Это был он. Тот, что ускользнул от нее. Наконец-то.

В ее воспоминаниях он был старше, но она помнила его. Некоторые вещи нельзя забыть. Но как ни старалась она переместить эти воспоминания в дальний угол, чтобы продолжать жить, она знала: она не хочет забыть его совсем и отказаться от мести.

— Ну что, сволочь, — произнесла она; она сама удивилась тому, что улыбается, вместо того чтобы блевать, — теперь у меня полный набор.

Маркус вытянул руку и медленно опустил вниз ствол ее винтовки.

— Нужно поговорить, — произнес он.

Пелруан, вечер

Дом знал, что рано или поздно это произойдет, но когда этот момент настал, он все равно испытал острейшую боль.

Когда он шел по улице по направлению к бару, он увидел Марию.

Она находилась в группе мужчин и женщин, собравшихся у небольшого грузовика; они пересчитывали деревянные ящики с какими-то стеклянными банками; возможно, это были продукты — масло или сыр. Четкое, живое видение заставило его на несколько секунд замереть на месте; внутри у него что-то перевернулось. Невероятная картина встала перед ним со всеми деталями, ранившими еще больнее; он видел даже ее цепочку и клетчатую юбку.

«Это галлюцинации. Такая дрянь случается.

А может, я на самом деле застрелил не ее? Может, это была какая-то другая женщина?»

Но у него было ее ожерелье, и на ней, когда он ее нашел, была та самая юбка. Он смотрел на женщину, которая двигалась словно в замедленной съемке; Мария постепенно исчезала, и в конце концов перед ним оказалась темноволосая девушка, совершенно непохожая на его жену.

Люди, потерявшие своих близких, иногда встречали их, но это были не призраки. Доктор Хейман говорила ему, что с ним, возможно, тоже такое случится, но через какое-то время это прекратится. Для женщины, буквально брызгавшей ядом, она вела себя на удивление терпеливо, когда он стал задавать ей вопросы насчет Марии. Он рассказал ей, как выглядела Мария, когда он ее обнаружил; доктор Хейман кивала и говорила мудреные слова: атаксия,[3] дистония,[4] нистагм,[5] брадикинезия,[6] накопление токсинов в глазных яблоках; и, кстати, догадывается ли он, откуда эти шрамы у нее на голове? Дом не понимал этих слов, но да, он чертовски хорошо понял, что Мария уже давно была мертва, когда, спотыкаясь, подошла к нему. Доктор Хейман сказала, что не смогла бы вылечить ее и если бы попыталась, то лишь ненадолго оттянула бы ее смерть.

«Мне запрещено убивать пациентов. Я была бы лучшим врачом, если бы это было возможно».

Да, Хейман была жесткой бабой. Но она была откровенной, а иногда для людей это лучше, чем доброта. Дом слышал ее голос каждый раз, когда решимость его слабела и он начинал обвинять во всем себя.

— На что это ты так уставился? — спросила женщина, которая не была Марией.

— Простите. — Но на самом деле Дом не чувствовал неловкости. — Вы напомнили мне мою покойную жену.

Да, откровенность работала лучше всего — почти всегда.

Он нашел Маркуса и Берни в баре в компании Хоффмана; они сидели за круглым столиком, как будто собирались проводить спиритический сеанс. Дом почувствовал, что они недавно спорили. Хоффман был разозлен сильнее всех.

Дом, как мог, попытался поднять им настроение.

— Слушайте, я тут убрался на кухне, и взамен мне обещали пиво за счет заведения. Будете пить?

— Обязательно, но в другой раз, — отрезал Хоффман. — И я не забуду об этом, Сантьяго. А сейчас мне пора идти готовить ковер из розовых лепестков, скоро приедет Председатель, черт бы его драл! — Он поднялся, взял свою фуражку. — Однако прежде я хочу поговорить с вами, Матаки.

Дом забрал пивные кружки с деревянного щита на козлах и попытался сообразить, что происходит. Когда он вернулся к столу, Маркус и Берни сидели с мрачным видом.

Она подняла свою кружку:

— За Непобедимых!

