Маркус сунул голову в одну из хижин, в которой сохранилась крыша.

— Не входи, дружище, — предупредил его Бэрд. — Крыша может рухнуть тебе на голову.

— Я просто смотрю. — Маркус перешел к соседнему дому, от которого не осталось даже стен, только огромная куча рифленого металла на земле — наверное, кровля. Он приподнял один из листов и заглянул внутрь. — Ничего. Ни одного тела.

Иногда трудно было отличить обугленное тело от, например, бревна, но за долгие годы солдаты научились прекрасно распознавать их.

— Похоже, это их рук дело, — заметил Коул, копаясь носком ботинка в куче пепла. Небо по-прежнему было затянуто дымом. Это место настолько напоминало те, через которые ему приходилось пробираться тогда, на материке, что инстинкт снова говорил: черви; но он знал, что черви тут ни при чем. Однако реакция была автоматической. — Слишком опрятно выглядит. Обгорелых вещей мало.

Маркус кивнул:

— Эти люди просто решили уничтожить все, что не смогли взять с собой.

Маркус так сказал, значит, это была правда, и Коул снова почувствовал себя в безопасности и вздохнул спокойно.

— Проблема в том, что я больше не могу видеть вещи такими, каковы они на самом деле, — вздохнул он. — Я вижу чертову страшенную рыбу и думаю, что это Саранча. Я вижу пожарище и думаю, что это дело рук Саранчи. — Он постучал себя по макушке. — У меня здесь война еще не кончилась.

Бэрд надел очки.

— Мир тоже еще не подписан — если ты не заметил.

Коула беспокоило и кое-что еще. Большинство бродяг из этого лагеря согласились перейти на сторону КОГ. Те, кто не стал этого делать — беглецы, — были мужчинами. А это означало, что распались семьи, и теперь многие женщины и дети расстались со своими мужьями и отцами. В любом случае это было не слишком радостным началом их жизни в качестве лояльных граждан КОГ.

Четких границ больше не было. Бэрд сказал правду. Мирная жизнь еще не началась. Они пока находились в чистилище. Никто не мог вот так сразу найти решение всех проблем, порожденных войной.

— Столько бензина пожгли, чтобы нам не достались какие-то доски и куски пластика, — пробормотал Бэрд, останавливаясь и рассматривая бесформенный оплавленный кусок пластмассы, засыпанный пеплом. — Уничтожение имущества. Как будто мы чертовы проклятые черви или кто похуже.

Маркус присел на корточки и осторожно прикоснулся к куску водопроводной трубы, как будто боялся обжечься. Металлические фрагменты, оставшиеся среди руин, еще не остыли. Он поднял отрезок трубы и взвесил его на руке.

— Представь себе, что это так, — произнес он.

Военно-морская база Вектес, 18:00, четыре недели спустя

Именно идиотские пустяки всегда задевали Дома за живое.

Сегодня он, проходя через раздевалку, услышал, как кто-то во весь голос распевает в душе — в этом не было ничего необычного, но человек пел любимую песню Марии. Даже в фальшивом исполнении солдата эта мелодия обожгла его сердце как огонь. Он вдруг обнаружил, что слепо ищет выход из казармы, идет, сам не зная куда, только бы оказаться подальше и не слышать этого пения, ищет тихое место, где можно посидеть и подумать; но с каждым днем найти такое местечко становилось все труднее. База была переполнена; все свободные здания превратились в дома и казармы, и люди в ожидании постройки нового жилья буквально сидели друг у друга на головах.

Он подошел к стенам верфи, поднялся по узким кирпичным ступенькам на старый сторожевой пост, где когда-то дежурили часовые с мушкетами. Отсюда открывался великолепный вид на море. Никто не удивится, если свободный от дежурства солдат поднимется на стену и постоит там какое-то время. Людям, много лет сражавшимся под землей, нужно было видеть открытые, безбрежные пространства.

Дом облокотился на гранитные блоки, уронил голову на руки и, прислушиваясь к шуму прибоя, постарался забыть обо всем.

