Алексу было с чего похудеть. Кормили солдат чем-то вроде рагу или похлебки, которая делалась все несъедобнее по мере того, как кампания затягивалась. Три десятка поварих каждый день готовили это варево из того, что имелось в наличии: из подмороженной картошки, репы с жесткой загрубелой кожурой, вяленой рыбы какого-то серого цвета, промороженной свинины или баранины, доставленной невесть откуда. Подтащив вдвоем большущий котел, они ставили его на дощатый помост, а солдаты выстраивались в очередь с котелком в руках. Все эти женщины были пленницами, взятыми на принудительные работы. Было им лет по пятьдесят самое меньшее. Они говорили на непонятном языке и, стоя на раздаче, не поднимали головы и не смотрели солдатам в лицо. Должно быть, от стыда, что прислуживают врагам, а может быть, просто от усталости и равнодушия. Если кто-нибудь просил добавки, они опускали половник в котел, но зачерпывали так, что большая часть проливалась, и получалась не добавка, а якобы добавка. А если в котле уже почти ничего не оставалось, просто стукали половником об дно и зачерпывали воздух. Не одного солдата гипнотизировал вид этих женщин, серых, безликих, безгласных, словно замурованных в себе, настолько одинаковых, что невозможно было отличить одну от другой.

Такая лагерная жизнь продолжалась уже около трех недель, и ходили слухи, что скоро их перебросят на осаду столицы, когда произошло событие, навсегда изменившее судьбу Александера Йоханссона.

С раздачей в этот вечер припозднились, и уже темнело, когда солдат наконец позвали «к котлу». В небе с северной стороны зажглась первая звезда. Алекс притопывал от нетерпения, стоя с котелком в руках в нескончаемой очереди. Он недавно вернулся с заготовки дров. От тяжелой работы на морозе есть хотелось еще сильнее, чем обычно.

— Сегодняшнее меню: первое блюдо — печеная картошка с красной икрой… — коварно начал Бальдр, стоявший впереди него.

— Перестань! — сказал Алекс.

— Потом… свиная вырезка с красной капустой и печеными яблоками…

— Сказано, перестань…

— И на десерт — фруктовый торт… или шоколадный, на выбор…

Алекс дал ему тумака, так что он пошатнулся.

— Я тебя предупреждал!

— Уж и помечтать нельзя! — со смехом возразил Бальдр.

С самого начала кампании он, можно сказать, на каждом шагу опровергал мрачные пророчества Алекса. Он не только шагал не отставая, со всеми наравне и переносил походные тяготы не хуже любого другого, но и становился с каждой неделей все ловчее и выносливее. Во всяком случае, никто ни разу не слыхал от него ни слова жалобы. Можно было подумать, что увечье уже давно научило его терпеть страдания — остальные эту науку только начинали постигать.

Понемногу подвигаясь к котлу, Алекс еще издали заметил, что раздатчица, держащаяся чуть позади другой, какая-то не такая. Она была непохожа на остальных. Тоненькая, в отличие от своих дородных товарок. Алекс отметил это, но без особого интереса. Вела она себя так же, как любая другая раздатчица, то есть не поднимала глаз от котла. Механически опускала в него половник и наполняла котелок за котелком, словно те, кто эти котелки протягивает, не более чем бесплотные тени. Когда Бальдр протянул свой, Алекс с удовлетворением убедился, что похлебка на этот раз густая. Частенько она состояла в основном из жижи, и после такого ужина ночь казалась особенно долгой от неутоленного голода. Подошла его очередь, он протянул котелок. Молодая женщина — судя по всему, совсем молоденькая — была в перчатках с обрезанными пальцами. Ее собственные пальцы, покрасневшие от мороза, да кончик носа, выглядывающий из-под низко надвинутого капюшона, — вот и все, что он увидел в этот вечер.

Весь следующий день Алексу нет-нет да и вспоминались эти озябшие пальцы и кончик носа.

Когда вечером позвали на ужин, он не встал, как обычно, в первую попавшуюся очередь, а позаботился попасть в ту, которая вела к молодой раздатчице.

