— Нанна… — тихонько одернул ее Кетиль, хмуря брови.

— Ох, простите… так вот, нет и нет моего Арпиуса… уж и ночь на дворе, и снег валит… что уж там было на этой охоте, ничего не знаю… одно только знаю: утром уехал, а вечером так и не вернулся…

Иван, единственный сын короля Холунда, выезжает на охоту со своим слугой Арпиусом. Бледное солнце отбрасывает на снег серые тени их лошадей, которые движутся шагом след в след: высокий вороной жеребец Ивана и маленькая серая в яблоках кобылка Арпиуса. Над их головами продолговатое белое облако растягивается и разворачивается, как длинный шарф, высоко в небе. Неспешно пересекают они равнину, направляясь к ландам, где, может быть, попадутся зайцы, разыскивающие проталины с подснежной травкой.

— И зачем ты мне, собственно нужен, Арпиус? — спрашивает Иван.

— О, да, считай, ни зачем… Разве только затем, чтоб мешать вам стать тем, кем вы стали бы, если б я вам не мешал.

— А именно? Не можешь ли выражаться яснее?

— А именно — самодовольным юнцом, ничего, кроме своей особы, не видящим, который считает себя выше других по той единственной причине, что он — сын своего отца.

— А что, это не так?

— Что вы — сын вашего отца? Так, так…

— Нет. Что я выше других.

— О, выше, как же, как же. Да вот хоть сегодня утром, когда вы поскользнулись, садясь в седло, и повисли на стремени — вы были, прямо скажем, на высоте. А на прошлой неделе, помните, когда у вас живот прихватило…

— Арпиус! Ты хоть помнишь, с кем говоришь?

— Да, увы, с нашим будущим королем.

— Что это за «увы»?

— Я сказал «увы»?

— Да, ты сказал: «увы, с нашим будущим королем».

— А, ну, видно, сорвалось с языка… или я имел в виду, что негоже так говорить с будущим королем, вот и сказал «увы». Себе в упрек, понимаете ли.

— Врешь! Разве твое «увы» не относится к тому, что я — будущий король?

— Ну что вы, я бы себе такого не позволил!

— Даже если бы думал именно так?

— Тем более, если бы так думал.

— А ведь думаешь, а?

— Я никогда ничего не думаю на пустой желудок, а сейчас именно тот случай.

— Ты сам — одно сплошное брюхо!

— Точно, а вы без головы — вот мы и два сапога пара.

— И не надоест болтать пустое!

— Все не такое пустое, как мое брюхо. Слышите, скулит? А где нам с таким хилым оружием добыть себе обед, да еще и зайцев, которых я обещал принести любимой женушке. Лук и стрелы!

А вы знаете, что человечество изобрело порох? Эх, надо было держать вас в курсе современности…

— Ты же знаешь, я не люблю охоту с карабином.

— Вы разделяете взгляды дичи, и это делает вам честь.

Так они едут, обмениваясь колкостями, коротая дорогу полушуточной перебранкой. Арпиус превосходно справляется с возложенной на него миссией: напоминать принцу, что он — всего лишь человек, и постоянно сбивать с него спесь. Король Холунд и сам держит при себе шута, который под видом острот говорит ему правду в глаза. Он считает такой обычай весьма мудрым и приставил к сыну лучшего в этом деле — Арпиуса. Тот совмещает обязанности слуги, наперсника, телохранителя и советчика, но к тому же, не стесняясь, отпускает своему господину нелицеприятные, а порой и неприятные замечания, которых никто другой себе не позволил бы: «Помылись бы вы, мой принц, а то от вас потом разит». Или, например: «Иногда мне сдается, что у вашего коня словарный запас больше, чем у вас».

Иван чаще всего только смеется, но бывает, что Арпиус попадает не в бровь, а в глаз:

— Кто считает, что все его любят, может здорово возомнить о себе.

— По-твоему, я возомнил о себе?

— Я этого не говорил.

— Сказал, вот сейчас.

— Нет, не говорил. Я рассуждал в общем и целом.

