Рассказывали, что когда-то там жила великанша и сидела на обрывистом утесе над оврагом. Иногда она подходила к церкви и, стоило пастору, стоящему на кафедре, поглядеть в окно, манила его рукой. От этого у пасторов мутилось в голове. Они теряли рассудок и, вместо того чтобы продолжать проповедь, восклицали:

Потом несчастные выскакивали из церкви и бежали за великаншей к оврагу. Там они бросались с обрыва вниз, и что с ними было дальше, никто не знал.

Там и решено было дать бой. Никто, конечно, не надеялся, что солдаты Герольфа обезумеют, как те пасторы. Расчет состоял в том, чтобы дать неприятельскому войску растянуться, а тогда обрушиться на него сверху. А если остановить его все-таки не удастся, встретить его уже сколько-то ослабленным на выходе из долины, в чистом поле.

Все силы — стянутые в порту, в столице, рассредоточенные по острову — весь остаток дня двигались к Утесу Великанши. К вечеру там собрались все боеспособные мужчины Малой Земли.

Сначала встали лагерем на равнине. Всю ночь горели костры. Люди жались к огню, сидя спина к спине, чтобы не замерзнуть и урвать часок-другой сна. Перед рассветом три роты выступили, чтобы занять позиции на высотах. С трудом одолев заснеженные каменистые кручи, они увидели далеко на востоке догорающие огни вражеского бивуака.

Потом погода переменилась.

Начался дождь, мелкий, но частый и холодный. Восточный ветер зарядами швырял его в лицо. В десяти метрах невозможно было ничего разглядеть. Казалось, вернулась ночь. Герольфа непогода не остановила, а даже оказалась ему на руку. Он, не медля, двинул свою армию по оврагу. Солдаты Малой Земли, засевшие в засадах на кручах, почти ничего не видели сквозь непроглядную завесу дождя. Они дали наугад несколько залпов, впустую пропавших в серой мгле. Не прошло и часа, как неприятельское войско в полном составе миновало узкий проход.

На равнине тем временем солдаты месили ледяную слякоть, в которую превратился снег. Верхом ехали только офицеры, в том числе Кетиль, призывавший людей набраться терпения: скоро бой.

Бой и начался, едва немного просветлело, но совсем не так, как предполагалось. Удивительно близко и явственно прогремело раз, потом другой. И в следующие же секунды два ядра прошили ряды, отрывая конечности у оказавшихся на их пути солдат, которые гибли, не успев даже вступить в бой. Чудовищная реальность, представшая во всей своей наготе, открыла дорогу панике. Слышались крики ужаса. Значит, вот что такое война? Кровь и грязь? И смерть, когда врага и в лицо еще не видишь?

Тут пошла в атаку кавалерия Герольфа. Первый ряд солдат, как положено, опустился на одно колено, и атаку встретили дружным залпом, заставившим противника отступить. Но радость была недолгой: два других эскадрона, быстрых и маневренных, уже заходили в обход. В просветы между дождевыми зарядами видно было, как они движутся один на север, другой на юг, чтобы атаковать с флангов.

— Построиться в каре! — приказал Кетиль, и офицеры поскакали в разные стороны, чтобы руководить маневром.

Не обошлось без путаницы и суеты, но в конце концов войско выстроилось в кривобокий квадрат — такой мог бы нарисовать неумелый ребенок. Каре получилось примерно двести на двести метров. Кетиль и его адъютанты поместились в середине, чтобы оттуда командовать всеми действиями.

Первые атаки удалось успешно отразить, но это был лишь кажущийся успех, потому что неприятель довольствовался тем, что приближался едва на расстояние выстрела и, подставившись под почти безопасный залп, отступал. Скоро пороховой дым, смешавшийся с моросью, стал таким густым, что не позволял следить за передвижениями неприятеля и упреждать атаки. Перезаряжаемые в спешке мушкеты все чаще давали осечку. Кавалеристы Герольфа возникали откуда ни возьмись, все ближе, все в большем количестве. Они потрясали саблями, всем своим видом вызывающе заявляя: «Погодите, скоро отведаете наших клинков!»

