— Придется мне подумать об этом. — Профессор Феникс обернулся к Дому и сжал его руку. — Прости, что напугал тебя, Дом. В последнее время я был немного занят.

«Занят». Бедняга, «Молот Зари» — его детище, и теперь его запомнят только как человека, благодаря которому была опустошена целая планета.

Они вошли в отделанный мрамором холл, по которому гуляло эхо, с лестницей, как в кино, и коридорами, ведущими во все стороны. Мария сидела на кухне у стола, за которым можно было устроить целый банкет; вид у нее был усталый. Экономка готовила завтрак.

— Дом, прости меня…

— Ничего страшного, детка. — Он наклонился и обнял ее так сильно, как только осмелился. «Как я смогу жить без нее? Моя жизнь ничего не будет стоить, если она уйдет». — С тобой все в порядке? Я все пытался до тебя дозвониться. Хотел сказать, что мы едем домой.

— Ну разве здесь не замечательно? Это как будто жить в картинной галерее.

Каким-то чудом посреди ада, творившегося вокруг Эфиры, высокие стены поместья Фениксов отгораживали их от внешнего мира. Они принялись завтракать. Это был чертов проклятый завтрак с фарфоровой посудой и кофе, даже со светской болтовней, в то время как для Сэры уже пошел обратный отсчет.

И добрый, застенчивый человек, который наливал Марии кофе, помог этому осуществиться.

Дом бросил размышлять о будущем и довольствовался тем, что сжал руку Марии так сильно, что она даже попросила его отпустить ее, чтобы она могла пользоваться ножом и вилкой.

— Пойдем со мной, Маркус. — Профессор Феникс отодвинул свой стул и сделал знак Маркусу следовать за собой. — Мне нужно тебе кое-что показать.

Карлос в свое время говорил, что Фениксы никогда не ссорятся так, как это бывает в обычных семьях. Потомственные аристократы ведут себя иначе. У них просто делаются напряженные лица, они поднимают брови или выражают легкое неодобрение наклоном головы; иногда они по-настоящему выходят из себя и демонстрируют глубокое разочарование. Неудивительно, что они не умели выражать любовь. Загонять все эмоции внутрь стало у них привычкой, и из-за запертой двери не могло пробиться никакое чувство, даже то хорошее, что нужно было бы сказать или сделать. Дом сидел, обняв Марию за талию, и слушал шепот в соседней комнате.

— Это очень нехорошо, — произнесла Мария, глядя мимо Дома, словно говорила сама с собой. — Неужели Маркус не понимает, как сильно отец любит его?

Если даже и так, подумал Дом, то Маркус этого никогда не скажет. Через некоторое время Дом вышел в холл поискать их — в этом дворце можно было заблудиться, здесь можно было спрятаться и отгородиться от остального мира — и заметил отца и сына на ступенях крыльца; они говорили о чем-то.

Дом слышал их голоса. Ему не следовало останавливаться и слушать, но он сделал это.

— Это было нелегкое решение.

— Я знаю, папа.

— У нас нет больше времени. Я перепробовал все, черт возьми, я пытался найти… альтернативу, но сейчас это все, что нам осталось.

— Папа, я только что оттуда. Я все видел. Если мы этого не сделаем, не выживет никто.

— Прости меня.

— Тебе не за что просить прощения.

— Наоборот, есть, и многое.

Маркус помолчал какое-то время.

— Делай то, что ты должен делать, — наконец произнес он. — Это единственное, что нам всем остается.

Дому стало ужасно жаль Маркуса — и уже не в первый раз. Он подумал, что, если бы на месте Адама Феникса был Эдуардо Сантьяго, он сделал бы то, сказал бы это, и от всего сердца, не сдерживаясь, но для Маркуса это было бы слишком. Что бы он ни чувствовал — а у него были чувства, — нужно было как следует постараться, чтобы разгадать их. В этой семье люди не употребляли слово «любить» каждый день. Возможно, они выдавливали его только на смертном одре, а может, и никогда.

Дом взглянул на часы. Пора возвращаться в казарму. Что бы ни произошло в ближайшие дни, за этим последует сильный шок, реакция, с которой нужно будет разбираться. Дом неслышно вернулся на кухню и сел рядом с Марией, прижавшись лбом к ее лбу. С минуту ему казалось, что они наслаждаются покоем и единением, но, пошевелившись, он понял, что мысленно она находится где-то в другом месте, что она смотрит на что-то недоступное ему.

— Что с тобой, детка? — спросил он.

Ей потребовалось несколько мгновений на то, чтобы вернуться к нему.

— Мне нужно уйти.

— Не сегодня. Там настоящее безумие.

— Но я должна. Я не могу пропустить ни одного дня.

— Мне кажется, что прогулка может подождать.

— Нет, я должна идти. Я должна искать.

Дом наконец понял: что-то не так.

— Искать что?

— Если я не буду продолжать поиски, я никогда их не найду.

Он сжался и приготовился услышать ответ, который не хотел слышать.

— Кого, детка?

— Бенни и Сильвию. Я уверена, что видела их. Только один раз, но они там, на улицах, и они наверняка испуганы. Я обязана идти искать их.

«О боже!» Он не мог заставить себя произнести это. Просто не мог. «Они погибли, детка. Их больше нет».

— Ничего, все будет в порядке. — «Черт, черт, черт!» — С этим можно немного подождать.

Он стиснул ее в объятиях еще сильнее. Иногда он видел, что мыслями она витает в ином мире, куда он не в силах последовать за ней, как бы отчаянно ни пытался. Теперь он знал, куда она уходила от него — во всех смыслах этого слова.

«Я останусь с ней, как бы тяжело мне ни было. Я дал ей клятву. Ее не нарушают, когда становится больно».

Он сходил по ней с ума с тех пор, как ему исполнилось одиннадцать лет. Он не мог представить себе жизни без нее. Она и была его жизнью. Он должен убедиться в том, что она никогда не забудет этого.

— Послушай, детка, — сказал он. — Я ведь сегодня еще не говорил, что люблю тебя?

«Королевский Ворон-80», по пути на базу ВМФ Вектес, через семь недель после эвакуации из Хасинто

— Никогда не думала, что буду завидовать мужикам. — Берни проползла в люк грузового отсека и втиснулась между Бэрдом и Маркусом. Аня сидела на скамье напротив, зажатая между Коулом и Домом. Это было более дипломатично, чем сажать ее чуть ли не на колени Маркусу. — Удобства на этом корыте оставляют желать лучшего для нас, девочек. Я ожидала чего-то большего, с учетом того, что за рулем Геттнер.

Коул загоготал, оглушив всех. Через наушник голос его звучал гораздо громче обычного.

— А мне вот всегда было любопытно, почему дамы так чертовски много времени проводят в туалете.

— Милый мой, шесть часов в воздухе — это не так мало. — Она наклонилась вперед и похлопала его по колену. — Ты вот принимаешь как должное дорожное удобство члена. Если бы у нас были члены, мы бы радовались, да еще как, верно, Блондинчик?

Бэрд сидел, сложив руки на груди, прячась за новой парой очков.

— Не обращайте внимания на Матаки, мэм, — обратился он к Ане. — Возраст берет свое. Она часто несет полную чушь.

На самом деле Берни не ожидала увидеть на «Вороне» что-то современнее простого ведра, но в этот момент ей отчаянно захотелось отвлечься от невеселых мыслей. На Коула в этом всегда можно было положиться — он поддерживал разговор и сокрушал любые сомнения. Время от времени она ловила на себе его пристальный взгляд, слегка хмурый, и угадывала безмолвный вопрос: он знал, что она взволнована, но не понимал отчего.

Он был проницательным парнем. Рано или поздно он должен сообразить, что к чему. Когда-то она даже хотела ему рассказать. Черт, она не рассказывала об этом даже Хоффману, а если и существовал на свете человек, которому она могла довериться, то это Виктор.