— Поторопись, Фло, — мягко сказал он. — Пожалуйста. Мы очень спешим. Погоди.

Откупорив темную склянку, он прижал к горловине ветошь, опрокинул, пропитывая сладковатым эфиром, и протянул Фло.

Тряпка была холодной и мокрой, как жаба, случайно выловленная в крынке с молоком. Фло проглотила тугой комок в горле и двинулась к безумице, которая, забившись в угол, дрожала и пялила круглые дикие глаза.

— Не бойся. Я тебе не сделаю больно. Я друг. Друг. Я тебе помогаю, — Фло говорила тихо и ласково, и приближалась медленно, спиной ощущая насмешливый взгляд. — Смотри что у меня есть. Хочешь потрогать? Бери!

Нащупав в кармане катушку, Фло протянула ее.

— Не хочешь? А может это? Смотри как пахнет. Хорошо пахнет… — Тряпка легла на лицо девушки, закрывая и рот, и нос. — Тише… тише, сейчас все закончится.

Она была сильной, хоть и хрупкой с виду, эта безымянная девушка. Она почти вывернулась. Он же, наблюдавший за Фло, не попытался помочь и лишь, когда жертва затихла, буркнул:

— В другой раз постарайся побыстрее. На стол.

Привязывал сам, аккуратно закрепляя ремешки на запястьях и щиколотках. Сам же мыл, а после покрывал кожу желтоватым жиром, поверх которого странным узором раскладывал куски шелка, закрепляя иглами.

— Тушь.

Фло подала китайскую чернильницу и кисточку с длинным волосом. Предваряя приказ, подвинула низкий столик с разложенным инструментом. Подала таз. Тряпки. Снова таз. И только когда взялась за ванну, он сказал:

— Нет.

И хорошо. Ванну бы Фло не сдвинула.

Он сам наполнил ее водой, а после высыпал из банки белый порошок, похожий на соль. Только порошок не растворялся, а разбухал, прорастая в воде тончайшими нитями, пока вода не исчезла вовсе.

Он пальцем опробовал плотное желе и удовлетворенно кивнул.

— Помоги.

Девушку поднимали вдвоем. Фло держала за узкие щиколотки, изо всех сил стараясь не коснуться измаранной кровью и чернилами кожи. Он поднимал под мышки, придерживая голову. Укладывал сам. Опускал нежно, словно на брачное ложе, крепил руки, выводя прозрачные трубки, закрывал нос ватными шариками, и пальцами раздвигал рот, позволяя желе проникнуть внутрь.

А закончив, сухо велел:

— Иди.

Фло и ушла. Нет — убежала, подхватив юбки. Она не хотела видеть того, что произойдет дальше. И выбравшись из подвала, забилась в нишу между двумя старыми пилястрами. Она сидела, дышала и думала о том, что пора бежать.

И поскорей.

Девочка стояла перед зеркалом, сосредоточенно разглядывая отражение. Вот она, решившись, коснулась платья, провела пальчиками по складкам крашеного сатина, захватила неуклюжей щепотью, приподнимая слишком высоко. Сама же присела в реверансе.

Нахмурилась. Упрямо мотнула головой — из прически тотчас выпала шпилька — и повторила упражнение.

— Уже лучше, миссис Льюи?

— Много лучше, Дженни, — солгала мадам Алоизия, сжимая кружевной платок.

— Миссис Льюи, меня зовут Суок.

— Конечно, Дженни, тебя зовут Суок.

И голос предательски дрогнул. Мадам Алоизия отвернулась к окну, но проклятая девчонка и на стекле отражалась.

Из-за нее кошмары вернулись…

— Миссис Льюи, вы думаете он будет доволен?

— Очень. Ты ведь стараешься, правда?

Кивок. И снова реверанс. Будет повторять до изнеможения… и также будут повторяться кошмары.

Человек в черном сюртуке. Горячие пальцы на запястье. Сосредоточенное, жадное лицо супруга. Кубок с лекарством. Сон. Забавно спать во сне.

Забавно во сне сквозь сон слышать обрывки чужого разговора.

Забавно смотреть со стороны.

Вот ступеньки, которые ведут вниз. Пролет за пролетом, словно задались целью добраться до самого сердца мира. И Нейтвил, старый и дряхлый, ведет за собой. В руке его свеча.

Вот Нейтвила сменяет муж, и свеча горит ярче.

— Ты больна, — говорит он, протягивая руку. — Я помогу тебе!