Кетиль видел, что все пошло не так с самого начала. Он-то рассчитывал, что в овраге захватчики понесут большие потери. Расчет не оправдался, и теперь пришло время воплотить в жизнь слова, которые он произнес в Совете несколько недель назад и которые все еще болью отдавались у него в голове: «Надо сражаться».

Первая брешь в обороне была пробита с южной стороны каре. В прорыв устремилась сотня конников, рубя саблями направо и налево. Так начался последний акт трагедии.

Солдаты увидели врагов, когда те, возникнув из густого дыма, уже обрушились на них. Они не успели перезарядить мушкеты и могли отбиваться только штыками. Но это было не самое подходящее оружие, чтобы пешим сражаться с конными. Они были опрокинуты, смяты, растоптаны.

Каре больше не было. Ряды смешались. Отступающие натыкались друг на друга, сбивались в беспорядочную толпу. Некоторые, потеряв голову, продолжали стрелять и в сумятице попадали в своих. Приходилось кричать на них и силой отнимать оружие.

Но другие сражались отважно. Они уворачивались от сабельных ударов и сами кто во что горазд пускали в ход штыки. Некоторым удавалось даже голыми руками стаскивать всадников с седла и навязывать им рукопашный бой. Спешенные кавалеристы, неуклюжие в своих кирасах, в этих жестоких поединках, как правило, погибали. Снова забрезжила надежда.

Кетиль поспевал всюду, собирая разрозненных, подбадривая одних, воодушевляя других. Он поражался мужеству своих людей. Ни один не помышлял о бегстве. Всего несколько недель назад они мирно трудились кто в мастерских, кто на рыбачьих суденышках, а то и тянули тросы библиотечных тележек, — и теперь в этом страшном раскисшем поле они сражались за свою жизнь и за Малую Землю против превосходящих сил врага, и ни один не помышлял о бегстве.

Кетиль не мог больше оставаться в стороне. Он соскочил с коня и выхватил из ножен свой меч.

— Кетиль! — крикнул кто-то. — Что ты делаешь? Твое место не здесь! Оставайся в седле!

Не слушая, он ринулся в гущу битвы. Приутихший было дождь полил с удвоенной силой. Ливень безжалостно хлестал сражающихся, стекал по кирасам всадников, по конским бокам, по лицам. Люди поскальзывались, падали, вставали все в грязи, обагренные своей или чужой кровью, недоумевая, как это они до сих пор живы.

Бой кипел с неослабевающей яростью по меньшей мере час. Кетиль и представить не мог, что можно вот так стоять насмерть. Он видел, как гибли рядом с ним друзья, с которыми он вместе рос, и не такие близкие, и совсем незнакомые люди. В какой-то момент на глаза ему попался молоденький парнишка, сын его соседей. Бедняга стоял на коленях, сгорбившись, весь дрожа.

— Ты что? — окликнул его Кетиль. — Вставай!

Мальчик — ему еще и семнадцати не исполнилось — беспомощно повел плечами и правой рукой приподнял и показал левую. Зияющая рана рассекала ее от локтя до кисти.

— Я ранен, — сказал он. — Куда мне теперь?

Вопрос убивал своей простотой. Боль стиснула Кетилю горло. Как ему хотелось бы ответить: «Иди туда, там тебе окажут помощь…» Но идти было некуда. Впереди шел бой, и позади, и кругом — везде шел бой. «Господи, — подумал Кетиль, — что я наделал?» Впервые он усомнился в своем решении.

Юный солдат был из тех, кому формы не досталось. Его домашняя одежда, насквозь промокшая, свисала лохмотьями. Проливной дождь смывал кровь, а она все текла и текла из раны. Кетиль в растерянности опустился на колени рядом с ним.

— Это заживет, — сказал он. — Потерпи. Скоро все кончится.

— Да, скоро все кончится, — согласился мальчик.

Ни тот, ни другой не знали толком, что они под этим подразумевают.

— Не уходите от меня… — попросил мальчик.

— Не уйду, — обещал Кетиль.

Он продолжал сражаться, стараясь не удаляться от этого места. При каждой возможности он оглядывался на своего подопечного, чья склоненная фигура походила теперь на осевшую, готовую рухнуть глиняную статую.