— Сам бы и сидел, коли так надо… я свой долг выплатил! Выплатил! Idiota senza cervello! — ударив себя кулачком в грудь, он быстро пошел по дорожке, ведущей к дому. Крохотная дверца в стене была почти незаметна, но несмотря на кажущуюся заброшенность и ржавые вроде бы петли, открылась легко и беззвучно. И закрылась также.

Карлик же с неожиданной живостью заковылял по узкой лесенке, которая пряталась в толстой стене дома. Добравшись до окошка, крохотного, словно бойница, он прильнул к стеклу.

— Явился… конечно, куда тебе деваться-то.

В руке уродца появилась круглая шкатулочка, которая после нескольких ловких манипуляций, превратилась в подзорную трубу. Карлик не стал трогать окно, но вытащил один из кирпичей рядом. И тотчас отпрянул — в дыру скользнуло гибкое птичье тело в броне угольно-черных перьев.

— Брысь пошел! Зар-р-раза! Приехал, значит? Конечно… куда ему теперь. И что там?

Ворон протянул лапу, на которой болталось послание. Но стоило карлику протянуть руку, как твердый клюв ударил в ладонь, а ворон, юркнув меж ног человека, поскакал по лестнице. При этом он хрипло каркал, словно смеялся.

— Еще один… вот брошу. Ей Богу брошу! Расхлебывайте сами. Ввязался на свою голову.

Плюнув вслед проклятой птице, которая не думала пугаться угроз, карлик вернулся к прерванному занятию. Высунув трубу в отверстие, он приник к стеклу.

Место для обзора было выбрано весьма удачно. Вот и улица. И ворота. И экипаж у них, простой и неприметный, как человек, из экипажа выбравшийся. Строгое черное одеяние, длинноносая веницианская маска и характерной формы кофр выдавали в приезжем врача, а некоторая торопливость свидетельствовала, что визит его отнюдь не случаен.

— Явился, не запылился… Посмотрим, как ты теперь выпутаешься. Это тебе не Лиззи мозги поправлять. Ир-р-родово племя!

Ворон, подкравшись, ущипнул карлика за шею. Но отбегать не стал — ласково потерся клювом о занесенный кулак и снова протянул послание.

На сей раз и снять позволил.

— Дурак ты. Хоть ворон, а дурак. Ну сиди, сиди.

Пара строк на тончайшей бумаге. Минута раздумий и, наконец, вердикт:

— Ладно. Пусть пробует. Только скажи, что матрица нестабильна. И если что-то случится, то я ответственность с себя снимаю…

Доктор отсутствовал больше часа. И дом покидал еще в большей спешке. Однако, запрыгнув в экипаж, он некоторое время стоял, глядя куда-то на башенку из красного кирпича, а после и вовсе поднял руку, сложив пальцы буквой "V".

— Получилось, значит. Ну и ладненько.

Карлик сложил трубу и свистнул, но ворон не отозвался: он медленно и с удовольствием разорял гнездо коноплянки. Расклеванное тельце излишне суетливой пичуги валялось на траве.

Краснокожий чародей —

Крошка Бобс,

Только рослых лошадей

Любит Бобс.

Для этого голоса стены не были преградой. Он пролетал сквозь кирпич, метался по мастерской, плодил эхо, неожиданно живучее для столь скромного помещения, и заставлял сидящую передо мной женщину вздрагивать.

Она была бледна и угловата, смотрела исподлобья с опаской и вместе с тем с надеждой, но заговорить все не решалась. Я не торопил.

В конце концов, посетителей в мастерской было не так и много.

Точнее говоря, всего четверо за прошедшую неделю. Она — пятая. От нее пахнет улицей в худшем ее обличье. Вонь сточных вод, яд дыма, пропитавшего ее одежду, смрад немытого тела, вина и еще чего-то, невольно вгонявшего меня в краску.

Если конь лягнет, взбрыкнет,

Бобсу что? Во весь свой рот,

Сидя на кобыле, ржет —

Что за Бобс!

Также, как я разглядывал ее, моя посетительница разглядывала меня. Потом она открыла рот, выдохнула и сказала:

— Вам ведь нужна кровь?

— Что простите?

— Кровь, — ее руки, до того спокойно лежавшие на коленях, сжались в кулачки. — Вы вампир. Вам нужна кровь. Здесь купить негде и вы покупаете у мясника. Свиную. Он хвастался, что вы настолько глупы, чтоб переплачивать втрое.

Кажется, я понял, что именно мне предложат.

— Я готова давать свою. За такие же деньги.

— Нет.

— Я… я чистая! Поверьте! Я к врачу ходила…

…в прошлом году, если не позже. Врач слишком дорогое удовольствие для такой как она, а улица близко. Но она может не бояться — я не чувствую запаха болезни. Дело в другом.

— Пожалуйста. Мне очень нужны деньги. Дети. Мои дети голодают. И я тоже. Я старая, а он из дому выгнал… за что? Столько лет, а он выгнал. Так и сказал — уходи. А куда идти? Некуда…

Бахадуру Бобсу слава —

Крошка Бобс, Бобс, Бобс!

Кандахаровец он истый —

Воин Бобс, Бобс, Бобс!

Лучше слушать песню Персиваля, чем ее шепот. Я не хочу. Я не для того сюда приехал, чтобы решать ее проблемы. У меня своих хватает, и с каждым днем их все больше.

— Я сильная. Я могу дешевле, чем… я ходила на Блади-лейн, а мне сказали, что старая. Не старая даже, просто…

…просто в жизни так случается. Я знаю. Я слышал.

Два шиллинга — это немного. Может быть, ей хватит пока, а потом она что-нибудь придумает, что-то такое, что позволит ей не возвращаться сюда.

— С-спасибо, — она несколько секунд сидела, не решаясь коснуться денег, потом накрыла ладонью. — Что… что мне надо делать?

— Ничего. Я сам.

Он ведь Герцог Аги Чел,

Он душой за нас болел,

В ад пойдет с ним всяк, кто цел, —

Веришь, Бобс?

Нужная шкатулка стояла на одной из полок. Женщина, настороженно следившая за каждым моим движением, тихо ойкнула, увидев инструмент. Пожалуй, он и вправду выглядел несколько пугающе: узкие хищные полосы стали на ложе алого бархата.

— Не стоит бояться, я постараюсь сделать так, чтобы не было больно.

Кивнула. Протянула обе руки, предлагая выбрать.

— Левую, будьте добры.

Правая, с монетами, тотчас исчезла в складках юбки.

Кто поправит передок —

О, наш Бобс;

Знает строй наш назубок —

Тоже Бобс.

Смоченная эфиром ватка оставила на запястье бледный след. И вонь, разлившаяся по мастерской, заставила отступить.

Почти.

Теперь кубок. Старое серебро с прочернью узоров. Изнутри темное, как песий зев, снаружи почти нарядное.

Скальпель касается кожи. Расцветает алым порез. Дурманящий аромат, от которого рот наполняется слюной. Потеки и потоки. Глянцевое озерцо в серебряной купели.

Да, глаза его — судьба,

Глотка — медная труба,

Бесполезна с ним борьба —

Это — Бобс!

— И совсем не больно, — сказала она, глядя мне в глаза. В ее зрачках жили тени местных туманов, и душу мою, заочно прощенную, скрутило холодом. — Я думала, что будет страшнее.

Теперь время измерялось слабыми толчками пульса на ее руке.

Еще немного.

Уже почти.

— Сейчас я зажму рану, а вы приложите вот это, — я протянул шпатель с комком желтоватой мази. — Постарайтесь не уронить.