— Карточку!

Алекс вручил ему карточку. Капитан бегло просмотрел ее, переписал слово в слово на другую, так ни разу и не взглянув на того, кто стоял перед ним.

— Ну вот, — сказал он наконец, проштамповав обе карточки и одну вернув Алексу. — Считай, ты уже не призывник. С сегодняшнего дня ты солдат. Через несколько дней придешь за снаряжением, а через две недели отправишься на Большую Землю проходить военную подготовку. А оттуда — прямиком на Континент.

Тут только он поднял голову и уставился на Алекса своим единственным глазом. Другого не было. Вместо него зияла жуткая темная впадина между сморщенными, в красных прожилках остатками век. Можно подумать, что этому человеку доставляет странное удовольствие внезапно демонстрировать свое увечье. Он, должно быть, ошарашивал так каждого посетителя и наслаждался этим. А может, хотел показать, что его ждет теперь, когда его «взяли».

Алекс невольно содрогнулся. Он взял карточку, поблагодарил и вышел.

— Скажи, чтоб заходил следующий! — крикнул ему вслед капитан.

Алекс слышал, как открылся и тут же закрылся выдвижной ящик с припасами. Что же он все-таки жует?

Следующим оказался малорослый призывник, с которым они уже виделись.

— Взяли? — спросил он.

— Да. Взяли, как ты изволил выразиться. Может, хоть тебя не возьмут.

— Да уж, они мне намерили четыре локтя четыре пальца. Офицер еще сказал, что им нужны солдаты, а не недоноски.

— Деликатный человек, — заметил Алекс. — Что ж, желаю удачи!

Выйдя во двор, он огляделся в поисках Бальдра, но того нигде не было видно.

— Ты ищешь своего хромого? — спросил кто-то из призывников.

— Да.

— Его вызвали вон туда, в другое здание.

Алекс нашел себе удобное место в тени стены, но долго дожидаться ему не пришлось. Через несколько минут Бальдр вышел. Несмотря на расстояние, Алекс увидел, как он засовывал в карман тускло-красный кусочек картона, о котором каждый здесь мечтал: освобождение от армии.

— Бальдр! — окликнул он, вставая.

Но калека махнул ему свободной рукой и заковылял в обход здания.

— Ступай, меня не жди! — крикнул он и свернул за угол.

Алекс гадал, что могло понадобиться Бальдру там, в закоулке между казармой и наружной стеной, а главное, почему не надо его ждать. Отвратительное подозрение кольнуло его. «Бальдр, но не станешь же ты…»

Он подождал несколько минут, снедаемый тошнотворным предчувствием, и когда блондин в плаще вышел из-за того же угла, понял, что предчувствие не обмануло его. Блондин широким шагом пересек двор, ни на кого не глядя — скорее прочь из этого места, где ему больше нечего делать, где ему нечего делать отныне и навсегда, поскольку он теперь обладает правом вернуться домой и там остаться.

Когда Бальдр вышел из-за угла, Алекс буквально накинулся на него. Он был вне себя от ярости.

— Бальдр, что ты наделал? Только не говори, что ты продал…

— Отстань! — бросил калека и направился к воротам. — Я же тебе сказал, не жди меня.

— Если ты правда это сделал, клянусь, я…

— Помолчи! — оборвал его Бальдр.

— Почему это я должен молчать? Стыдно, да? Не хочешь, чтоб люди узнали?

— Заткнись! — рявкнул Бальдр.

Алекс не помнил, чтобы он когда-нибудь бывал так груб.

Он сдерживался, пока они не вышли за ворота, но на улице снова взорвался.

— Покажи мне твое освобождение!

— По какому праву ты…

— Покажи! Покажи, если оно еще есть у тебя!

Бальдр помотал головой и свирепо заковылял дальше. Казалось, он даже хромает сильнее от обуревающих его чувств. На этот раз Алекс не держался на полшага позади; он шел бок о бок с Бальдром и, не умолкая, рвал и метал:

— Ты хоть понимаешь, что ты сейчас продал? Ты продал право жить достойно, как человек, следующие пять лет. Потому что кампании конца не видно, ты сам говорил! И что ты за это получил? Право тысячи часов месить снег по морозу с этой твоей изувеченной лапой! Ты ведь не попадешь в кавалерию, ты не можешь ездить верхом, ты, дружочек, попадешь в пехоту и отстанешь на первом же переходе! В худшем случае ты замерзнешь насмерть где-нибудь в канаве. В лучшем — тебя подберут обмороженным и оттяпают оставшуюся ногу! Ты получил право помереть от страха под обстрелом! Право гнить заживо на соломе в полевом госпитале! Тем временем как этот молодчик будет жить-поживать дома, выпивая за твое здоровье! И все это — ради денег! Сколько он тебе дал, этот гаденыш, а? Да и знать не хочу! Деньги — на что ты их там собираешься тратить? Ворон кормить? Не ждал я от тебя, Бальдр! Вот уж не ждал! Никогда бы не подумал, что ты можешь так поступить!

