Во второй половине 70-х годов цесаревич и цесаревна стали интересоваться картинами Товарищества передвижников. «Передвижники, — писал в своих воспоминаниях Я. Д. Минченков, — с их интересом к российской природе, истории, жанровым сценкам, обличительным, или, напротив, развлекательным, ироничным, — были симпатичны Александру III и своей национальной проблематикой, и понятной ему реалистичной манерой».

После создания Товарищества передвижных художественных выставок царская чета регулярно посещала выставки передвижников и покупала наиболее понравившиеся картины Члены товарищества А. М. Васнецов, И. Маковский, В И. Суриков, В. Д. Поленов, В. В. Верещагин, В. А. Серов получали регулярные заказы царской семьи, и их картины также вошли в коллекцию Аничкова дворца, а позже стали достойным вкладом в коллекцию Русского музея.

В 60-х годах XIX века Товарищество передвижников бросило вызов академическому искусству. Между Академией художеств и передвижниками сложились сложные взаимоотношения. Академию художеств возглавлял тогда брат цесаревича великий князь Владимир Александрович.

Хотя цесаревич и цесаревна регулярно посещали художественные выставки, устраиваемые членами Академии художеств, и покупали для своей коллекции наиболее понравившиеся картины, это не мешало цесаревичу уже в те годы выступать с критикой ряда произведений академической школы. Так, в 1872 году он писал А. П. Боголюбову: «…выставка в Академии порядочная, и между большой дрянью есть порядочные картины».

Русский историк, искусствовед, археолог и художественный критик А. В. Прахов в своей статье, посвященной императору Александру III, отмечал, «что государь лично стал настаивать на реформе Академии художеств. При многократных представлениях графа И. И. Толстого, — тогда конференц-секретаря Академии, государь возвращался к мысли о реформе (1890–1891 гг.)…».

В Дневниках А. В. Жиркевича содержалась любопытная информация, которую он получил от своего близкого друга И. Е. Репина по вопросу реформирования Академии художеств и участия в нем Александра III. «Репин, — пишет Жиркевич, — рассказал мне подробности представления государю конференц-секретаря Академии художеств графа И. И. Толстого вчера на Академической выставке. Согласно рассказу Репина государь на этой встрече начал разговор так: „Вам предстоит трудная задача поднять Академию. Ваш предшественник был мошенник, в Академии все было основано на мошенничестве, почему я и не любил посещать выставки в Академии, где приходилось сталкиваться с этой личностью, которую я давно бы выгнал из Академии, если бы не великий князь Владимир“. (Речь идет о бывшем конференц-секретаре Академии художеств П. Ф. Исаеве, сосланном в Сибирь за хищения.) По словам И. Е. Репина, государь долго беседовал с Толстым об устройстве Академии и выразил твердое желание уничтожить раздвоение, рознь между академистами и передвижниками. „Я не могу выносить этого раскола и прошу вас уничтожить его. Да и какой раскол может быть в сфере искусства!“»

2 октября 1878 года И. Н. Крамской в письме И. Е. Репину писал: «…Но если мы не на шутку делаем дело, если мы не лицемерим в том, что идея Товарищества есть симпатичная идея, мы должны неизбежно идти по той тернистой дорожке, куда нас толкают обстоятельства и условия дела. А именно: мы должны иметь собственное помещение… Вы все мало обратили внимание на то, как дело теперь обставлено: во-первых, если Дума даже откажется, то наследник сказал Боголюбову: пусть, когда нужно, Крамской придет и скажет мне, я позову голову и переговорю с ним…»

А. П. Боголюбов в своих «Записках моряка-художника» приводит разговор, который состоялся в 1883 году между ним и Александром III: «Его Величество сам вдруг сказал мне: „А ваши товарищи-передвижники все перекочевывают из одного городского зала в другой с тех пор, как Исаев их выжил из Академии. А потому я часто и серьезно думаю о необходимости создания в Петербурге музея русского искусства. Москва имеет, положим, частную, но прекрасную галерею Третьякова, которую, я слышал, он завещает городу. А у нас ничего нет“».

