— Не думаю, что от их вакцины будет толк, — отозвался он.

Свенсон медленно проковылял к столу, подобрал листок белой бумаги и уставился в него.

— Вы, конечно, помните сообщение трехмесячной давности о неустойчивых мутациях вакцины.

— Да, помню. Источник сообщил, что мутации затухали в течение нескольких минут. — Карлос, конечно, не ученый, но о биологическом оружии знает намного больше среднестатистического жителя мегаполиса.

— Таковы заключения Моники де Рейзон. Но вот другое сообщение. Наш источник в Центре контроля заболеваний сегодня принял странного нервного посетителя, утверждающего, что мутации культуры «Рейзон ваксин», вакцины Рейзон, устойчивы при поддержании повышенной температуры и при некоторых других специфических условиях. Результатом, как утверждает нервный посетитель, будет смертельный вирус воздушного распространения с инкубационным периодом в три недели. Таким образом, все население земного шара можно заразить за двадцать дней.

— Откуда у этого психа такая информация?

— Сон. Всего лишь необычный сон. Очень выпуклое и убедительное видение об ином мире, население которого думает, что его сны о нашем мире суть всего лишь сны. Еще в том мире живут говорящие летучие мыши.

Теперь уже Карлос выдержал паузу.

— Летучие мышки, — усмехнувшись, повторил он. — Говорящие.

— У нас есть причины обратить внимание на это происшествие. Я вас направлю в Бангкок для беседы с Моникой де Рейзон. Если сведения подтвердятся, любыми средствами добудьте эту вакцину.

— Значит, мы теперь до летучих мышей докатились. Ну-ну… — как бы мысля вслух, насмешливо пробормотал Карлос. Его собеседник как будто не заметил иронии.

Насколько помнил Карлос, Свенсон достаточно хорошо перекрыл ЦКЗ, как сокращенно именовался Центр контроля заболеваний, ведавший эпидемиологическими вопросами. Туда, в Атланту, стекались сообщения даже о сравнительно невинных случаях инфекционных заболеваний, отслеживались, сортировались, и Свенсон регулярно получал соответствующие сводки.

Однако — СОН! Дожили… Как-то не вяжется с привычной логикой воззрений этого циничного типа с жестоким сердцем и непроглядной тьмой в душе. С другой стороны, если уж и его проняло…

Свенсон буравил его пронзительным взглядом прищуренных темных глаз.

— У нас есть основания полагать, что человек этот знает нечто такое, что ему знать совершенно не нужно. Независимо от источников получения информации.

— Например?

— Это вас не касается. Достаточно сказать… Да хотя бы то, что этому Томасу Хантеру совершенно ни к чему знать, что вакцина мутирует, что уж там устойчиво или неустойчиво.

Карлос нахмурился.

— Случайное совпадение.

— Ни к чему мне такие случаи! От одного вируса и его управляемости зависит судьба всего мира. И этот вирус не должен попасть ни к кому другому, кроме нас.

— Я не уверен, что Моника де Рейзон рвется беседовать со мной.

— Вы ничем не ограничены. Примените силу.

— А Хантер?

— Любыми средствами выведайте все, что он знает, а затем уничтожьте.

Все началось днем раньше с одной-единственной пульки, выпущенной из оружия, оборудованного глушителем.

Томас Хантер шел домой привычным путем, по той же тускло освещенной улочке, по которой ходил каждый вечер, привычно заперев дверь маленькой кофеенки на углу Колфакс и Девятой. Щелк! Резкий звук перекрыл отдаленный гул уличного движения. Красные кирпичные брызги взметнулись в стороны от дюймовой дырки в стене, в двух футах от его физиономии. Томас Хантер замер с задранной ногой, шага не завершив.

Щелк!

В этот раз Томас Хантер увидел, как дырка образовалась, как пуля ввинчивалась в кирпич. В этот раз кирпичная крошка стегнула его по щеке. В этот раз дернулась каждая мышца его тела.

Кто-то в него стрелял!

Кто-то в него стреляет.

Том сжался, присел, раскинув руки и не отрывая глаз от двух дырочек в кирпичной кладке над его головой. Это какая-то ошибка. Ему все чудится! Воображение разыгралось. Его тяга к сочинительству обернулась стиранием грани между фантазией и реальностью, вызвала к жизни эти две пустые глазницы, уставившиеся на него из массива красного кирпича.

— Томас Хантер!

Нет, милый, какое уж тут воображение! Что, имя свое позабыл? Имя его прогрохотало над аллеей, а вслед за именем в кирпиче появилась третья дыра.

Не вставая, он отпрыгнул влево. Длинный шаг, падение на правое плечо, кувырок… Щелчок иной тональности, звонкий — и очередная пуля, отскочив от стальной ступеньки пожарной лестницы, вжикнула вдоль проулка.

Том вскочил и понесся вдогонку за отскочившей пулей, гонимый инстинктом и ужасом. Такое уже когда-то случалось с ним! Когда-то давно. На задворках Манилы, на Филиппинах. Тогда он был подростком, и шайки филиппинцев размахивали ножами и мачете, а не пушками, но сейчас, в проулке возле Девятой и Колфакс, Том не сравнивал арсеналы противников разных времен и локусов.

— Хана тебе! — вопил горячий воздух.

Ясно, откуда они. Не из Манилы, а из Нью-Йорка, сволочи…

Проулок вел к следующему, в тридцати ярдах впереди. Тусклый свет почти незаметно играл оттенками, но он знал, где можно свернуть.

Еще две пули свистнули возле левого уха, даже ветерком от них повеяло. Очень освежает! Сзади раздался топот. Двое. Как минимум… Том нырнул в тень.

— Отрезать его! — проквакало радио.

Рация! Надо же, оснащение у них… — мелькнуло в сознании Тома, усиленно работающего пятками.

Адреналин, понимаешь ли, ослабляет голову, услышал он спокойный голос Макацу, своего сенсея по карате, увидел палец Макацу, направленный на его, Тома, голову. У тебя груда мускулов для драки, а чтоб думать, ни одного не остается.

У них рация. Зайдут спереди — и проблемы его ждут в высшей степени серьезные.

Том лихорадочно осмотрелся в поисках укрытия. Вон там, в стороне, пожарная лестница до самой крыши. Еще дальше — здоровенный мусорный контейнер. Россыпь картонных коробок слева. И ни одного надежного укрытия. Надо что-то делать, пока эти не вышли в проулок.

В мозг вонзились тупые когти страха. И снова спокойный голос Макацу: Если адреналин отупляет разум, то паника его убивает. Тома однажды изметелила шайка филиппинцев, поклявшаяся укокошить каждого американо, который покусится на их территорию. «Их территория» окружала базу. Макацу отругал его, настаивая, что он вполне мог избежать нападения. В тот вечер паника чуть не стоила ему жизни. Мозг в его разбитой голове превратился тем вечером в рисовую кашу-размазню, а глаза не раскрывались из-за синяков. И поделом — по большому счету, сам виноват.

В этот раз вместо ног и дубинок работали пули, оставляющие нечто иное вместо синяков. И время поджимало.

Ни мыслей, ни времени, лишь бездна отчаяния. Том нырнул в канавку у поребрика. Шершавый бетонный скат рванул кожу. Он быстро перекатился влево, ткнулся в кирпичную стену и замер в густой тени.

Из-за угла кто-то выбежал и, топая, начал приближаться к нему. Один. Невероятно: как они откопали его в Денвере, через четыре года? Наверное, это уже неважно, но раз уж они приложили столько усилий, то так просто не уйдут.

Бегущий приближался, не сворачивая. Том уткнулся носом в грязный угол, выдох из ноздрей отражался от бетона и отдавал в лицо. Он постарался приглушить дыхание — легкие тут же отозвались жгучей болью.

Бегущий протопал мимо.

Остановился.

По телу Тома прошла едва заметная дрожь. Со времени его последнего боя прошло шесть лет. И какой он, скажите на милость, боец, против бандюгана с пистолетом? Ему отчаянно захотелось, чтобы тот исчез. Уйди, уйди, родимый!

Но тот не уходил. Стоял, скреб подошвами.

Том чуть не взвыл от безнадежности. Надо двигаться, пока он не потерял преимущества во внезапности.

Он рванулся влево, кувыркнулся, вскочил на ноги и стал набирать скорость. Противник замер — лицом к нему с пистолетом в руке.