Дом последовал ее примеру.

— Думаешь, они когда-нибудь восстановят прежние полки?

— Восстановят или нет, но я всегда буду принадлежать к Двадцать шестому КТП; только так, и никак иначе.

Маркус какое-то время рассматривал свое пиво, не вступая в сентиментальную беседу. Однако несколько секунд спустя он поднял кружку, преувеличенно медленно поднес ее к губам и сделал глоток.

— Мы нашли третьего насильника, — произнес он.

Дом домыслил остальное. Хоффман злился потому, что ему предстояло улаживать последствия поступка Берни.

— Среди этих гадов в деревне, да?

— Их осталось немного.

Дом подождал, но объяснений не последовало.

— Вы собираетесь мне что-нибудь рассказать?

— Мы тут обсуждали, что произойдет, если я отрежу ему яйца и заставлю его сожрать их. Вызовет ли это гибель человеческой цивилизации, — бросила Берни. — Правда, Маркус?

Дом не понял, что это значит.

— Так в чем проблема? — Парень совершил преступление, которое в Хасинто каралось смертной казнью, и Берни могла свидетельствовать против него. Возможно, она не хотела суда. Казалось, вся эта история скорее смущает ее, чем травмирует. — Берите его за задницу. Да пропади он пропадом, неужели нам нужен этот суд?

Маркус нахмурился еще сильнее:

— Давай обсудим это потом.

— После всего, что с тобой произошло, ты еще веришь в правосудие! — воскликнул Дом. Маркус оставался Маркусом Фениксом: сплошные «не будем об этом говорить» и тяжелое молчание. — Смертный приговор! Ты что, забыл?

— Я был виновен, — ответил Маркус.

Дом хотел было продолжать, но заметил, что Берни ерзает на стуле. Он не хотел причинять ей еще большую боль. Прошлое не скоро замолчит и отпустит их — всех троих.

— Хочешь поговорить о нежной жареной баранине? — спросила она. — Сегодня мы подружились с одним фермером.

Пища была хорошей нейтральной темой для разговора. Обсуждение еды никого не могло обидеть или расстроить. Дом уже забыл, когда в последний раз ел баранину, и они как раз спорили о том, как правильно готовить бифштекс, когда открылась дверь, и все присутствующие обернулись.

Вошел Диззи Уоллин со своими дочерьми, и Дом механически, не думая об этом, кивнул ему. Маркус и Берни сделали то же самое.

— Ну что, здорово-то как, — заговорил Диззи, ведя девочек к столу. — Не помню, когда в последний раз я видел мирное местечко.

Диззи не страдал чистоплотностью — обычно от него несло потом и перегаром, — но сегодня он расстарался: причесал бороду и вычистил шляпу, которую носил вместо форменной фуражки. Дом подумал: интересно, как долго он продержится? Казалось, воссоединение с детьми сделало из него нового человека, но от него по-прежнему исходил явственный запах, характерный для алкоголика, который не могло истребить никакое мыло. И никакая броня не могла сделать его похожим на военного.

Маркус оглядел Диззи и кивнул.

— Значит, ты в авангарде?

— Прилетел специально, чтобы завести старье на местной верфи, — ответил Диззи. — У меня есть волшебная палочка. Бетти будет ревновать.

Именем «Бетти» он называл свой потрепанный бур.

— Она поймет, — возразил Дом. — По механизму в каждом порту, да?

Берни придвинула к столу еще два стула, чтобы девочки — Тереза и Маралин — могли сесть. Они были близнецами, им было самое большее по шестнадцать лет, и они озирались с бессмысленным, испуганным выражением, характерным для детей, постоянно переезжающих с места на место и не знающих, что такое безопасность. Дом представил себе жизнь, которую они вели в хижинах бродяг до того, как их отца призвали в армию. Он только сейчас понял, как сильно они голодали — настолько сильно, что Диззи даже решил пойти в солдаты, чтобы обеспечить им еду. Они выглядели как хорошие дети — чистые, опрятные, длинные рыжие волосы были собраны в «хвосты». Теперь, по крайней мере, они смогут начать новую жизнь.