— Лейтенант, это весьма оскорбительное замечание. Это неуважение старших и оскорбление. Сейчас же возьмите свои слова назад.
— Хорошо, — согласился Бен, — а как насчет…
— Я сказал, сейчас же! Немедленно! — крикнул Томпсон своим парадным голосом. — Возьмите свое замечание назад и извинитесь перед майором Мессенджейлом, иначе завтра в восемь ноль-ноль вам придется давать объяснения вышестоящему начальству! Вы поняли меня, лейтенант?
Бен медленно принял стойку «смирно» — в помятом цилиндре и коротких, обрезанных бриджах, со сверкающими в слабом желтом освещении глазами он очень напоминал огородное пугало, и в другой обстановке его вид вызвал бы взрыв смеха. Наступившую напряженную тишину нарушал только громкий смех гостей, толпившихся у бара, и мелодичные звуки рояля. Томми поймала себя на том, что затаила дыхание.
— Это приказ, сэр? — спросил Бен.
— Да, лейтенант, это приказ.
— Хорошо, сэр. — Бен стоял теперь навытяжку, но его глаза сверкали. — Если это приказ, то… — Остальные его слова никто не расслышал из-за оглушительного раската грома, который, казалось, раздался прямо над ними и взорвал весь остров. В тот же момент поднялся из-за стола и Мессенджейл.
— Не беспокойтесь, Александр, — обратился он к Томпсону. Его голос в создавшемся после грома вакууме казался очень звонким. — В моей храбрости никогда никто не сомневался. Полагаю, что в ней никто не сомневается и теперь.
Охваченная страхом Томми не верила своим глазам: Котни улыбался! Это была не покровительственная и не мстительная, а самая обыкновенная, добрая и ласковая улыбка.
— Мы живем в напряженные дни, — продолжал Мессенджейл. — Люди стали раздражительными. — Он обвел взглядом молчаливые, напряженные лица гостей. — Я полагаю, что мы все в какой-то мере повинны в привычке слишком уж строго различать службу в штабе и в линейных частях. Это устаревшее и неразумное представление. Наши лучшие военные руководители служили как в войсках, так и в штабе. Не следует забывать, что, в сущности, все мы — это одно целое, один кулак, и надо сказать, мощный кулак великой державы. — Он помолчал несколько секунд, его улыбка стала еще доброжелательнее. — Мы все очень хорошо провели время сегодня. Давайте по возможности забудем то, что произошло здесь. Хорошо?
Подойдя к Бену, он добродушно похлопал его по плечу и пошел в соседнюю комнату. Все почувствовали облегчение и возбужденно заговорили.
— Бен, милый, что с тобой произошло? — тревожно спросила Мардж Крайслер. — Как ты мог сказать такое?
— Я ничего не сказал, кроме правды, — тихо возразил Бея.
— Замолчи, Бен! На сегодня этого вполне достаточно. Ты сейчас же поедешь домой… Почему тебе вдруг захотелось восстать против всего этого проклятого мира?
— Привычка, наверное, — ответил он, бросив на жену мрачный взгляд…
Томми вышла на веранду. Бедный Сэм Дэмон. Он околдовал их всех, стал предметом спора и раздора даже теперь, когда находится за две тысячи миль отсюда… Что им всем надо здесь, всем этим составным частям «мощного кулака великой державы»?