— Хватит! — прервал его Бальдр, когда терпение его истощилось. — Теперь помолчи!

Они уже дошли до Главной площади, где восемь лет назад Алекс смотрел на мертвого короля, покоящегося на каменном ложе. Он вспомнил мороз, горячие камни в карманах, своего брата Бриско, снег, падавший на лицо короля, и его слова: «Берегись огня…» Теперь он понимал, что имелся в виду не только тот огонь, что уничтожил библиотеку. Огонь войны, огонь человеческого безумия, огонь разрушительных страстей — вот о чем говорил мертвый король. Алекс чуть не плакал от горя и злости. Господи, до чего же все изменилось к худшему за несколько лет! Вернется ли мир хоть когда-нибудь?

Бальдр привычно привалился спиной к стене и вытащил из кармана кисет.

— А теперь послушай меня, Александер Йоханссон, — сказал он. — Ты славный парень, и я понимаю твое возмущение. Только ты не все знаешь.

— Чего я не знаю?

— Скажу, когда ты немножко охолонешь.

Алекс вздохнул.

— Я слушаю.

— Ты вообще-то счастливчик, — начал Бальдр. — Ты столярничаешь в мастерской отца, так?

— Ну да, — сказал Алекс, не понимая, к чему клонит его друг.

Когда войска Герольфа захватили Малую Землю, Бьорн, разумеется, лишился места в королевских столярных мастерских, но он завел свою, неподалеку от дома, и как только Алексу исполнилось четырнадцать, взял его в подмастерья.

— И отец доволен твоей работой, так? — продолжал Бальдр.

— Думаю, да. Но ты ведь тоже, насколько мне известно, работаешь с отцом в рыболовной артели, и он, я полагаю, доволен твоей работой.

— Нет, не доволен.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что он пристроил меня в эту артель потому, что больше нигде не хотели брать калеку. Они меня взяли ради отца, чтобы сделать ему приятное. Но от меня там никакого проку. Убиваю время, как могу: где пустой ящик передвину, где веревку сверну, повешу на место чью-нибудь куртку, делаю вид, что работаю, а все делают вид, что так и надо. Все, что от меня требуется, — это чтоб я не путался под ногами и не слишком всем мешал. Я стал виртуозом в искусстве изображать деятельность, ничего не делая. Ты знал, что денег мне не платят? Нет? Не знал? Что ж, теперь знаешь. Мне только поесть дают в полдник. А зачем платить парню, от которого пользы никакой? Мне стыдно, Алекс. Ты знаешь, каково это, когда стыдно? Когда горе — да, это ты знаешь, а когда стыдно? Я как малыш, которого уверяют, что он молодец, потому что помогает папе мастерить: «Спасибо, сыночек! Что бы я без тебя делал!» Только я-то уже не маленький и не могу больше выносить эту комедию. Для родителей я обуза с пяти лет, с тех пор как это треклятое колесо по мне проехалось. Так что вот. Ты не хочешь знать, сколько этот типчик мне отвалил, но я тебе все-таки скажу. Он мне отвалил ровнехонько сорок тысяч крон. Сперва сказал — двадцать. А я сказал — тридцать, и он согласился. Тогда я сказал — сорок! Внаглую. И он заплатил. Вот они, у меня в кармане. Показать?

Алекс разинул рот.

— Сорок тысяч!

— Как одна копеечка. Это вознаградит моих родителей за все огорчения, которые я им причинил за эти годы. А я повидаю мир — все-таки развлечение, я же нигде никогда не был.

— Прости, — пробормотал Алекс. — Я не хотел…

— Да ладно, — оборвал его Бальдр, глаза у которого теперь по-новому блестели. — Я на тебя не в обиде. А за меня не бойся. Я вернусь.