Страшно. И Алоизия не больна. Она просто… просто забыла что-то важное. Потеряла. Конечно! Шляпку! Ту белую шляпку, отороченную кружевом, с поясом из атласной ленты. Шляпку жаль… но вот же она, в руках мужа! Он держит ее за края ленты и, улыбаясь, отпускает. Шляпка летит вниз.

Долго.

— Это была не шляпка. Совсем не шляпка! — муж сердится. — Дай руку, Алоизия!

На ней розовые перчатки, которые муж ловко стягивает и тоже кидает в пропасть. Зачем он делает это?

— Мы должны поспешить! Бежим!

Алоизия бежит. Туфельки громко звенят в пустоте, и кажется, что они смеются. Но ведь это глупость, туфли не могут смеяться! Хохот крепнет, перерастая в вой, и от звука этого лестница дрожит.

— Помоги! — Алоизия хватается за руку мужа. А он вдруг с силой отталкивает ее.

— Ты была плохой женой! Ты не исполнила свой долг!

Алоизия падает. Долго. Как шляпка. И пока она падает, платье сжимается, лишая возможности двинуться, а стены башни закручиваются каруселью. Все быстрее и быстрее… быстрее и быстрее…

— Миссис Льюи! Миссис Льюи! С вами все хорошо? — воспоминание о кошмаре растворилось в испуганных глазах Дженни.

Надо взять себя в руки. И решить, что делать дальше.

— Да, милая, все в порядке.

Бежать бессмысленно. Найдет. И другую девочку, и другую гадалку. А карты предвещают смерть, но смерть — не всегда гибель. Ведь можно иначе…

Мадам Алоизия, ласково улыбнувшись воспитаннице, сказала:

— Продолжай. Мы должны стараться.

И спешить. Еще есть время. И есть надежда.

Секретер, инкрустированный слоновой костью, ревниво берег сокровища хозяйки. Графитовая доска, стопка листов черной бумаги, белые чернила в прозрачной склянке с крышкой в виде грифона, запас перьев и несколько ножей.

Над текстом письма мадам Алоизия думала недолго. Сердце в груди ее бешено колотилось, почти как в тот день, когда она решилась сбежать из Бедлама…

Тогда получилось. Получится и теперь.

"…лорду Джорджу Фэйру.

Спешу уведомить Вас, что обладаю крайне важной информацией по интересующему Вас делу. Умоляю о встрече и защите. Взамен обязуюсь рассказать обо всем, что знаю, а знаю я много больше Вашего. Более того, могу уверить, что ищете вы не там и не того…"

Лист хрустнул, переломившись пополам, чтобы исчезнуть в конверте. Его мадам Алоизия подписывала дрожащею рукой. И не дожидаясь, пока высохнут чернила, выбежала из комнаты.

Дженни оглянулась. Прислушалась. Подошла к столу и, вглядываясь в тающие тени букв, прочитала. Всего одну строку, но она показалась ей важной.

Достаточно важной, чтобы поделиться знанием с тем, кого Дженни любила очень сильно.

Он торопился. Нынешняя ночь была расписана по минутам, и он уговаривал себя, что следует обождать. И днем еще казалось, что справится.

Нет. Желание наплывало волнами. И он задыхался. А потом понял, что сопротивляться бессмысленно. Встал. Принял ванну и сидел в воде, пока не остыла. Выбравшись, долго растирался полотенцем, и долго же выбирал наряд, оттягивая момент, когда придется выйти из дому.

Город встретил ранними сумерками, щедро разбавленными светом газовых фонарей. Вяло грохотали экипажи, громко орали газетчики, ночные почтальоны спешили доставить корреспонденцию, и а на углу клевал носом старый полицейский.

Увидев его, очнулся и, раскланявшись поспешно, предложил поймать кэб.

Плохо. Запомнит. Расскажет. Возвращаться.

— Нет, — возразил голос. — Идти. Сегодня.

Чем дальше от центра, тем грязнее. Улицы вихляли, прерываясь узкими полосами канав. От них тянуло гнилью и тухлятиной, и запах этот прочно въедался в серые полотнища простыней, вывешенных прямо на улицу.

Иногда его останавливали, чаще всего шлюхи, молодые да наглые или старые и голодные, но одинаково неинтересные этой ночью. Он отвечал одинаково: "Нет". И улыбался так, чтобы клыки были видны. Не помогало.

Очнулся в Мэйфилде, у самой ограды. Стоял долго, дыша и успокаиваясь, пока голос не спросил: