Во время обеда М. Нестеров обратил также внимание на то, что стол был сервирован очень просто: «Вина не было, также не было и водки. По концам стола стояли два хрустальных кувшина с квасом: один — с хлебным, другой — с фруктовым. Стали по порядку обносить кушаньями. Все просто, вкусно. Беседа велась общая».

В один из дней пребывания Нестерова в Абастумане цесаревичу за завтраком была подана телеграмма. «Он пробежал ее глазами и, сильно изменившись в лице, сдержанно сказал вслух: „Скончался князь Трубецкой“ (Трубецкой Сергей Никитич (1829–1899), князь, обер-гофмаршал. — Ю. К.). Через минуту, извинившись, вышел из-за стола.

Мы все были очень смущены столь неожиданным обстоятельством. Мне тотчас же объявили, что князь Трубецкой долго жил в Абастумане и был очень любим Цесаревичем. Немедленно за Цесаревичем вышел из-за стола и лейтенант Бойсман и доктор Айканов.

Вскоре поднялись и мы все и затем узнали, что у Цесаревича после долгого перерыва снова хлынула кровь горлом. Вечером к обеду он не вышел. Все были озабочены, больше других доктор Айканов. Он видел яснее остальных положение больного. Положение угрожающее».

По мнению врачей — Айканова и военного врача Гопадзе, — болезнь шла гигантскими шагами. Одного легкого уже не было, второе было серьезно задето. Надежды никакой, возможно, была лишь какая-то отсрочка.

Второй раз художник приехал в Абастуман несколько месяцев спустя, летом 1899 года. «Цесаревича я нашел изменившимся, еще более осунувшимся, согбенным. Румянец вспыхивает чаще. Была какая-то обреченность. Айканов в тот же день, идя после обеда со мной через двор в свитский дом, недвусмысленно высказал, что он боится за каждый день…»

28 июня 1899 года было последним днем в жизни цесаревича. Рано утром, не сказавши никому из своего окружения — ни находившемуся всегда рядом Бойсману (командиру броненосца «Александр III»), ни Айканову, под наблюдением которого он был постоянно, Георгий Александрович попросил подать себе мотоциклет.

На огромной скорости он проехал около трех верст против ветра, затем остановился и повернул обратно. Недалеко от дворца великого князя Александра Михайловича у него хлынула горлом кровь, он стал кашлять и задыхаться.

Потеряв управление, великий князь налетел на повозку молочницы Анны Досаевой, ехавшую из Абастумана, и тут же упал на землю.

Досаева бросилась к нему, пытаясь помочь подняться, но было уже поздно. Цесаревич скончался у нее на руках. Оставив тело великого князя у обочины дороги, женщина бросилась во дворец и сообщила о случившемся.

Мертвого цесаревича доставили во дворец. Траурные телеграммы были направлены государю и императрице-матери. Через несколько дней прах цесаревича был перевезен из Абастумана в Боржоми. Оттуда до Батуми — по железной дороге. В Батуми траурный кортеж приняла особая морская эскадра — Георгий Александрович носил мундир морского офицера. В Новороссийске, куда затем прибыла эскадра с покойным цесаревичем, траурный кортеж ожидали убитая горем мать и близкие цесаревича.

Женщина, свидетельница последних минут жизни великого князя, была доставлена в Петергоф. Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «Мне запомнилась высокая, в черном платье и черной с белым накидке женщина с Кавказа, которая молча скользила мимо фонтанов. Она походила на персонаж из какой-нибудь греческой трагедии. Мама́ сидела с ней, запершись, часами». По мнению Ольги Александровны, «из всех братьев Георгий наилучшим образом подходил на роль сильного, пользующегося популярностью царя». Она была убеждена, «что если бы он был жив, то охотно принял бы на свои плечи бремя царского служения вместе с короной… и, возможно, спас бы Россию от коммунистической революции».

Георгий Александрович был захоронен в царской усыпальнице Петропавловской крепости рядом с могилой отца. Великая княгиня Ксения Александровна в одном из своих писем писала, с каким трудом держалась на похоронах сына императрица-мать. Поддерживаемая Николаем, она почти теряла сознание.

