрыто, — сказал ему Алекс. — Заходите после обеда.

Старичок поворчал немного и ушел.

В последующие дни Алекс работал в мастерской только до обеда. Потом гулял с Лией, показывая ей свои любимые места. Коня Бурана уже не было, но господин Хольм был — почти такой же, как раньше, только седины больше. В его санях они проехались по городу, от Главной площади до дворца, катались по замерзшим озерам, совершили прогулку по равнине, посетили вдвоем отстроенную библиотеку.

Однажды вечером незадолго до темноты они поднялись по холму до кладбища, где покоился король Холунд. Господин Хольм остался ждать их у ворот.

Надгробие последнего короля Лия нашла простым и трогательным. И умиротворяющим. Когда они уже собирались уходить, начал падать снег. Так красиво, так мирно, что они задержались еще на несколько минут. Когда легкие снежинки запорошили выгравированное на камне имя короля, Алекс наклонился и сдунул их.

— Это был очень хороший король, — объяснил он.

Он рассказал, как ходил на Главную площадь посмотреть на него, давно, в детстве, вдвоем с Бриско. Рассказал про долгое ожидание, мороз, горячие камушки в карманах, про солдат в почетном карауле, про снег на лице короля, про нескончаемый поток людей, пришедших проститься с ним.

Но ни словом не обмолвился про горе мертвого короля и про тайну огня…

Потом он почувствовал, что снег повалил гуще и на голове у него образовалась белая шапка. Он отряхнулся и отряхнул Лию.

— Пойдем, а то господин Хольм ждет.

— Пойдем.

Старик извозчик прищелкнул языком, и лошадь пошла рысью.

Алекс и Лия притулились друг к дружке под теплой полостью и молчали. Скрипели на укатанном снегу полозья. Алекс слушал, и ему казалось, что всю его жизнь вместил в себя этот звук: скрип снега под полозьями саней.