«Осенний салон» 1905 года принял три картины «Таможенника», в том числе крупное полотно, изображающее джунгли. Два года спустя Пикассо обнаружил в магазине Пера Сулье огромный портрет женщины. Из-за покрытых пылью полотен была видна лишь голова. Пикассо было достаточно одного взгляда на работу, чтобы убедиться в совершенстве портрета, написанного в оригинальной манере и твердой рукой уверенного в себе художника. Он спросил у Сулье, нельзя ли приобрести портрет за пять франков, на что владелец магазина ответил: «Конечно. Это работа художника Руссо, но холст в хорошем состоянии, и он может тебе еще пригодиться». Когда Пикассо извлек полотно из кучи других, не представлявших большой ценности картин, он с восхищением обнаружил портрет женщины во весь рост. Она была изображена стоящей перед открытым окном в черном платье с голубым воротником и поясом; сбоку свисала длинная в полоску занавеска; впереди перед столбиками балюстрады раскинулось море цветов. Когда позднее Пикассо показал ее Руссо, старый художник объяснил, что это портрет школьной учительницы-польки, который он написал за два года до того. Занавеска была изображена, чтобы придать картине восточный колорит, а пейзаж представлял одну из сельских местностей под Парижем, которые он хорошо знал.

Так Пикассо случайно обнаружил один из шедевров Руссо. Он бережно хранил это полотно и говорил, что это его самая любимая картина собрата по кисти.

Пикассо глубоко привязался к этому несколько странному, милому человеку. Руссо, который не видел различия между сентиментально-академическими фантазиями Бутеро и совершенно противоположным ему стилем Пикассо, тем не менее признавал гений своего нового друга, свидетельством чего явилась брошенная как-то им знаменитая фраза: «Пикассо, мы с тобой величайшие художники своего времени: ты — древневосточного направления, я — современного».

Пикассо отвечал взаимностью на эту любовь. До конца своих дней он хранил маленький автопортрет Руссо и такой же по величине портрет его жены. Влияние стиля Руссо на работы Пикассо давало о себе знать самым необъяснимым образом и совершенно неожиданно в разные периоды творчества, особенно в полотнах 1936–1938 годов, где изображены рыбаки и дети.

Пикассо всегда ценил оригинальность видения и талант. Именно этими качествами в полной мере обладают портреты, пейзажи и джунгли на картинах Руссо.

Весна, а в еще большей степени лето неумолимо влекут художников из Парижа на поразительно разнообразную природу в провинции. В начале 1908 года Брак и Дерен, гонимые воспоминаниями о не дававшем им покоя шедевре Пикассо «Авиньонские девушки» и особенно изображенных на ней двух безобразных лицах, отправились в сельскую местность. Брак вслед за Сезанном провел лето в Эстаке, неподалеку от Марселя, и осенью вернулся с множеством пейзажей, шесть из которых он представил для показа в «Осеннем салоне». Жюри отметило некоторые ранее не существовавшие элементы в его полотнах. Цвет, выступавший в прошлом основным элементом картин, оказался приглушенным. Основной акцент теперь делался на упрощенных геометрических формах. Матисс, входивший в состав жюри, обратил внимание критика Луи Воселя, создателя термина «фовизм», на преобладание в полотнах «маленьких кубиков».

Две из представленных Браком картин не были приняты жюри, и художник отказался выставлять остальные полотна. Обрадовавшийся агент Брака Канвейлер, которого не смутил новый стиль художника, организовал в своей галерее в ноябре того же года выставку его полотен. Она по праву может считаться первой экспозицией картин кубистского направления. Поощренный этой поддержкой, Брак в следующем году предложил две новые работы на выставку «независимых», дав тем самым критикам прекрасную возможность высказать свое презрительное отношение к новому направлению. Восель в своей критической статье о выставке в галерее Канвейлера не преминул процитировать высказывание Матисса о «кубиках». Недоброжелательная статья, теперь уже о выставке «независимых», канула бы в Лету, не окрести он в ней в шутливой форме новый стиль как «перуанский кубизм». С тех пор этот термин вошел в обиход и стал широко применяться после статей Аполлинера, с которыми тот выступил в защиту нового стиля в 1913 году.

