В Тульчине празднества окончились, и граф Салезий приехал со свитой в Варшаву на продолжительное время, чтобы принять участие в политической агитации между представителями страны, съезжавшимися со всех концов Речи Посполитой в блестящую столицу, где скрещивались и часто жестоко перепутывались нити заговоров, интриг, клевет и сплетен, в которых судорожно билась в предсмертной агонии несчастная страна.

За супругом должна была последовать со своим штатом и пани Анна, чтобы принять участие в празднествах, которыми сопровождались выборы послов на конфедерации, но день ее приезда не был еще назначен, хотя в замке царили суета и оживление сборов.

Вскоре после отъезда воеводы вернулся в замок аббат Джорджио из Киева, куда ездил по поручению своего дяди, тульчинского капеллана. Отпустив на покой своих приближенных женщин, графиня удалилась уже в свою спальню, однако аббатик вызвал старшую горничную, тоже готовившуюся ложиться спать, и попросил ее доложить госпоже, что ему крайне необходимо видеть ее. Невзирая на поздний час (было около полуночи), горничная исполнила его поручение.

— Пусть придет! — ответила ясновельможная, догадавшись, что без особенных причин конфиденциального свойства аббат не позволит себе беспокоить ее ночью, и приготовилась выслушать интересный доклад.

Она не ошиблась: новость, которую аббатик спешил сообщить ей, была так важна, что, поцеловав милостиво протянутую ему руку, он немедленно приступил к изложению ее.

— Аратов овдовел, моя пани. Его жена скоропостижно скончалась. Я говорил с людьми, которые видели ее в гробу и присутствовали при ее погребении.

Графиня от изумления вытаращила свои большие глаза, как бы для того, чтобы лучше понять неожиданную весть.

— Это событие произошло так внезапно и так поразило всех, что судить о нем еще преждевременно, — продолжал аббатик. — Однако мне удалось вывести кое-какие заключения из слов людей, знакомых с интимною жизнью семьи господина Аратова, и, между прочим, мне посчастливилось встретиться у секретаря его всевелебности с французом Соссье; он служит у господина Аратова и приехал прямо из Малявина…

— Ты из Киева? — спросила графиня.

— Из Киева, торопился сообщить моей пани о случившемся…

— Что же там говорят о этой внезапной смерти?

— Почти ничего. И Соссье, как и все знавшие покойницу, так поражен, что никакие соображения и сопоставления не приходят ему в голову. Все это придет впоследствии, когда уляжется первое впечатление. Тогда только откроется истина… разумеется, если кому-нибудь будет выгодно раскрыть ее, в противном же случае и это преступление останется ненаказанным, как и великое множество других.

— Ты тут усматриваешь преступление? — спросила графиня.

— Я в этом вполне уверен. Этот москаль на все способен… как и все, кто с ним имеет дело и зависит от него. Соссье боится его, как огня, и мне стоило немалого труда вытянуть из него те подробности, которые я сейчас передам ясновельможной, но для меня и этого достаточно, чтобы многое понять. Через два дня после отъезда мужа в Тульчин госпожа Аратова убежала из дома, и, как ее ни искали, нигде не могли найти. Вот именно с этим-то известием и приезжал сюда к Аратову посланец из Малявина после нашего бала. Как ее нашли, кто именно и где, живую или мертвую, — я не мог узнать, и по очень простой причине: никто, кроме самого Аратова да его верного камердинера Езебуша, этого не знает, а Езебуш, разумеется, своего барина не выдаст.

— Поляк? — отрывисто спросила графиня.

— Отец был поляк, а мать — хохлушка. Еретик, никогда не бывает ни у исповеди, ни у причастия. Предан москалю, как собака, и так запутался с ним в разных темных делах, что даст себя скорее на куски изрезать, чем выдаст своего сообщника. На этого человека нам рассчитывать нельзя, его ничем не подкупишь и не застращаешь.

— С кем же Аратова бежала? Неужели с любовником?

— Какие могли быть у нее любовники, когда она никого не видела и ни с кем не была знакома? Ее держали в более строгом затворничестве, чем в монастыре. Супруг давно разлюбил ее за то, что она была припадочная и не отвечала на его чувства, а в особенности за то, что она много теряла в сравнении с такими грациозными и остроумными красавицами, как наша пани Розальская, — прибавил аббатик с усмешкой.

