— Стоять на месте!

Все застыли, как в немой сцене гоголевского «Ревизора». Сколько продлилась эта немая сцена, мне показалось, что целую вечность. Вошел еще один офицер и что-то сообщил полковнику. На этот раз из рупора мегафона раздалась уже более спокойная, но твердая команда:

— Артистам можно покинуть сцену. Спокойно, без толчеи. Постановочную группу и солистов прошу остаться и подойти ближе ко мне.

Как выяснилось позже, приказ: «Стоять на месте!» — был не случаен. До тех пор, пока члены Политбюро с Генеральным секретарем не покинут зрительный зал, на сцене все должны буквально замереть, и только после того, как полковник получит известие, что зал покинул последний из членов Политбюро, можно было расслабиться и освободить сценическую площадку.

Через несколько минут сцена опустела, остались только названные. Не знаю, как это получилось, но вся группа встала полукругом, лицом к полковнику. Он передал рядом стоящему офицеру мегафон и уже нормальным голосом сказал:

— Сейчас к вам подойдет кандидат в Члены Политбюро ЦК КПСС, министр культуры СССР, товарищ Демичев.

Действительно, на сцену вошел красивый седой мужчина в ладно сидящем костюме темно серого цвета, а за ним, как тогда было принято говорить, — сопровождающие его лица. Это были высокие чиновники ЦК профсоюза и министерства культуры. Петр Нилович поблагодарил постановочную группу концерта во главе с режиссером-постановщиком Игорем Александровичем Моисеевым и весь коллектив артистов от имени Леонида Ильича Брежнева, которому концерт очень понравился. Петр Нилович пожал руки Моисееву, Левинталю, другим членам постановочной группы, в том числе и мне, а также солистам вокала и чтецам. Пожимая каждому руку, он тихо говорил:

— Благодарю, вы будете отмечены всем, что в моих силах.

После этого Демичев подошел к Елене Образцовой, поблагодарил ее и поцеловал в губы. Следом подошел к Тамаре Синявской, Зейнаб Ханларовой, поцеловав их также. Около оперной певицы Марии Биешу Демичев задержался в поцелуе.

Елена Образцова подождав, лукаво переглянулась с Синявской, нарочито закашляла. Министр, оторвавшись от губ Марии Биешу, несколько смущенно сказал:

— Это от Леонида Ильича, он просил, лично, поблагодарить вас, Мария.

И уже обращаясь ко всем певицам:

— Вы все будете награждены и отмечены в пределах возможности министра культуры.

Пожали руки всем, стоящим на сцене, и сопровождающие министра высокие чиновники.

Прошел год. Министр сдержал свое слово, мне была вручена почетная грамота за участие в торжественном концерте в Кремлевском Дворце съездов 2 ноября 1977 года, посвященному 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции, за подписью министра Демичева и председателя ЦК профсоюзов Пашкова. С грамотой я получил и конверт с вознаграждением, на которое можно было купить автомобиль «Жигули», что я и сделал.

Из разговоров старших — мамы и папы, сестер Жени и Сони — я уже знал, что в конце 1934 года моего отца, Аннакули Артыкова, перевели на работу в Москву и назначили постпредом Туркменской республики. Четырехэтажный дом постпредства находился на углу Филипповского и Малого Афанасьевсого переулков, рядом с церковью святого Филиппа, выходившей окнами в наш двор. Летом во время службы из распахнутых настежь окон лились чарующие песнопения церковного хора, в котором, как говорили шепотом взрослые, среди певчих были и артисты Большого театра. Не знаю, так ли это, но песнопения на меня, как и на моих сверстников из нашего двора, производили сильное впечатление. Мы располагались как можно ближе к окнам, под сенью больших деревьев, с удовольствием слушали хор и вдыхали аромат ладана, оставив на время беготню, шумные игры в казаки-разбойники и лапту. До начала Великой Отечественной войны оставалось совсем немного лет. Старшеклассница сестра Женя каждое утро отводила меня в детский садик, в переулок Сивцев Вражек. До сих пор у меня в памяти воспитательница Екатерина Васильевна, она мне казалась красивой и, почему-то похожей на мою маму, может быть потому, что часто брала меня на руки, целовала в щеку, вызывая ревность других мальчиков и девочек, которым тоже хотелось, чтобы их приласкала воспитательница. Иногда нас водили, построив парами, в соседний детский сад, что располагался недалеко, в особняке на Гоголевском бульваре. Там проходили совместные утренники. Один из них был посвящен гражданской войне в Испании. Дети читали стихотворения, пели песни, в одной из них были такие слова: «…Наш любимый Коккинаки над страною пролетел…»

Я не очень понимал, что такое «коки-наки» и почему они летают над страной, и только дома, сестры мне объяснили: Коккинаки — это фамилия сталинского сокола, летчика, героя страны. Воспитательница соседнего детского сада и Екатерина Васильевна под аккомпанемент рояля, держа в руках листок бумаги, заглядывая в него, дуэтом исполняли песню на испанском языке, которую мы, конечно, понять не могли, да и они тоже, но мы дружно хлопали в ладоши и смеялись. Потом пели школьники-испанцы, на них были повязаны пионерские галстуки, ребят специально привезли на этот утренник из Ивановского детского дома. На их головах красовались белые пилотки-испанки с красными кисточками. Вскоре и мы стали носить «испанки».

Помню печальный день, когда по радио сообщили о трагической гибели прославленного летчика Валерия Чкалова. В это морозное декабрьское время у нас гостил мамин брат, военный пилот Виктор Дроздовский. Сестры и я уже легли спать, а из открытой двери соседней комнаты был слышен разговор дядя Вити с моими родителями, он что-то им рассказывал. Они поминали Валерия Чкалова. Дядя Витя тихо говорил:

— Чкалов погиб нелепо. Он поднялся на самолете И-180, согласно приказа сделал круг над Ходынским аэродромом, и должен был сесть. Так нет же, видимо, решил сделать приятное товарищу Сталину, помахать крылом над Кунцевской дачей вождя, что он и сделал, возвращаясь обратно на аэродром… Вот здесь все и произошло, на Ходынке. Летуны говорят, что его доставили в Боткинскую больницу, где через два часа он и скончался.

Мне было хорошо видно маму в узкой полосе неприкрытой двери и кусочек ярко освещенной комнаты. Когда мама наклонялась к столу, угощая дядю Витю, видимо наполняя его рюмку, она исчезала из вида, потом появлялась вновь. Мама тяжело вздохнула: