Д. Ж. пожал плечами:

— Звучит весьма цивилизованно, но лучше немного боли — даже убийство, — чем духовное разложение, которому способствуют роботы. Кстати, нейронный хлыст не предназначен для убийства, а у вашего народа на космических кораблях есть оружие, которое несет смерть и разрушение.

— Мы воевали на заре нашей истории, когда наследие Земли еще жило в нас, по потом мы исправились.

— Вы пользовались этим оружием и на Земле, и после того, как исправились.

— Это… — начала Глэдия и замолчала. Д. Ж. кивнул:

— Я знаю. Вы хотели сказать: «Это другое дело». Подумайте над этим, миледи, и не удивляйтесь, что моя команда не любит космонитов. И я не люблю. Но вы нужны мне, миледи, поэтому я смиряю свои эмоции.

— Чем я могу быть полезна вам?

— Вы солярианка.

— Вы настойчивый. Прошло более двух столетий. Я не знаю, какова теперь Солярия. Я ничего не знаю о ней. Каким был Бейлимир двести лет назад?

— Двести лет назад его не было, а Солярия была, и я надеюсь, что вы вспомните что-нибудь полезное.

Он встал, подчеркнуто вежливо поклонился и вышел.

Глэдия задумалась.

— А он не слишком вежлив, верно? — наконец сказала она.

— Мадам Глэдия, — ответил Дэниел, — поселенец явно нервничает. Он приближается к планете, где погибли два корабля и убиты их экипажи. Он и его экипаж здорово рискуют.

— Ты всегда защищаешь любое человеческое существо, Дэниел. Опасность существует и для меня, и я тоже не хотела бы попасть в переделку, но это же не заставляет меня грубить.

Дэниел не ответил.

— А, может, и заставляет. Я была чуточку груба?

— Я думаю, поселенец не обиделся. Могу я посоветовать вам, мадам, приготовиться ко сну? Уже поздно.

— Ладно, я лягу, но вряд ли усну.

— Друг Жискар уверяет меня, что уснете, мадам, а он обычно не ошибается в таких вещах.

Глэдия в самом деле уснула.

Дэниел и Жискар стояли в темноте в каюте Глэдии.

— Она крепко спит, друг Жискар, ей нужен отдых. Впереди опасное путешествие. И мне кажется, друг Жискар, что она согласилась ехать под твоим влиянием. У тебя, наверное, были причины.

— Друг Дэниел, мы так мало знаем о природе кризиса, стоящего перед Галактикой, что просто не можем отказаться от действия, которое может расширить наши знания. Мы должны узнать, что происходит на Солярии, и единственный способ — устроить так, чтобы мадам Глэдия поехала туда. Что касается влияния, то это почти не требовало усилий. Несмотря на ее заявление, она жаждала поехать туда. Ее переполняло желание увидеть Солярию. Ее мучает душевная боль, которая не прекратится, пока мадам не побывает там.

— Если ты говоришь, значит, так оно и есть, но меня это удивляет. Она часто давала понять, что была несчастной на Солярии, что полностью адаптировалась на Авроре, и никогда не желала вернуться.

— Да, и это тоже. В ее мозгу совершенно ясно существовали оба чувства. Я не раз наблюдал в человеческих мозгах одновременное существование двух противоположных эмоций.

— Вроде бы нелогично.

— Согласен и могу только заключить, что люди не всегда и не во всех отношениях логичны. Вероятно, это одна из причин, по которой так трудно разработать законы поведения человека. У мадам Глэдии я время от времени замечал желание увидеть Солярию. Обычно оно было хорошо скрыто, затемнено куда более сильной антипатией, которую она также чувствует к этой планете. Когда стало известно, что Солярия покинута ее народом, чувства мадам Глэдии изменились.

— Почему? Какое отношение имеет это событие к юношеским переживаниям мадам Глэдии, породившим эту ее антипатию? Если желание увидеть этот мир сдерживалось в течение двух столетий, когда там существовало развитое общество, почему же сдерживающее начало ушло, как только планету покинули? Почему ей вдруг захотелось увидеть ее? Мир, ставший для нее совсем чужим.

— Не могу объяснить, друг Дэниел. Чем больше знаний я собираю о человеческом мозге, тем больше отчаиваюсь, что не способен понять его. Не такое уж это счастье — заглядывать в мозг, и я часто завидую твоей простоте контролируемого поведения, исходящей из твоей неспособности видеть под поверхностью.

— Но у тебя есть предположительное объяснение? — настаивал Дэниел.

— Я полагаю, она огорчена опустошением планеты. Она дезертировала оттуда два столетия назад…

— Она была вынуждена уехать.

— Теперь ей кажется, что она дезертировала, и я думаю, она считает, что подала дурной пример: если бы она осталась, то и другие не уехали бы, и планета была бы теперь населена и благополучна. Поскольку я не могу читать ее мысли, я отталкиваюсь, может, и неправильно, только от ее эмоций.

— Но она же не могла подать пример, друг Жискар. Прошло два столетия с тех пор, как она уехала, и, значит, не может быть никакой связи между столь разными во времени событиями.

— Согласен, но люди иногда находят удовольствие в том, чтобы питать болезненные эмоции, порицать себя без оснований и даже вопреки им. Во всяком случае, мадам Глэдия чувствовала такое острое желание вернуться, что было необходимо лишь ослабить сдерживающий эффект, под действием которого она могла бы отказаться ехать. Для этого потребовалось простейшее прикосновение. Я чувствовал, что ей необходимо поехать, потому что это означало, что поедем и мы, но у меня неприятное ощущение, что вреда, возможно, будет больше, чем пользы.

— В каком смысле, друг Жискар?

— Совет был рад отправить мадам с поселенцем. Не означает ли это, что ее желательно было удалить с Авроры на критический период, пока подготавливается падение Земли и Поселенческих миров?

Дэниел, видимо, обдумывал это положение, потому что долго молчал, а затем сказал:

— А зачем, по-твоему, нужно отсутствие мадам Глэдии?

— Не могу решить, друг Дэниел. Хотел бы услышать твое мнение.

— Я не думал об этом.

— Ну так подумай сейчас.

Будь Жискар человеком, эта просьба прозвучала бы приказом.

Последовала еще более долгая пауза.

— Друг Жискар, до появления доктора Мандамуса в доме мадам Глэдии она никогда не выказывала интереса к международной политике. Она была другом доктора Фастольфа и Элайджа Бейли, но эта дружба была личным чувством и не имела идеологической основы. И оба ушли от нас. Она терпеть не могла — и взаимно — доктора Амадейро, но это тоже личное дело. Эта антипатия существовала два столетия, но в ней нет ничего материального, просто оба ненавидят друг друга. У доктора Амадейро, имеющего теперь большое влияние в Совете, нет оснований бояться мадам Глэдии или пытаться избавиться от нее.

— Ты забыл, что, избавившись от мадам Глэдии, он избавится и от нас? Он уверен, что мадам Глэдия не уедет без нас, так что, может, он нас считает опасными?

— Друг Жискар, мы никогда не давали доктору Амадейро повода опасаться нас. Чего ради ему бояться нас? Он не знает о твоих способностях и о том, как ты пользуешься ими. Зачем ему спроваживать нас на время с Авроры?

— На время? Почему ты думаешь, что он хочет отвязаться от нас на время? Вполне может быть, что он знает о беде на Солярии больше поселенца и знает также, что поселенец и его экипаж наверняка погибнут. А с ними и мадам Глэдия, и ты, и я. Возможно, его главная цель — уничтожение корабля поселенцев, и он хочет лишь присовокупить к этому гибель друзей и роботов доктора Фастольфа.

— Бесспорно, доктор Амадейро не отважится на то, чтобы начать войну. Но минутное удовольствие от нашей гибели не увеличит риска.

— А не может быть, друг Дэниел, что доктор Амадейро как раз и имеет в виду войну и считает, что никакого риска нет?

— Нет, друг Жискар, это неразумно. В войне, развязанной в данных условиях, поселенцы могут победить. Они более рассеяны по Галактике, а потому могут успешно применять тактику молниеносных ударов. Им почти нечего терять в их примитивных мирах, тогда как космониты потеряют многое на своих уютных высокоорганизованных планетах. Если поселенцы изъявят готовность пожертвовать одним из своих миров в обмен на уничтожение одного космонитского, космониты сразу же сдадутся.