— Что это ты? — спросил Бальдр, когда они второй раз перешли из одной очереди в другую. — Здесь нисколько не быстрее!

— Знаю, но я лучше тут…

Они топтались в месиве снега и грязи битых четверть часа, пока добрались до котла. Молодая женщина еще тщательнее, чем вчера, укрывалась от посторонних взглядов. Бесформенный плащ окутывал ее с головы до пят, капюшон совсем закрывал лицо.

— Можно мне еще немножко? — попросил Алекс в надежде, что она хоть на секунду покажет нос.

Но ничего не вышло. Она долила в котелок три капли жижи и ждала, пока он отойдет.

— Спасибо, — сказал он.

Это было необычно, но никакой реакции не последовало. Женщина стояла неподвижно с половником наготове, всем своим видом словно говоря: «Проходи, парень, не задерживайся. Следующий!» Алекс был уязвлен и в отместку решил, что она, наверно, страшна как смертный грех. Однако это не помешало ему думать о ней весь следующий день.

В тот вечер, несомненно, ужин прошел бы тем же порядком, но непредвиденный случай все изменил. В соседней очереди вспыхнула ссора между двумя солдатами. Причина так и осталась неизвестной. Не было ни криков, ни ругани. Они просто кинулись друг на друга с какой-то дикой злобой. Что послужило толчком к этому взрыву ненависти — бог весть. Один из них, поменьше ростом, выхватил нож — все увидели, как блеснуло лезвие. Второй в ответ выхватил свой. Те, что оказались в непосредственной близости от драки, не решались соваться их разнимать. Некоторые кричали:

— Прекратите, ради Бога! Не надо!

Другие, наоборот, подзадоривали:

— Валяй, ребята, пускайте кровь!

Тот, что повыше, уворачиваясь от удара, потерял равновесие и, налетев на котел, опрокинул его.

— Котел! О, нет! — взвыли солдаты.

Толстуха раздатчица бросила свой пост и пустилась наутек. Это вызвало еще более бурную реакцию, чем сама драка. Все принялись орать, хохотать, улюлюкать, словно с цепи сорвались. Лейтенант, явившийся навести порядок, тщетно надрывался:

— Десять суток гауптвахты! Десять суток! Бросить ножи!

Но все это не имело значения — абсолютно никакого значения в сравнении с тем, что совершалось в безмолвии всего в нескольких метрах, у соседнего котла.

Бальдр уже получил свою порцию, настала очередь Алекса. Начавшаяся драка нисколько не интересовала его, он и не смотрел в ту сторону. Вот сейчас она поднимет голову, загадал он. Не сможет совладать с любопытством. Как же иначе — любой не удержался бы и посмотрел, хоть мельком, что случилось.

Алекс не ошибся. Она действительно подняла голову, и капюшон съехал на затылок. Под ним была еще вязаная шапка, из-под которой выбились на лоб несколько прядей. И Алекс понял, почему она прилагала столько усилий, чтоб никому не показываться: она одна была красивее всех девушек вместе взятых, которых он встречал за всю свою жизнь.

Это лицо было в точности таким, каким рисовалось его воображению самое прекрасное лицо, какое только может быть, — лицо его грез… И вот — такое лицо существует на самом деле и сейчас открылось ему! Он смотрел как завороженный. Лицо было смуглое, немного скуластое. Больше всего места занимали глаза и рот. Выражение детское и одновременно строгое. Все вместе составляло некое идеальное сочетание, поразившее его прямо в сердце.

Она несколько секунд смотрела на драку, сдвинув брови, как невольный свидетель зрелища, которого не одобряет. Потом отвела глаза, и ее взгляд встретился со взглядом Алекса. И остановился на нем. Наверняка она этого не хотела, просто так получилось.

И Алекс провалился в эти глаза.

Провалился, словно полетел, это было полупадение, полустранствие. Глаза были огромные, чуть раскосые, темные. И полные нежности. А главное, в них был целый мир.

Это продолжалось совсем недолго. Позади него очередь проявляла нетерпение. Его подтолкнули в спину:

— Двигайся, чего встал!