В царском манифесте по поводу ухода из жизни великого князя, являвшегося наследником престола (царь не имел еще тогда потомства мужского пола), говорилось: «…покоряясь безропотно Промыслу Божию, Мы призываем всех верных наших подданных разделить с нами душевную скорбь нашу и усердные моления о упокоении души погибшего нашего брата. Отныне, доколе Господу не угодно еще благословить нас рождением сына, ближайшее право наследования Всероссийского Престола, на точном основании основного государственного Закона о престолонаследовании, принадлежит любезнейшему брату нашему, Великому князю Михаилу Александровичу».

Позже, в Абастумане, в память умершего здесь великого князя на его личные средства будет построена первая в России горная обсерватория, названная в его честь Георгиевской.

В 1917 году, находясь в Крыму на положении беженки, Мария Федоровна в день смерти великого князя Георгия Александровича запишет в своем дневнике: «Уже 19 лет с того дня, как Господь призвал к себе моего благословенного Жоржи. Утрата и боль навек, однако сейчас я могу порадоваться за него: за то, что ему не довелось жить в это жестокое время».

После восшествия на престол Николая II российский императорский дом в течение какого-то времени продолжал жить в соответствии с установленными традициями. По образному выражению известного дипломата А. П. Извольского, «Российская империя продолжала управляться буквально тенью умершего императора». Великие князья, со своей стороны, пытались оказать давление на молодого императора и повлиять на него в решении различных вопросов управления государством.

Великий князь Константин Константинович Романов писал: «Болтают, будто бы дяди Государевы стараются иметь влияние на царя, не оставляют без советов, но я думаю, что в этих слухах говорит зависть и что это пустые сплетни. Но я знаю наверное, что Владимир очень докучает вдовствующей императрице Государыне разными напоминаниями и предложениями, например, он сильно настаивал, хотя и безуспешно, чтобы невесту везти под венец в золоченой карете, чтобы ей как будущей императрице были переданы различные бриллианты. Минни очень тяготится всем этим».

После ухода из жизни мужа и вступления на престол сына для Марии Федоровны начался новый период жизни. Умная, властная женщина, обладавшая глубокой политической интуицией, она многому научилась у Александра III. Отсюда ее постоянное стремление направить сына в его делах, уберечь от чужого вредного влияния, окружить нужными людьми. Императрица-мать понимала, что Николай, вступивший на престол в 27 лет (на 10 лет раньше, чем его отец), безусловно, нуждается в поддержке, и в первую очередь в ее помощи.

В первые годы его царствования мать пыталась помочь ему. «Молодой государь чрезвычайно нежно обходится с матерью. День начинается с того, что он приходит к ней в уборную и, показывая ей все полученные им письма, совещается относительно всего предстоящего ему в тот день», — писал в своем дневнике государственный секретарь А. А. Половцов. Председатель Археологической комиссии, управляющий столом сиротских заведений Ведомства императрицы Марии А. А. Бобринский вспоминал: «Рассказывают, что более чем один раз он (Николай II. — Ю. К.) прерывал доклад министра с просьбой подождать его немного, пока он пойдет советоваться с „матушкой“». Очень часто, когда вставал вопрос о назначении очередного министра, молодой царь отвечал: «Спросите матушку», «Я спрошу у матушки», «Надо спросить Мама́». В начале 1895 года пост председателя Кабинета министров при поддержке Марии Федоровны занял И. Н. Дурново, а министра внутренних дел — И. Л. Горемыкин. В одном из своих писем Николай II писал матери: «Сердечно тебя благодарю, милая Мама́, за совет взять Палена; но, к несчастью, как ты сама того боялась, так и случилось: я уже раньше получения твоего письма говорил и Рихтеру, и Дурново о назначении Сипягина, и он знает об этом. Конечно, Сипягин со временем будет министром внутренних дел, но, по крайней мере, именно такой свежий человек в начале новой комиссии прошений как раз на месте. Рихтер теперь уже радуется, что на Пасху у него свалится эта обуза с плеч! Воронцов каждый раз спрашивает у меня список наград придворных чинов — и я не знаю больше, что ему отвечать, потому что я ожидаю твоего приезда. Боюсь, что придется ему все-таки вернуть список до твоего возвращения!»