Он предостерегает своего господина против подхалимства придворных:

— Уж лучше общайтесь со своим конем, он хоть вам не льстит.

Он осмеливается даже подпускать шпильки по адресу Унн, красавицы-жены Ивана, вернее, по поводу того, какую пару они составляют.

— Вы ее не стоите.

— Правда? Ты считаешь, она слишком красива для меня?

— Нет, я считаю, она недостаточно некрасива. Не то чтоб вы были уж такой урод (хотя носу вас подкачал), но, видите ли, мой принц, штука в том, чтоб подходить друг к другу. Вот на меня посмотрите: маленький, толстый, почти одноглазый, на двадцать лет старше вас, стеснен в средствах, поскольку мой хозяин (которого вы прекрасно знаете) мне мало платит. Но я это все знаю и вот нашел себе Нанну, которая хоть и не уродина, однако и не… впрочем, вы ее видали. Ну вот мы и можем идти рука об руку без того, чтоб люди на нас оборачивались.

— А на нас люди оборачиваются?

— На кого?

— На Унн и меня!

— Я этого не говорил.

— Сказал!

— Нет, не говорил.

Пессимизм Арпиуса сравним лишь с его нахальством. Иван к тому и другому привык. Более того: они его забавляют. К тому же Арпиус для него — неистощимый источник бесценной информации. Говорить с ним — все равно что пробраться переодетым в таверну и послушать, о чем люди толкуют.

— Боятся за вас, мой принц.

— Да ну, правда?

— Да, я имею в виду, те, кто вас любит, а такие, как ни странно, есть.

— И чего они боятся, те, кто меня любит?

— Чего? Ничего. «Кого», так будет правильнее.

— Ну и кого же?

— Сказать?

— Да, пожалуйста.

— Вашего кузена.

— Кузена? Какого?

— Ищите и обрящете. Чтоб облегчить вам задачу, напоминаю, что у вас только один и есть.

— Герольф…

— Да, Герольф.

Имя названо. Иван досадливо вздыхает. Про этого Герольфа он уже слышать не может. Если Его Величества короля не станет, наследником, разумеется, будет Иван. Но если Иван окажется выведен из строя, на трон взойдет второй претендент — единственный королевский племянник Герольф. А того сжигает честолюбие. Как он этого ни скрывает, оно так и пышет у него из глаз, из уст, из ноздрей его коня.

— Мне нечего бояться Герольфа. Что он мне, по-твоему, может сделать? Убьет?

— …

— Арпиус, ты всерьез думаешь, что он может меня убить?

— …

У Арпиуса язык без костей, как, впрочем, и у его жены Нанны, так что они и впрямь хорошая пара. И если он молчит — значит, не хочет отвечать. Натянув поводья, он отстает на несколько метров. Ивану это не нравится, он останавливается и ждет.

— Арпиус, прошу тебя, скажи серьезно, что ты думаешь про моего кузена Герольфа.

— Ладно. Я думаю, что если бы зависть измерялась в килограммах, его конь под ним бы рухнул.

— Допустим, но от этого до убийства, знаешь ли…

— Он вспорол бы вам брюхо так же спокойно, как я бы выпотрошил цыпленка.

— Это уж ты хватил!

— Вы правы, я не люблю потрошить цыплят.

Они едут друг за другом и вот уже несколько минут, против обыкновения, молчат. Снег хрустит под подковами. Как-то внезапно похолодало. На горизонте, к северу от искрящейся равнины возносит трехглавую вершину оледенелая гора. Прошлой зимой с нее спустился медведь и напал на двух охотников. Одного задрал, другой остался без руки. Такое случается каждые восемь — десять лет, в особо суровые зимы. Медведи, обезумев от голода, выходят на равнину и нападают на людей. Те немногие, кому удалось остаться в живых, все, как один, рассказывали о странном и страшном явлении: о предчувствии беды. Казалось бы, ничто ее не предвещает, однако возникает ощущение, что надвигается нечто ужасное. И дело идет о жизни и смерти.