Через неделю, в следующее воскресенье, сразу после завтрака, нам было объявлено, что мы идем на шефское представление в Таллиннский цирк. Форма одежды парадная: белые форменки и бескозырки, черные брюки и хромовые ботинки. К зданию цирка двигались колонны моряков со стороны Купеческой и Минной гаваней. Нас с Карьяны привезли на автобусах. На ленточках бескозырок под ярким весенним солнцем сверкали золотом надписи: «Дважды Краснознаменный Балтийский флот». Ярко начищенные медные пряжки ремней с якорем пускали солнечные зайчики и слепили глаза девушкам, стайками фланировавшим по брусчатке древних улиц Таллина. Они кокетливо посылали нам воздушные поцелуи и приветливо улыбались. У входа в цирк играл духовой оркестр под управлением майора Шихали, тот самый оркестр, который ходил в Швецию на крейсере «Свердлов». Настроение было праздничное, тем более, что адмирал Черный приказал дать увольнение всем морякам до двадцати трех часов ноль ноль минут после представления в цирке, чтобы моряки могли продолжить отдых.

Это было здорово!

Прошло несколько дней. Матроса Жору Токаева вызвал к себе замполит Неймарк и сообщил ему, что тот досрочно демобилизован. Вечером к нам на береговую базу пришел Жора, чтобы попрощаться. Одет он был уже в гражданский костюм песочного цвета, белую рубашку и галстук, в руках у него был увесистый баул. Мы прошли в помещение за сценой, где обычно собиралась «творческая интеллигенция флота», и куда не заглядывало начальство. Там уже сидели, ожидая нас, Витя Ковтун и Николай Усиков. На столе были расставлены стаканы, и открыты банки со шпротами и крабами, на белых тарелках лежали большие куски жареного угря. Когда мы вошли, все встали и приветствовали демобилизованного матроса, а ныне вновь артиста советского цирка Георгия Токаева.

Мои воспоминания прервал голос стюардессы:

— Уважаемые пассажиры, наш самолет пошел на снижение. Спинки кресел приведите в вертикальное положение, пристегните ремни. Температура воздуха в Ашхабаде +40 по Цельсию.

За иллюминатором стремительно проносились обрывки облаков. Сквозь них в прозрачной дымке проплывали горные хребты Копетдага, ослепительно сверкая на синем фоне гор еще не успевшими растаять под весенним, но уже знойным солнцем пятнами снега. Самолет резко пошел на снижение, внизу стремительно пронеслись кварталы Ашхабада. Легкий толчок приземления, и самолет, прокатившись по бетонке, застыл у застекленного здания аэровокзала. Сделав первый шаг по трапу самолета, я зажмурил глаза от яркого солнечного света. Меня обдал раскаленный воздух Каракумов, и мое тело мгновенно покрылось горячей испариной.

Выбор натуры для будущего фильма «Скиф» был мысленно определен мною еще в Москве, после прочтения литературного сценария Александра Звягинцева. Я уже хорошо представлял себе, в каких местах строить декорации для той или иной сцены, на фоне каких пейзажей снимать массовые и актерские сцены. Предгорья Копетдага были мною исхожены еще с того времени, когда выбиралась натура для художественных фильмов: «Бывает и так», «Махтумкули», «Приключение Доврана», а также и моих документальных фильмов «Песнь о воде» и «Волшебники рядом с нами». Эти места были мною любимы из-за своей божественной красоты и первозданности, со своими водопадами, ущельями, быстрыми горными реками и ручейками, с бурлящей прозрачной водой и разноцветной россыпью камней, которые светились на дне этих рек, отражающих синеву неба. Эти пересыхающие в знойные месяцы реки брали начало в глубинах Копетдага, по хребтам которого проходила государственная граница с Ираном. Я писал здесь с натуры этюды акварелью и маслом для своих больших живописных полотен, которые потом показывал на московских всесоюзных выставках. В станковых картинах «В предгорьях Копетдага», «Вечность», «Незабываемый 1919 год», «Открытие памятника В. И. Ленину» эти пейзажи стали фоном, на котором разворачивались события моих живописных полотен.

На следующий день Юра Уланов и Юра Музыка пошли знакомиться с городом, а я поехал на киностудию «Туркменфильм» к заместителю директора Гульсолтан Клычевне Халмамедовой, моей давней знакомой. Мне бросилось в глаза, что некогда обширная территория студии заметно сократилась. Я не увидел здания обработки пленки, исчез ряд студийных гаражей, складских помещений, и еще каких-то построек, которые трудно было запомнить. Одним словом, все изменилось: территория стала похожа на хозяйственный двор небольшого размера. К счастью, главный производственный корпус сохранился, и перед ним все также возвышался гранитный памятник Народному артисту СССР, актеру и режиссеру Алты Карлиеву, именем которого была и названа киностудия.

— Володя! — радостно воскликнула Гуля, всплеснув руками. Мы обнялись, присели на кожаный диван, который ни раз использовался в декорациях многих фильмов советского периода.

— Ты совсем забыл нашу студию, я уж и не помню, когда ты в последний раз заглядывал к нам. О тебе я узнаю только из периодической печати, в которой пишут или о тебе или ты сам пишешь о ком-то, — сказала Гуля Халмамедова.

— Да, Гулечка. Я часто вспоминаю те далекие годы, когда ты, молодой специалист, выпускница Ленинградского института киноинженеров, работала начальником цеха обработки пленки и была замужем за художником Сашей Черновым. Тогда-то режиссер Булат Мансуров и разглядел в тебе актрису и пригласил сниматься на небольшую роль врача в фильме «Утоление жажды». В тебя был влюблен не только я, но и Толя Ромашин, о чем он ни раз делился со мной, когда мы вместе были на съемках в Байрам — Али и Захмете. В Каракумах, как известно, чувства обостряются! С тех пор мы с тобой друзья, но, к сожалению, видеться приходиться очень редко. Позже, когда ты стала женой моего друга, нашего гениального композитора Нуры Халмамедова, я был очень рад за вас. Я часто вспоминаю то время, когда мне посчастливилось работать с Нуры на фильме «Махтумкули» корифея нашего кино, режиссера Алты Карлиева.

— Да, Володя, прошло уже десять лет как не стало Нуры Халмамедова, я потеряла любимого мужа, а ты верного друга.

Мы помолчали, на глазах у Гули навернулись слезы. Я вспомнил одну историю:

— Как-то, Нуры пригласил меня и художника Ярлы Байрамова на свою родину в горный аул Дайна, чтобы поохотиться. До его родового гнезда добирались на моих «Жигулях». Ровное шоссе вело на запад в сторону Каспийского моря. Мы ехали часа полтора, как вдруг дорога неожиданно расширилась до размера большой городской площади, ровной лентой протянулась на пару километров и также неожиданно сузилась, став привычным шоссе. Ярлы повернулся к Нуры и со смехом спросил: