— Тушью рисовать сложнее, уже не сотрешь ластиком. Там нужно проводить линию точно. Одним словом, рисуй как можно больше.

Котов вынул из заднего кармана брюк небольшой альбомчик, потряс им в воздухе и сказал:

— Блокнот для набросков всегда при мне. Я даже во время войны не бросал рисовать, что очень пригодились мне теперь, когда стал работать над портретами маршалов, генералов — героев Великой Отечественной войны.

Я думал, что Петр Иванович откроет альбом и покажет свои рисунки. Я уже привстал с табурета и наклонил голову, чтобы лучше рассмотреть рисунки знаменитого художника, но, к моему сожалению, он, не открывая альбомчика, опять спрятал его в задний карман брюк.

— Ты еще акварелью работаешь? — спросил меня Котов.

— Пока да. В новом учебном году наш класс перейдет на живопись масляными красками. Мама мне уже купила этюдник, набор масляных красок, разбавитель и кисточки в художественном магазине на Кузнецком мосту, — отвечал я.

— Вот и замечательно. Сейчас ты помогаешь Айхану, а он тебе поможет освоить технику масляной живописи. Так ведь, Айхан?

— Конечно, Петр Иванович, мы с Володей друзья.

— Это и есть преемственность поколений. Когда я учился в Казани, моим наставником был Фешин, великий русский художник. Сейчас он живет в Америке. Я помогаю Айхану, а он поможет тебе.

Потом мы пили зеленый чай с сушеной дыней и кишмишем. Петр Иванович рассказывал, как он работал над портретами наших полководцев. Вспоминал свою поездку в Бухару в 1926 году, после чего на выставке «Жизнь и быт народов СССР» показал серию картин, посвященных Узбекистану.

— Там-то, в Бухаре я и попробовал впервые сушеную дыню и зеленый чай с кишмишем. Мы и теперь иногда с моей супругой Зинаидой Александровной, она тоже художник, и дочкой Ирой пьем чай с восточными сладостями.

После чая Петр Иванович достал из своего портфеля репродукции своих картин бухарской серии, и разложил их на столе.

— Вот, Айхан, обрати внимание на восточный колорит. Как видишь, картины полны света, наполнены яркими цветами, в основном теплым тоном, который передает атмосферу Средней Азии. Мой тебе совет: избегай серости, тем более что Махтумкули жил в XVIII веке, когда еще не было европейского влияния на культуру Востока. В работе над портретом я тебе советую взять за основу средневековую восточную миниатюру к произведениям великих поэтов Азии.

Портрет Махтумкули Айхана Хаджиева победил на всесоюзном конкурсе, и был признан каноническим. Он стал эталоном для всех будущих произведений, посвященных образу поэта, будь то в скульптуре, живописи, театре или в кино.

В октябре 1948 года в Ашхабаде произошло землетрясение. Стихия практически уничтожила город. Только чудом сохранилось несколько зданий: русская православная церковь Александра Невского, городской банк и бахаистская мечеть, в которой тогда располагался Туркменский государственный музей изобразительных искусств.

Несмотря на некоторые разрушения, основной зал картинной галереи сохранился. Развешенные на стенах произведения живописи не пострадали, хотя и покрылись плотным слоем пыли. Некоторые картины сорвались со стен, рамы от удара о мраморные плиты пола раскололись, приняв на себя удар, и тем спасли многие живописные полотна. Так произошло и с портретом Махтумкули Айхана Хаджиева — массивная резная рама треснула, но холст остался невредим.

Айхан продолжал учиться в институте имени Сурикова и жить в общежитии постпредства на Арбате, в Филипповском переулке, где была и наша квартира. Там мы иногда встречались. Айхан дружил с моей старшей сестрой Женей и ее мужем Баки Кербабаевым.

Однажды, когда Айхан был в гостях у нас дома, я показал ему свои первые работы маслом — натюрморты с муляжными овощами и чучелом черного ворона.

Разглядывая эти этюды, он сказал:

— Володя, мы с Петром Ивановичем вспоминаем Троице-Лыково, как он приезжал туда, как ты позировал мне, когда я работал над портретом Махтумкули. Хорошее было время.

— Как поживает Петр Иванович? Я теперь более внимательно слежу за его творчеством, это первый большой художник, с которым мне довелось познакомиться и услышать замечания по поводу моих акварелей.

— За портрет «Академика Зелинского» Петр Иванович стал лауреатом Сталинской премии. Когда после ашхабадского землетрясения мы встретились с ним в институте, его первый вопрос был о портрете Махтумкули. Котова интересовало, не погибла ли картина, ведь Ашхабад превратился в руины. Я его успокоил, сказав, что картина чудом сохранилась, реставраторы очистили ее от пыли, и она скоро будет представлена в новом здании музея. Котов поинтересовался и тобой, Володя. Очень обрадовался, что ты остался жив, и продолжаешь учебу в художественной школе на Чудовке. Он передавал тебе привет.

Я написал свои воспоминания. Марина опубликовала мой рассказ в альбоме «Петр Котов», изданном в 2010 году.

Я подумал, как все взаимосвязано в жизни и искусстве. В середине 60-х я был художником-постановщиком на фильме «Махтумкули». Внучка Котова, Марина Мозговенко, в те же годы работала концертмейстером в военно-музыкальном училище в Троице-Лыкове, где в конце 40-х годов я жил летом на даче и познакомился с Айханом Хаджиевым и Петром Ивановичем Котовым.

Летом 1997 года телеоператор Расул Нагаев, кинооператор Леня Мирзоев и я навестили нашего давнего друга художника Бенуарда Владимировича Степанова. Вид из огромных окон новой мастерской в Доме художников на улице Вавилова был великолепен. С высоты одиннадцатого этажа открывался вид на Воробьевы горы и Университет. Москва была прекрасна.

— Беник, поздравляю тебя! Какое счастье каждый день любоваться из окон городом с высоты птичьего полета. Наконец-то после многолетних скитаний сбылась твоя мечта о светлой просторной мастерской. Ведь из окон прежних твоих подвалов можно было увидеть только ноги прохожих. Они шли то по мокрой грязной мостовой, то по опавшим листьям, то по пыльной жаркой улице, а то и просто перешагивали через сугробы.

Рассматривая новую мастерскую своего друга, я обратил внимание на развешенные по стенам картины, и заметил, что к давним этюдам Хивы, Самарканда, добавились московские городские пейзажи.

Расул и Леня оживленно беседовали у открытого окна мастерской.

— Да, уж, Беник, отхватил ты классное помещение! — сказал Расул, — здесь можно не только работать, но и жить. Прекрасный бытовой блок с ванной и кухонькой.

— Да, — согласился Беник, — это стоило мне очень больших денег, так что «отхватил» — не совсем точное выражение. Как говорит моя жена Ира, я — на пятидневке. Домой, на Звездный бульвар, я езжу только на выходные.

Он вытащил из холодильника тарелочку с сосисками, початую банку зеленого горошка, несколько тоненько порезанных ломтиков хлеба и металлическую круглую коробку с карамельками, вафлями и пряниками.

— Я в магазин сегодня еще не ходил, закусим тем, что есть, — сказал Беник, ставя на стол бутылку.

Расул щелкнул замками своего кейса:

— Беник, пузырек поставь обратно в холодильник, мы пришли не с пустыми руками, — он вытащил бутылку «Столичной» и начал разворачивать свертки с закусками.

— Выпьем за твой светлый храм искусства, — торжественно произнес он.

За окном, занимавшим всю стену мастерской, проплывали облака, шпиль Университета сверкал на уходящем солнце.