Значение последней не ускользнуло от внимания его слушательницы и заставило ее вспыхнуть от гнева.

— Этот намек и неприличен, и неуместен, Джорджио, — заметила она с раздражением.

— А старуха Аратова невзлюбила ее за то, что родители на дали за нею приданого. Старуха очень жадна на деньги и ничего так не желает, как чтобы ее правнук и наследник женился на богатой, хотя бы на еврейке, ей все равно, лишь бы была с деньгами.

— Ну, и пусть ищет для него невесту, где хочет, только не у нас. Юльяния, слава Богу, образумилась, и любимец «пана Коханку» имеет гораздо больше шансов на ее руку, чем москаль.

— О как моя пани заблуждается! — воскликнул аббатик. — Она любит господина Аратова больше, чем когда-либо, и ни за что не выйдет за Длусского!

— Чем ты докажешь мне это? Я слишком люблю и доверяю Юль-янии, чтобы верить клеветам на нее, и ты должен знать это лучше других, — строго заявила графиня. — Никогда еще не обманывала она меня.

— Она до сих пор не была влюблена; влюбленные не принадлежат себе, ими управляет дьявол и наставляет на всякое зло. Вот и Аратов, разве он решился бы на преступление, если бы не был до безумия влюблен в нашу красавицу и не уверен в ее взаимности?

— Это все — твои предположения, я требую доказательств.

— О моя пани, разве позволил бы я себе обвинять нашу Розалъскую без доказательств? Как вы полагаете, когда виделась она в последний раз с москалем?

— Здесь, в замке, где же больше? Бал еще не кончился, когда Длусский повез ее домой, а несколько часов спустя и Аратов уехал в свое имение, вызванный неприятной вестью, и больше не возвращался сюда. Где же им было видеться?

— Правда, он уехал в свое имение, но дорогой свернул на мызу и, оставив свою свиту и коня в лесу, прошел парком в Дом нашей Юльянии, прокрался в ее спальню и провел с нею наедине целый час. Это немного, но вполне достаточно, чтобы условиться относительно будущего. А ушел он от нее так же, как и пришел, никем не замеченный.

— Кроме того или той, кто сообщил тебе все это? — плохо скрывая досаду и гнев, заметила ясновельможная.

Сомневаться в том, что именно так все и произошло, как сказа! аббатик, нельзя было, и то, что она считала черной неблагодарностью со стороны своей любимицы, уязвило ее до глубины души.

— Для того, кому это нужно, и у стен найдутся глаза и уши, — возразил аббатик. — Я хорошо знаю, как ясновельможная привязана к Розальской, и знаю также, что она погибнет на этом свете и в будущем без нашей поддержки. Москаль совсем свел ее с ума, но мы с Божьей помощью заставим ее опомниться, и она со временем будет благословлять нас за спасение ее души от вечных мук в будущей жизни и от великих бедствий на этом свете.

— Хорошо, я с нею переговорю. Я сама поеду к ней завтра, перед завтраком. Надо, чтобы она от меня первой узнала о смерти Аратовой, и ни минуты не предавалась пустым мечтам и надеждам.

— Убедительно прошу мою пани взять меня с собою!

— Хорошо, ты мне поможешь доказать ей всю греховность ее чувств к этому москалю.

На следующий день, часу в одиннадцатом, графиня приехала в маленькой коляске в сопровождении аббата и одного гайдука на мызу Розальской, и о сцене, разыгравшейся между ясновельможной и ее любимицей, долго потом рассказывали в тульчинском замке как о происшествии изумительном и невероятном. Никто даже и представить себе не мог, чтобы Юльяния позволила себе проявить столько дерзкого упорства в отстаивании своей любви к Аратову и такую черную неблагодарность к покровительнице, которой она была обязана всем своим благосостоянием. Известие о смерти жены возлюбленного привело Розальскую в исступление; на все увещевания графини отказаться от мысли сделаться супругой овдовевшего москаля она разразилась неприличными признаниями и клялась, что скорее пострижется в монахини или лишит себя жизни, чем откажется от своей любви.