«Черт бы тебя взял, Дьюи, — пробормотала она. — Почему твои корабли не сели где-нибудь на мель? Почему ты не проиграл сражение в Манильской бухте?» Тогда ее отец не встретился бы с султаном Паламангао, а она не ходила бы сейчас, покинутая, по этой длинной веранде, замужняя и незамужняя женщина в этой «великой счастливой армейской семье», ибо тогда она, вероятно, не шла бы вдоль колоннады в казино в Каине, не увидела бы шедшего к ней офицера американских экспедиционных войск, который сказал: «Pardon, Madame, mais…»
Снова прогремел оглушительный раскат грома. Освещенные яркой молнией дрожащие листья в саду под верандой, казалось, были из серебра. Свет в клубе погас. Из комнат донеслись удивленные возгласы, визг и смех женщин. Томми торопливо направилась в дом, в темноте наскочила на что-то, чуть не упала. У нее было ощущение, что она движется в кромешной тьме, падает в какую-то пустоту. Она беззвучно засмеялась и, как ребенок, вытянула руки вперед. На какой-то момент комнаты осветились, но тут же снова погрузились в тьму. От порывистого ветра загромыхали ставни, что-то упало на пол, раздался звон разбитого стекла. Кто-то громко позвал прислугу, в ответ послышалось сразу несколько голосов. Из кухни прибежал филиппинский мальчик с фонарем «молния»; пламя лампы бросало красный отсвет на его белую куртку, в диком танце изгибались причудливые тени по стенам и потолку. Томми показалось все это очень забавным. Она остановилась и почувствовала, что ее слегка покачивает. Она пьяна, в этом нет никакого сомнения. Уже поздно, но она никак не может найти дорогу, чтобы вернуться к другим. Или она просто не хочет возвращаться к ним? Да, пожалуй, не хочет. Домой добраться теперь будет трудно, если не быть осторожной. А может, будет трудно даже и в том случае, если будешь осторожной? Неизвестно. Неизвестно, потому что начинается настоящий шторм. Где-то с шумом захлопнулась дверь. Наступает дождливый сезон. О боже, боже! К черту всякую осторожность! И всякую осмотрительность к черту! Какой в них смысл для тебя или для кого-нибудь еще? В заливе Лингаен высаживаются японцы. Или нет? Нет, они еще не высаживаются… На рояле кто-то играл буги-вуги, и Томми начала танцевать в темноте одна, без партнера…
Позади нее хлопнула дверь, она услышала звук шагов, повернулась, но никого не увидела. «Кто здесь? — спросила она. — Будьте моим партнером в буги-вуги». Ответа не последовало. Она почувствовала, как по телу поползли мурашки, и громко рассмеялась. Тем лучше и тем хуже. Она продолжала танцевать одна.
Она вздрогнула от неожиданности: ее обхватила чья-то рука, потом другая. Чье-то тяжелое тело прижалось к ней. Неожиданно она почувствовала запах пота, жира и вина; ее руки наткнулись на скользкие пухлые мышцы. Джеррил. Он прижался лицом к ее щеке, шее, его руки скользнули по ее телу вниз, еще ниже, к ногам…
— Да ну же, детка, не сопротивляйтесь, — бормотал он. — Давай сейчас, здесь…
— О, — застонала она, — пустите меня!
— Ну-ну, детка, спокойно, спокойно…
— Скотина! — крикнула она, задыхаясь. — Пьяная, грязная скотина! Я убью тебя.
— Конечно же убьешь, — бормотал он, не отпуская ее. Томми ткнула пальцами ему в глаза, он крякнул и крепко, до боли, сжал ее грудь. Она с бешеной силой ударила ему коленкой в пах и ожесточенно, не останавливаясь ни на секунду, царапала и царапала его лицо ногтями.
— Грязная свинья! — хотела крикнуть она, но поняла, что это был почти шепот, потому что ей не хватало воздуха.
Джеррил повалил Томми спиной на стол, поймал правую руку и начал выворачивать ее. От нестерпимой боли Томми зажмурила глаза. Она попыталась снова ударить его коленкой и продолжала царапать мерзкое лицо свободной рукой.
В следующий момент Джеррил отпрянул от нее как ужаленный. Томми открыла глаза и увидела, что комнаты снова освещаются тусклым оранжевым светом. Она успела заметить, как Джеррил, несколько раз перевернувшись, сбивая своим грузным телом столы и стулья, отлетел по полу в сторону. Перед ней стоял Котни Мессенджейл.
Освещение снова потускнело, потом усилилось, замигало. Хватаясь за поваленные стулья, Джеррил с трудом поднялся на ноги и, наклонившись, словно тигр перед прыжком, начал медленно приближаться к ним. Томми услышала щелчок — слабый металлический щелчок. Джеррил остановился, удивленно заморгал. В руке Мессенджейла блеснуло длинное тонкое лезвие ножа. Он держал его легко, на уровне пояса, на открытой ладони, острием в сторону Джеррила.
— Ну, — гневно произнес Мессенджейл, — пошел вон отсюда!
На какой-то момент Томми показалось, что офицер-тюремщик начнет драться. Но он выпрямился, слегка покачнулся, вытер тыльной стороной руки лицо. Его нос и щеки кровоточили.
— Может быть, вы уберете ваш нож, Мессенджейл? — спросил он заплетающимся языком.
Мессенджейл улыбнулся.
— Для честного боя? — Его голос был полон сарказма. — Не валяйте дурака, Джеррил.