Сколько же прошло времени? Почти пятнадцать недель назад он нашел Марию и через несколько минут потерял ее навсегда. В душе его боролись желание жить дальше, надежда на то, что завтрашний день должен принести что-то лучшее, и чувство потери, настолько острое, что он думал, будто больше не сможет дышать. Хороших дней постепенно становилось больше, и в такие дни он чувствовал себя все лучше, но плохие дни по-прежнему опустошали его.

«Я не видел ее десять лет. Что же это была за Мария, которую я вспоминал каждый день?»

Он вытащил пачку фотографий. Бывали дни, когда он не находил в себе сил взглянуть ей в глаза. Именно так он определял, идет ли он на поправку. Теперь его мучило даже не воспоминание о том выстреле — его терзала неизвестность. «Десять лет». Теперь он знал: она стала одной из бродяг. Он не мог обманывать себя мыслями о том, что она была убита вскоре после исчезновения или что черви сразу же взяли ее в плен, потому что никто не смог бы прожить столько лет в плену у червей. Теперь он знал, как живут бродяги, знал, какое жалкое существование они влачат, знал, что негодяи из их же рядов унижают и грабят их. Теперь он не мог удержаться от того, чтобы додумывать, фантазировать; он надеялся на то, что Мария жила рядом с людьми, подобными Диззи, одновременно ужасаясь мысли о том, что она могла наткнуться на гадов вроде Мэсси. Это было кошмаром в сочетании с мыслями о том, что сделали с ней черви, какие пытки превратили ее в живой труп, который он нашел в камере. Он понял это лишь несколько недель назад, когда ближе узнал порядки бродяг.

«Моя жена была одной из бродяг.

Она смогла прожить десять лет потому, что кто-то присматривал за ней. Она не была такой, как Берни. Ее не учили выживать. Она не смогла бы позаботиться о себе сама.

Значит, кто-то заботился о ней».

Сейчас это было очевидно, просто раньше он не задумывался об этом. И почему-то этот вопрос, на который не было ответа, терзал его сейчас сильнее чего-либо другого. Одно из низших существ, которые он терпел, — не любил, не уважал, только терпел, — должно быть, помогало Марии. А может быть, и несколько этих существ. И теперь он иначе смотрел на бродяг — если это не были явные подонки.

Над горизонтом пылал живописный закат. Дом смотрел, как в море направляется патрульная лодка — черное пятнышко на изрезанной волнами янтарной воде. Может быть, это был катер радиолокационного дозора, а может, конвойное судно для флотилии траулеров. Но что бы это ни было, все выглядело нормально, все было в порядке вещей. Жизнь продолжается — если ты этого хочешь.

«Я хочу этого. Я знаю, что хочу».

За спиной у него, на лестнице, раздались чьи-то шаги. Скорее всего, это был Маркус, может быть, Коул или Берни. Он знал, что они по-прежнему приглядывают за ним, и это давало ему утешение. Хотя приступы желания умереть постепенно сменились безразличием к смерти, а затем — принятием того, что он живет дальше и, следовательно, обязан продолжать выполнять свой долг. Он обернулся, готовый сообщить Маркусу — или Коулу, или Берни — о том, что с ним все в порядке.

Но перед ним стоял Хоффман.

Без брони полковник казался намного меньше ростом. Он по-прежнему представлял собой гору мышц, но в форме он выглядел больше похожим на обычного человека. Он снял фуражку и прислонился к стене.

— А мне вот больше нравится, когда на небе багровые полосы, — произнес он, прищурившись и глядя на заходящее солнце. — Жаль, не хватает облаков для контраста.

— Выглядит мирно, очень красиво.

— Ну, значит, любуйся, пока еще есть время. — Хоффман взглянул на часы. — Через несколько минут снова будут проверять сирены.

Дом ждал, что Хоффман заговорит о настоящей цели своего прихода. Это был его старый командир, и, став главнокомандующим, он по-прежнему отличал своих солдат.

— Жизнь налаживается, правда, сэр?

— По-моему, да. А ты как?

— Нормально. Это место кажется надежным. А Порт-Феррелл никогда не выглядел надежным.

— Я имел в виду — как ты сам-то?

— Мне уже лучше. Спасибо.