Весной 1908 года Пикассо, переживший эмоциональный всплеск, вызванный сделанным им открытием, и одновременно тревогу за будущее, остаются в Париже, продолжая разрабатывать новый стать. По словам Фернанды, он все еще находился под влиянием смерти Вигля, незадолго до того покончившего с собой. Смерть второго друга, ушедшего из жизни таким образом, потрясла его и пробудила в нем не дававшую покоя мысль о ее близости. Вместо того чтобы отправиться в долгое путешествие на юг, он решает провести лето 1908 года в сельской местности, чтобы развеять хандру. Услышав случайно от друга о свободном домишке между лесом у Алла и речкой Уаз, он в сопровождении Фернанды, прихватив с собой собаку и кошку, отправляется в маленькое селение под названием Ля-Рю-де-Буа в 30 милях от Парижа. Хотя домишко, в котором они поселились, представлял собой примитивное строение, расположенное по соседству с фермой, в нем было достаточно места для работы и приема друзей, останавливавшихся иногда на несколько дней. Очарование раскинувшихся вокруг лесов и лугов покорило Пикассо. Впервые после его ранних зарисовок в Корунье, а позднее в Орта де Сан Хуан он проявил интерес к пейзажу как к центральному элементу картины, а не как к фону для изображаемых человеческих тел.

Зелень ландшафтов у речки Уаз оказала глубокое влияние на его палитру. Зеленый цвет стал настолько доминирующим, что кое-кто назвал эти летние месяцы «зеленым» периодом в жизни художника. Что бы там ни было, страстное стремление раздвинуть горизонты своего творчества породило новые идеи, и полотна, созданные в Ля-Рю-де-Буа, составляют самостоятельную группу.

При созерцании ландшафта глаз воспринимает расстояние как скольжение по простирающейся поверхности. При этом стены домов или склоны расположенных вдали гор столь же осязаемы, как и спичечный коробок, который держишь в руке. Однако великие пейзажисты прошлого пренебрегали таким восприятием, принося его в жертву присутствующей на полотне атмосфере. На первом плане располагались предметы, имевшие резкие контрасты цвета и тонов, в то время как отдаленные предметы обволакивала голубая дымка. Иллюзию пространства замещала перспектива, постепенно уменьшающая размер предметов и исчезающая по мере достижения горизонта. Изображенные с помощью таких средств объекты казались Пикассо неосязаемыми и неопределенными. Как и человеческое тело, которое он воссоздавал на полотне теперь без соблюдения общепринятых норм, он стал рассматривать пейзаж как скульптурную форму. Все ненужные детали были устранены ради выделения главных элементов; проверенные временем каноны, определявшие построение перспективы, были им забыты, как и стремление придать глубину фону. На картинах, изображающих ландшафт Ля-Рю-де-Буа, передний план и фон соединены таким образом, что они касаются друг друга. Скользящий по ним взгляд благодаря искусному расположению предметов мгновенно переносится к изображенному на полотне горизонту, а затем столь же стремительно возвращается назад, к переднему плану, цепляясь за угловатые плоскости, которые предстают на более светлом переднем плане. В этой трехмерной структуре, созданной из четко расположенных плоскостей, глаз ни на минуту не останавливается на затрудняющих восприятие пустотах, которые стирали бы непрерывность линий и разрушали целостность композиции. Деревья, дома и дорожки неразрывно связаны друг с другом, что заставляет глаз ощутить изображение на картине как завершенное целое. Дом, несомненно, является домом, дерево — деревом. Они представляют собой осязаемые объекты, обаяние которых ничем не размыто.

С наступлением следующего лета Пикассо не мог удержаться от желания снова побывать в Испании. Он редко теперь покидал любимые насиженные места во Франции, главные из которых — Париж и берег Средиземного моря. Но смена обстановки, как правило, приводила к изменению манеры его письма. Это изменение всегда ассоциировалось именно с конкретным местом в силу остроты восприятия им нового окружения и его способности остро ощущать различие между впечатлениями, полученными в разных местах. Как-то в последние свои годы в Каннах, закончив выполненный в смелой манере, но напоминавший прошлое портрет бородача с рогами, как у древнего пастушечьего короля, рядом с которым сидел играющий на трубе фавн, Пикассо сказал: «Странно, в Париже я никогда не рисовал фавнов, кентавров и прочие мифические образы. Кажется, что они живут только здесь».