Бейли повторил все ее движении. Блинчик оказался почти твердым и не слишком горячим. Бейли осторожно сунул конец в рот и куснул, но блинчик не поддался. Тогда он сильнее сжал зубы, блинчик хрустнул и начинка вымазала руки Бейли.

— Ты откусил слишком большой кусок и очень резко, — сказала Глэдия, бросаясь к нему с салфеткой. — Лизни-ка! Блинчики невозможно есть аккуратно. Да этого и не нужно. Ими положено наслаждаться без церемоний. В идеале их едят раздетыми и сразу принимают душ.

Бейли опасливо лизнул — и выражение его лица оказалось красноречивей всяких слов.

— Вкусно, правда? — сказала Глэдия.

— Восхитительно! — пробормотал Бейли, медленно и осторожно кусая блинчик. В меру сладкий, он, казалось, таял во рту.

Бейли съел три блинчика и не взял четвертого только из стеснительности. Зато пальцы облизал без приглашения и салфеткой не воспользовался. Тратить такую прелесть на бесчувственную ткань?

— Ополосни пальцы, Элайдж, — посоветовала Глэдия, подавая ему пример. Судок с «растопленным маслом» оказался полоскательницей.

Бейли воспользовался ею по назначению, вытер руки и понюхал их. Ни малейшего запаха!

— Ты смущаешься из-за прошлой ночи, Элайдж? — сказала Глэдия. — И это все, что ты чувствуешь?

Ну, что тут можно ответить, уныло подумал Бейли, а вслух сказал:

— Боюсь, что да, Глэдия. То есть чувствую я далеко не только это, на двадцать километров дальше! Но я действительно смущен. Подумай сама. Я землянин, и ты это знаешь, но на какое-то время принуждаешь себя забыть, сделать вид, что «землянин» — всего лишь набор бессмысленных звуков. Вчера ночью тебе было жаль меня, тебя беспокоило, как на меня подействовала гроза, ты воспринимала меня как ребенка и (быть может, сочувствуя мне из-за собственной своей потери) подарила мне свою близость. Но это чувство пройдет — я удивлен, что оно уже не прошло, — и ты вспомнишь, что я землянин, и устыдишься, ощутишь себя униженной, запачканной. И ты возненавидишь меня за то, что я сделал с тобой, а я не хочу, чтобы меня ненавидели, не хочу, Глэдия. (Если он выглядел таким несчастным, каким ощущал себя, то должен был казаться воплощением горести.)

Видимо, она поняла это. Во всяком случае она нагнулась и погладила его по руке.

— Я тебя не возненавижу, Элайдж. За что? Ты не сделал мне ничего, о чем бы я пожалела. Я сама — и буду рада этому до конца моих дней, Два года назад, Элайдж., ты освободил меня одним прикосновением, и вчера ночью ты снова освободил меня. Два года назад мне нужно было узнать, что я способна ощущать желание, а вчера ночью мне нужно было узнать, что я способна чувствовать желание, и потеряв Джендера. Элайдж, останься со мной. Это будет…

Он торопливо ее перебил:

— Но как, Глэдия? Я обязан вернуться в свой собственный мир. У меня там есть обязанности, есть замыслы, а уехать со мной тебе нельзя. Жизнь, которую мы ведем на Земле, не для тебя. Ты умрешь от одной из земных болезней — если тебя прежде не убьют многолюдие и замкнутость в четырех стенах. Полагаю, ты понимаешь.

— Про Землю — да, — ответила Глэдия со вздохом. — Но ведь ты же не уезжаешь сию секунду.

— Еще до конца утра председатель может вышвырнуть меня с Авроры.

— Нет! — горячо воскликнула Глэдия. — Ты этого не допустишь… Но если и так, мы можем отправиться на еще какой-нибудь космомир. У нас огромный выбор — их же десятки и десятки. Неужели Земля значит для тебя так много, что ни один космомир тебе не подойдет?

— Я мог бы прибегнуть к отговоркам, Глэдия. Напомнить, что ни один космомир не разрешит мне поселиться там навсегда, и тебе это известно. Но это лишь ничтожная доля истины. Важнее то, что и прими меня какой-нибудь космомир, Земля значит для меня так много, что я должен был бы вернуться… Даже если это означает разлуку с тобой.

— И больше никогда не видеться со мной? Больше не посещать Авроры?