Так родилась идея создания музея, в стенах которого могли бы демонстрироваться картины талантливых русских художников и вместе с тем соединиться два направления в русском изобразительном искусстве — работы как мастеров Императорской Академии, так и новых, так называемых «оппозиционных» художников. Александр III понимал всю сложность ситуации, сложившейся в изобразительном искусстве: пришедшая в упадок Академия художеств и набиравшее силу новое народное искусство художников-передвижников. Он стал активно проводить политику поддержки художников. По его распоряжению, от его имени и от имени императрицы передвижникам делались крупные заказы общенационального значения, императорская семья покупала полотна наиболее выдающихся художников.

Александр III говорил, однако, что «не должно ограничивать свои заботы одним Петербургом, гораздо больше следует заботиться о всей России: распространение искусства есть дело государственной важности». Именно на передвижников царь и возлагал эту задачу общероссийского масштаба.

«Симпатии к новой русской школе, — пишет в своей статье „Император Александр III как деятель русского художественного просвещения“ русский историк искусства, археолог и художественный критик А. В. Прахов, — наконец привели к тому, что государь совершенно самостоятельно, решительно и открыто стал на сторону „передвижников“, в те поры еще боровшихся под знаменем самостоятельности русского искусства, отождествляя ее с принадлежностью к реализму.

В 1882 году Государь с императрицей Марией Федоровной приехал впервые на выставку передвижников в доме Бенардаки. У входа их встретило правление „Товарищества“ в полном составе во главе с Крамским. Государь очаровал „товарищей“ своим крайне простым, милостивым отношением и необычайною своею деликатностью. Для „передвижников“, которым в некоторых отношениях не сладко жилось, это было целое событие. Только что устроена была для усмирения „непокорных“ цензура картин (впервые в России), и вдруг такое милостивое монаршее внимание».

И. Н. Крамской вспоминал: «…В субботу прошлую приехал и государь с императрицей, приехал из Академии. Был весел, милостив, разговаривал, смеялся, очень доволен, смотрел картину Репина, благодарил, купил 6 картин и, уезжая, сказал следующие замечательные слова: „Как жаль, что я к вам все поздно попадаю на выставку, все хорошее раскуплено. Скажите, когда ваша выставка открывается обыкновенно?“ — „На первой неделе поста, в воскресенье…“ — „Надо будет на будущий раз устроить так, чтобы я мог приехать к началу. Благодарю вас, господа, прощайте…“

Итак, дело, очевидно, так и должно оставаться. Государь император, вероятно, имеет свои мысли, когда он с нами так разговаривал. Мы же все были настроены так, что ждали, как бы государь не выразил неудовольствия, что его заставляют ездить в два места… И вдруг! Словом, посещение государя, которого я ждал, осветило мне иную перспективу, чем я думал…»

1879–1880-й — годы «охоты на царя». Первое покушение было совершено 4 апреля 1866 года: когда император в сопровождении племянника — герцога Н. М. Лейхтенбергского и племянницы — принцессы М. М. Баденской выходил из Летнего сада, в него стрелял Дмитрий Каракозов. От смерти императора спас находившийся в толпе крестьянин Осип Комиссаров, который увидел, как Каракозов целится в государя, и ударил покушавшегося по руке как раз в тот самый момент, когда он спускал курок.

Вся Россия ужаснулась этому выстрелу. Ф. И. Достоевский вбежал к поэту А. Н. Майкову с безумным криком: «В царя стреляли!» — «Убили!» — закричал Майков каким-то нечеловеческим диким голосом. «Нет… спасли… благополучно… но стреляли, стреляли, стреляли!» Майков откликнулся на этот акт стихотворением «4-е апреля 1866 г.»: