Но ни увещевания родственников, ни финансовые затруднения не подействовали на Пабло. Продолжая игнорировать занятия в академии, он наслаждался свободой и окружавшей его жизнью. Его привлекают внушающие страх потемки узких улочек и кафе, которые заполнялись ведущей бесшабашную жизнь публикой, не испытывавшей страха перед давившей порой на них нуждой. Несмотря на окружавшую их грязь и полуголодное существование, свойственное им жизнелюбие помогало им предаваться радостям жизни. Не обладай они этими качествами, жизнь подмяла бы их под себя. Вот что писал поэт Рамон Гомес де ла Серна об этом периоде жизни художника: «Пикассо бродит по дышащим насыщенной жизнью улицам Мадрида, ощущает их всем своим существом, обнаруживает то, что впоследствии станет неотъемлемой частью всех его открытий, — пластичность осязаемого, грубая суть которого найдет выражение в его первых, вызвавших шок кубистских образах». На улицах, где Гойя увидел и перенес на полотна выступление народа против тирании Наполеона, Пикассо впервые столкнулся с гнетущей реальностью нищеты. Гойя за сто лет до этого был свидетелем революции и конца эпохи. Пикассо на пороге XX века, постигнув старый мир, откроет для себя новые горизонты.

Зима оказалась суровой и полной лишений. Весной Пабло заболел скарлатиной. Вскоре после выздоровления он покидает Мадрид и возвращается к родителям в Барселону.

В Барселоне Пабло встречается с молодым талантливым художником по имени Мануэль Палларес, вместе с которым он позднее, в 1900 году, организует выставку. Семья Паллареса жила в деревушке, где каменные дома гнездились вокруг массивных, обожженных солнцем стен церкви. Кругом зеленели поля: на ранее выгоревшей земле, куда по ирригационным сооружениям подавалась вода, разрослись буйные сады. Холмы, окружавшие долину Эбро, были сплошь покрыты виноградниками и оливковыми деревьями. То там, то здесь вверх устремлялись угловатые голые вершины известковых гор, очерченных на фоне неба словно стены древней крепости. Солнце безжалостно обжигало и одновременно обливало золотым потоком света каменные нагромождения. Раскинувшееся у подножия холмов, неподалеку от реки селение Орта де Сан Хуан («орта» на языке каталонцев означает «сад») соединило в себе контрасты плодородия и все пожигающего солнца. В этом окружении, которое подскажет Пикассо темы для некоторых ландшафтов, исполненных в кубистской манере десять лет спустя, Пабло найдет отдохновение, столь необходимое для него после тягот и болезней, пережитых в Мадриде. Здесь он впервые познакомится с жизнью деревни, с иной формой борьбы за существование. Только теперь противник предстанет перед ним не в виде жестокой и неприглядной натуры человека, а в облике безжалостной и непредсказуемой стихии природы. Но картина бедности оставалась неизменной. Бесконечный изнурительный труд и бережливость, единственное, что давало средства к выживанию, породили молчаливую расу крестьян, ставших его спутниками в этот период.

Пабло радовался этому поистине целебному изменению обстановки. Он с удовольствием осваивал премудрости деревенской жизни, будь то умение запрячь мула или вола, посеять пшеницу или делать вино. Эта его готовность оказать помощь в повседневной работе на ферме позволила ему позднее признаться: «Всему, что я знаю, я обязан деревне Паллареса».

В Орта он чувствовал себя как дома и задержался там надолго после выздоровления. Сохранилось много зарисовок крестьян, сидящих у дороги, цыганок с наброшенными на плечи шалями и воткнутыми в волосы цветами, играющих на гитарах цыган, женщин и мужчин за работой в поле. Они выполнены в мягкой манере, в которой ощущается спокойная уверенность. Очарователен набросок головы девушки по имени Хосета Себастия Мендра, сделанный, как на это указывает дата внизу, в ноябре 1898 года. Вполне вероятно, что именно она явилась причиной его долгого путешествия пешком в единственный в округе магазин, чтобы приобрести презентабельные черные вельветовые штаны.

Вскоре после возвращения Пабло в Барселону в начале весны 1899 года Сабартес, по его словам, был первый, кто встретил его в доме № 1 на Эскудильеро Бланко, узкой улочке в самом центре старого города. Пикассо использовал в качестве студии небольшую комнату в квартире брата молодого скульптора Хосефа Кардоны. В других комнатах разместилась мастерская для изготовления нижнего женского белья.

В комнатушке хранилось множество законченных им к тому времени полотен, в частности «Наука и милосердие», присланная незадолго до этого из Мадрида, и одна из наиболее значительных работ — «Арагонские обычаи», созданная по совету Паллареса в Орта де Сан Хуан, которая не сохранилась, поскольку, подобно многим другим полотнам, она использовалась для создания новых работ. Частично он делал это из-за того, чтобы сэкономить на новых холстах, а частично потому, что в стремлении как можно быстрее воплотить родившуюся у него идею Пикассо не хотел тратить лишнее время на поиски новых материалов. Известно, что работа «Арагонские обычаи» получила третью премию в Мадриде и золотую медаль в Малаге. Единственный оставшийся свидетель ее существования — карикатура в мадридской газете. Автор карикатуры ухватился за то, что на картине у крестьянина, державшего топор, — грозный вид, словно он собирается отрубить голову женщине, смиренно преклонившей колени радом с ним. Именно этим, по мнению карикатуриста, и объяснялось название картины — «Арагонские обычаи».

Прошло более полутора лет после возвращения Пикассо в Барселону. За это время он имел возможность глубже познакомиться с резкими контрастами огромного города и глубинки страны. Он созрел для серьезной работы и был готов к тому, чтобы сделать себе имя среди авторитетных представителей модернистских направлений, существовавших в то время в этом живущем интеллектуально насыщенной жизнью городе. Повседневная жизнь столицы Каталонии с ее ни на минуту не прекращающим работу портом предоставляла ему неисчерпаемый источник сюжетов. Молодой художник обитал в центре мира, в котором жизнь бурлила днем и ночью.

В стороне от авениды Рамблас с ее цветочным базаром, кафе и нескончаемым потоком людей, живо обсуждавших на ходу свои заботы, расположен китайский район Чайнатаун, знаменитый, возможно, лишь тем, что там не встретишь ни одного китайца. Здесь все — узкие улицы с многочисленными лавчонками, торгующими всякой всячиной, театрализованные представления и богемная атмосфера — подчеркивает его испанский характер. В этом уголке города расположены рестораны, из которых плывет острый запах оливкового масла и чеснока, какой можно ощутить только в Испании; подвальчики, где под низкими сводами раздаются голоса случайных певцов «canto hondo», хранятся бочонки с вином и приглушенно звучат переборы гитар; где кабаре, открывающиеся после полуночи, сразу же заполняются до отказа теми, кого привлекают сюда популярные мелодии, исполняемые под аккомпанемент пианино.

Именно к этим полным бесшабашного веселья и неприличия районам влекло художников и поэтов. Сжигавший их порыв к ломке старого не мог оставить их безразличными при виде жестоких драм, которые разыгрывались здесь ежеминутно в самой острой форме. Среди интеллигенции также наблюдалось брожение. Тут можно было услышать Русинола, призывавшего собратьев по искусству «вырваться из окружающей жизни, выбросить за борт реальность и пошлость, жить прекрасными видениями, рожденными буйным воображением; превратить вечные истины в безумные парадоксы, жить аморально, ничему не уподобляясь, достигнуть трагического посредством стремления к недосягаемому, боготворить непознанное, пытать судьбу вспышками души, ожиданием тревог мира через возбужденное ужасом сознание. Такова эстетическая форма искусства нашего времени, прекращая и туманная, прозаическая и возвышенная, загадочная и чувственная, отточено тонкая и варварски грубая, пришедшая из средневековья и современная».