— Мэй ю бань фа… — пробормотал пожилой партизан, едва шевеля губами. — Мэй ю фацзы…[59]
Дэмон уловил смысл фразы.
— Что невозможно? — спросил он.
— Ничего, — ответил Линь, бросив на него раздраженный взгляд.
— Что нельзя сделать? Разве нельзя сделать для него носилки? — Линь еще раз посмотрел на Дэмона, но ничего не сказал.
С улицы донесся шум отходящей колонны. Дэмон уставился на командира партизан.
— Не собираетесь же вы оставить его здесь, полковник? — спросил он тревожно.
— Идите вон и найдите свое место в колонне, Цань, — сказал Линь.
— Что? Послушайте, ради Бога… Линь поднялся на ноги.
— Фу нзун мин лип![60] — Зло произнес он, затем добавил по-французски: — Будьте любезны подчиниться приказу. Идите!
Наконец Дэмон понял. Он поднялся на ноги, четко взял под козырек.
— Слушаюсь, сэр! — И, круто развернувшись, вышел на улицу
Мимо входа в дом проходил уже хвост колонны. Дэмон увидел эскимоса, кивнул ему, пристроился за ним и быстро приноровился к шагу партизан. Когда они поворачивали на запад и пересекали железнодорожную линию, до его слуха донесся приглушенный выстрел, похожий на хлопок надутого и разорванного бумажного пакета. «Господи, — пробормотал себе под нос Дэмон. — какая же это грязная, жестокая война…»
Они шли удивительно быстро, даже на подъемах партизаны почти бежали. Вскоре Дэмон почувствовал, что переключился на второе дыхание, и пока не отставал. Колонна избиралась на гору Удай по узкой тропе между огромными валунами. Деревня у подножия горы давно уже скрылась и темноте.
— А сколько еще? — спросил кто-то впереди Дэмона. — Сколько еще до Басюэ?
— Сорок семь ли, — ответил другой голос.
Дэмон произвел подсчет. Из-за голода, холода и усталости мозг работал с замедлением, как пулемет с застывшей смазкой. ли — это одна треть мили. Сорок сели, разделить на три. Получается пятнадцать и две трети. Следовательно, около шестнадцати миль. По пятьдесят три ли они уже прошли позавчера да еще четырнадцать сегодня во второй половине дня, когда выходили к деревне. Всего, стало быть, сто четырнадцать ли, или, если разделить на три, тридцать четыре, нет, тридцать восемь миль. Но это ведь только до Басюэ, а чтобы полностью гарантировать себя от опасности, им надо дойти до Дуняньто. И все это в темне три с лишним мили в час, то в гору, то под гору…
Дэмон начал отставать. Один за другим партизаны обгоняли его. Обгоняли эти оборванные, одетые в стеганую форму и тряпичные ботинки, нагруженные тюками, отрывисто дышащие низкорослые люди. Он смотрел на них в изумлении. Это просто невероятно. В вопросах физической подготовки он был очень придирчивым, завоевал себе репутацию лучшего из лучших спортсменов-ходоков в Бейлиссе и на острове Лусон; и вот теперь он оказался в хвосте колонны, и возможно, отстанет от нее совсем. Он, Сэм Дэмон, отстанет…
Они пересекли русло высохшей реки, подняв удушливую пыль — Дэмон ощущал ее на зубах, в горле. Еще один подъем, и они вышли на плоскую вершину небольшого холма, где когда-то было жилье или храм. Кто-то подал команду, все опустились на колени или прислонились спиной к камню. Дэмон медленно вытянул ноги; от усталости они дрожали, сильно пульсировала кровь в давно зажившей ране. Дэмон отпил несколько глотков из фляги, но вода была такой, что лучше бы ее не пить. Они наверняка теперь уже в безопасности и могут позволить себе отдохнуть, уверял себя Дэмон.
Подошел Линь. За его спиной торчал короткий ствол «томпсона». Он сел на корточки рядом с двумя офицерами и быстро что-то сказал им.
— Ай-ла! — воскликнул один из них. — Эрбэнь, туй, та мадэ…[61] — Дэмон улыбнулся, несмотря на усталость: люди ругаются одинаково на всех языках. Торопливый диалог оборвался, офицеры поднялись на ноги и снова прозвучала страшная команда:
— Цзоу ба!
Дэмон не поверил своим ушам: они отдыхали всего три минуты, самое большое — четыре. Стараясь говорить как можно спокойнее, он спросил:
— В чем дело? Что случилось?
— Плохие известия. Цань Цзань, — ответил, подойдя к нему, Линь. — на Ханчжоу сюда движется японская кавалерия. Нам надо уходить как можно скорее…
Линь назначил небольшую группу партизан в арьергард, и отряд снова двинулся. Теперь они шли еще быстрее. Дэмон проглотил две таблетки аспирина и предложил несколько штук эскимосу, однако тот вежливо, но решительно отказался. Они перевалили через гору, потом еще через одну. Дэмон так устал, что уже не помнил никакой последовательности событий. Где-то в узком горном проходе дул порывистый и холодный ветер, и капельки пота на его лице замерзли; на каком-то участке бугристая, виляющая из стороны в сторону тропа шла над ущельем, в котором бушевала горная река, и ледяные брызги от нее больно жалили руки и щеки; в какой-то момент мимо него прошел странно хлюпавший ногами партизан. Посмотрев вниз, Дэмон с ужасом обнаружил, что тот обут в легкие открытые сандали, почти бос.
Дэмон оглянулся. Позади него были только эскимос — который отстал, Дэмон знал это, из уважения к нему, — Линь и два арьергардных разведчика. Все остальные шли впереди. Никто не отстал. Шестьдесят восемь человек за шестнадцать часов прошли тридцать восемь миль, провели бой, и никто — ни один человек — не отстал, не сошел с пути. Дэмон вспомнил изнурительный дневной и ночной марш в Суассон во Франции, памятный переход под дождем и ветром. Он тогда, помнится, нес чью-то винтовку… Фергасона? Нет, то была винтовка Клея. Но ведь солдаты тогда отставали, отставали и валились как убитые на обочину дороги. Таких, правда, было немного, но все же были. А этот вот переход намного длиннее и труднее, и совершают его одетые в лохмотья люди, с пустыми желудками к тому же. Почему они способны на это? Все без единого исключения? Фантастично! Полуголодные, полураздетые, полувооруженные солдаты, обладающие тем не менее чем-то таким, чего нет ни у каких других солдат, которых знал и видел Дэмон…
* * *
Позднее, в Дуняньто, преодолевая невероятную усталость и сон, Дэмон торопливо записывал в тетрадь впечатления при свете керосиновой лампы. Вошел Линь. Его брови метнулись вверх и вниз.
— Все еще не спите, Цань Цзань? — спросил он приглушенным голосом, кивнув головой на нагретую лежанку, где, тесно прижавшись друг к другу, спали четыре солдата. — А почему вы ни расположились в гостинице?
— Видите ли, я… — После эпизода в Удае Дэмон все еще испытывал некоторую неловкость в присутствии командира партизан. Он неопределенно махнул рукой. — Я решил записать все это как можно подробнее…
— Ох уж эта жизнь литератора, — пошутил Линь, разведя руками. — Вы этак, чего доброго, увековечите нас в александрийских стихах.
— Вы стоите того… — Страстность, с которой Дэмон произнес эти слова, удивила его самого, и, чтобы скрыть это чувство, он улыбнулся. — Вы представляете, что вы совершили? Ваш отряд, я имею в виду… Ведь на марше не отстал ни один человек! Я как раз об этом и пишу сейчас. Это просто невероятно! Не укладывается ни в какие представления.
Линь скромно кивнул:
— Я был солдатом с ранних лет. Но таких людей и я не знал. Это новая армия, солдаты совершенно иного типа.
— Почему они способны на такой подвиг, полковник? Что придает им такую стойкость, выносливость, такую… такую неисчерпаемую силу?
— Надежда. — Партизанский вожак улыбнулся. — Надежда и чувство собственного достоинства. Надежда увидеть новый Китай, Китай, освобожденный от иностранных армий и иностранных концессий, Китай, в котором не будет голода, невежества и страданий; Китай, в котором люди будут равны. — Линь посмотрел Дэмону в глаза. — Многие торжественно провозглашали это, многие вожди во многих странах. А у нас это осуществляется. — Он кивнул головой в сторону спящих на лежанке. — Они понимают, что кто-то должен руководить, вести их и что другие должны следовать за ними, но что руководство — это обязанность, а не признак какой-нибудь кастовости. Мы — единственная армия, в которой офицеры живут так же, как солдаты, где руководство опирается на уважение, на доказанную компетентность руководителя, и ни на что иное. Когда вы говорите солдатам, что нужно пойти на невыносимые страдания, даже на смерть, они вправе знать цель, которая требует таких жертв, — тихо сказал Линь. — Они имеют право на то, чтобы с ними обращались как с людьми, обращались так, как они того заслуживают, в соответствии с неисчерпаемыми душевными качествами этих людей… — Линь замолчал, его лицо неожиданно помрачнело, в глазах, освещаемых слабым желтым пламенем лампы, появились едва заметные искорки. Несколько секунд они молча смотрело друг на друга.