— Если бы я мог вновь тебя увидеть, я бы сделал для этого все, — ответил Бейли искренне, — Поверь мне. Но какой смысл говорить это? Ты знаешь, что меня вряд ли снова сюда пригласят. И ты знаешь, что это так и что без приглашения я приехать не смогу.

— Не хочу верить этому, Элайдж, — тихо сказала Глэдия.

— Глэдия, ты только делаешь себя несчастной. Не надо! Между нами произошло чудо, но тебя впереди ждет еще много чудес, самых разных, хотя это не повторится. Думай о них, о новых.

Она ничего не сказала.

— Глэдия, — произнес он настойчиво, — нужно ли кому-то знать о том, что было между нами?

Она посмотрела на него страдальчески:

— Ты до такой степени стыдишься?

— Того, что произошло? Нет конечно. Но хоть я и не стыжусь, возможны тяжелые последствия. Пойдут разговоры. Из-за этой гнусной гиперволновки, среди многого другого исказившей и наши отношения, мы оказались в центре внимания праздной публики. Как же! Землянин и солярианка. Если возникнет хоть малейшее подозрение, что… что нас связала любовь, новость эта долетит до Земли со скоростью гиперпространственного двигателя.

Глэдия высокомерно подняла брови:

— И Земля сочтет, что ты уронил свое достоинство? Что ты допустил сексуальную связь с кем-то ниже себя по положению?

— Ну что ты! — Но Бейли знал, что миллиарды землян взглянут на случившееся именно так. — Но ты подумала, что об этом узнает моя жена? Я ведь женат.

— Ну и узнает. Что тут такого?

Бейли перевел дух:

— Ты не понимаешь. Обычаи Земли иные, чем у космонитов. В нашей истории бывали времена большой половой распущенности. Во всяком случае, в некоторых местах и у определенных сословий. Но сейчас другое время. Земляне живут скученно, и только пуританская этика может обеспечить стабильность семьи в подобных условиях.

— Ты хочешь сказать, у каждого только одна, и наоборот?

— Нет, — ответил Бейли, — Честно говоря, не совсем так. Но принимаются все меры, чтобы не произошло огласки, чтобы люди могли… могли…

— Делать вид, будто ничего не знают?

— В общем так, но в этом случае…

— Огласка будет такой, что уже никто не сможет притворяться незнающим и твоя жена на тебя рассердится и даст тебе пощечину.

— Нет, обойдется без этого. Но она будет страдать от стыда и косых взглядов. И мой сын тоже, и я. Пострадает мой общественный статус и… Глэдия, если ты не понимаешь, то и не поймешь, но прошу тебя, не говори об этом другим на манер аврорианцев. — Он понимал, что ведет себя попросту жалко.

— Я не хочу делать тебе больно, Элайдж, — сказала Глэдия, задумавшись. — Ты был добр ко мне, и я не хочу платить тебе неблагодарностью, но (она беспомощно развела руками) ваши земные обычаи так нелепы!

— Не спорю. Но я должен считаться с ними. Как ты считалась с обычаями Солярии.

— Да. — Она помрачнела. — Прости меня, Элайдж. Я искренне прошу прощения. Мне нужно то, чего я не могу получить, и разочарование я вымещаю на тебе.

— Пустяки.

— Нет, не пустяки, Элайдж, ну пожалуйста! Я должна объяснить тебе. По-моему, ты не понял, почему вчера произошло… Но тебе, наверное, станет совсем уж неловко, если я заговорю об этом.

Что почувствовала бы и что подумала бы Джесси, если бы слышала этот разговор? Бейли прекрасно знал, что ему следует сосредоточиться на предстоящем разговоре с председателем — труднейшем, решающем испытании, которое ожидает его через час, — а не на своих супружеских проблемах. Ему следует думать об опасности, грозящей Земле, а не его жене, но думал он о Джесси. И сказал:

— Скорее всего мне будет очень неловко, но все-таки объясни.

Глэдия передвинула свой стул, не позвав для этого робота. Бейли нервно следил за ней, но помочь не предложил.

Она поставила стул прямо перед ним, чтобы все время видеть его лицо, села и вложила свою руку в его. Он почувствовал, что неясно сжимает тонкие пальцы.

— Видишь, — сказала она, — прикосновения меня больше не пугают. Время, когда я могла принудить себя только чуть погладить тебя по щеке, осталось далеко позади.

— Пусть так, но ведь это и не потрясает тебя, Глэдия, как то единственное прикосновение, правда?