Они вышли из старого дома и начали медленно пробираться между спутанными ветвями деревьев, завязая в густой траве и в мелком кустарнике, беспрестанно оглядываясь назад в страхе отойти слишком далеко от места, где можно было считать себя в безопасности. Вдруг Грабинину почудилось шуршание листьев под чьими-то ногами, и он остановился, чтобы прислушаться. Шорох смолк, но Владимир Михайлович продолжал стоять неподвижно, напряженно всматриваясь в зелень, сверкавшую в заходящих лучах солнца.

Елена хотела сказать ему, чтобы он успокоился, что никто не проникнет сюда, что Андрей с женой зорко стерегут их, но, взглянув на него, сама побледнела от страха, и слова замерли у нее в горле, — так был бледен Грабинин и таким зловещим блеском сверкали у него глаза.

До его ушей опять начал доходить роковой шорох: шаги то приближались, то отдалялись. Тысячи предположений, одно другого ужаснее, вихрем проносились в мозгу Владимира Михайловича. Аратов все узнал, прискакал сюда. Андрей, может быть, уже убит, и сейчас убийца его предстанет перед ними, конечно, вооруженный, а отразить его нечем! Нечем защитить доверившуюся ему женщину!

— Бегите… оставьте нас вдвоем… Господь мне поможет… Бегите скорее, ради Создателя! — шепнул он прерывающимся голосом, указывая Елене на развалины дома, белевшего шагах в двухстах от того места, где они остановились.

Но она бессознательным движением существа, ищущего защиты, прижималась к нему все ближе и ближе.

Оттолкнуть ее, расстаться с нею в эту минуту, когда смерть была к ним так близка, что он уже ощущал ее ледяное дыхание, было нестерпимо больно, тем не менее, невольно прижимая ее к своей груди, он дрогнувшим голосом повторял:

— Да бегите же, умоляю вас! Я убью его. А если он убьет меня, доверьтесь Андрею; он отвезет вас в монастырь, вы там будете в безопасности, и я умру спокойно… Я люблю вас, безумно люблю как невесту, как будущую жену… Не забывайте меня, молитесь за меня.

Молчать, скрывать дальше свое чувство Грабинин был уже не в силах, и ему казалось, что хуже несчастья, как умереть, не высказав Елене своей любви, для него ничего не может быть.

— Я тоже люблю тебя… Умрем вместе, — чуть слышно прошептала она, взглянув на него с такою решимостью, что вне себя от счастья он забыл все на свете и крепче прежнего сжал ее в своих объятиях.

— О милая, как я счастлив! Да-да, умрем вместе, если Богу не угодно, чтобы мы жили вместе! — воскликнул Грабинин вне себя от восторга.

А между тем тот, кто искал их, напал наконец на их след: кусты перед ними раздвинулись, и между ними появилось взволнованное лицо Андрея.

— Надо собираться в путь, сударь, у меня тут и лошадь с тележкой, я вас сам отвезу в надежное место. Так обернулось дело, что до субботы ждать опасно, — торопливо проговорил он, а затем, обращаясь к Елене, прибавил, подавая ей узел, находившийся у него в руках: — Извольте скорее переодеться, сударыня. Малаша дожидается вас в старом доме и поможет вам собраться в путь.

Елена беспрекословно взяла узел и побежала в дом.

— Что случилось? Он приехал? Где? Ты мне принес, чем убить его? — воскликнул Грабинин, в своем волнении не замечая смущения Андрея.

— Христос с вам, сударь! Зачем вам лишний грех брать на душу? Бог даст, и без смертоубийства обойдется, лишь бы вам сегодня к ночи до надежного места добраться. Есть у меня человечек в лесу; он и совет хороший может дать, и паспорт достанет. Я вас к нему отвезу, а сам, вернувшись назад, вместе с людьми карету вам уже прямо в Киев отправлю и прикажу им там у другого моего приятеля на постоялом дворе дожидаться. И деньги придется тоже в лесу взять. Такое вышло дело, что Майзля нам ждать невозможно, — продолжал он распространяться, не замечая или не желая замечать недоумения, с которым слушал его Грабинин, тщетно старавшийся понять смысл его слов. — Теперь нам как будто наезда из Малявина опасаться нечего, но с таким мудреным барином, как Дмитрий Степанович, осторожность соблюдать не мешает. Вишь ведь, какую злую и грешную штуку придумал! Я, сударь, сказал его посланцу, что вашей милости уже второй день дома нет, в город, говорю, по делу изволили уехать продажную на лесную пустошь совершать.

— Кому ты сказал это? Для чего Аратов ко мне присылал? Кого? Знает он, что Елена Васильевна здесь? — забеспокоился Грабинин.

— Дмитрий Степанович приехали в Малявино еще вчера в ночь и сегодня прислали объявить вашей милости, что у них несчастье случилось, — нерешительно начал объяснять Андрей.

— Какое несчастье?

— Да уж не знаю, как и доложить вашей милости: они приказали всех оповестить, что супруга их скончалась.

— Елена? Он говорит, что она умерла?

— Точно так-с, послезавтра похороны.

Наступило молчание. Грабинин во все глаза смотрел на собеседника, усиливаясь понять, что с ними обоими делается: бредит ли Андрей, не сошел ли с ума, или сам он лишился рассудка?

На эти вопросы ответа не находилось. Андрей казался более смущенным, чем испуганным, и глядел на барина с состраданием, как на человека, который еще не может понять всю важность обрушившегося на него несчастья.

— Они, сударь, вздумали из своей супруги живую покойницу сделать. Похороны на послезавтра назначили. Уж кого они вместо ее в гроб положат и отпевать станут, — кроме самых близких к ним, поляка Езебуша да еще, может быть, двух-трех, никто не знает, а кто и знает, так не скажет. Сделали бедную молодую барыню хуже последней сироты — с белого света совсем, значит, ее выжили! — прибавил Андрей с печальным вздохом. — Не живая и не мертвая она теперь. Зовут уже ее покойницей и послезавтра хоронят… Гостей на похороны ждут много. От нас посланец к господам Патрикеевым поскакал, оттуда махнет за реку к Полянским… Похороны богатые хотят справлять, с двумя попами, с певчими. Столы будут для народа строить, нищих кормить, чтобы, значит, поминали покойницу.

Покойница! Но ведь она жива… сейчас была тут с ним. Грабинину так захотелось видеть Елену, убедиться, что не она умерла и не ее будут хоронить послезавтра в Малявине, что он машинально обернулся к дому, из которого выходил молоденький семинарист в нанковом сером халате, черном высоком галстуке и с шапкой в руке. Короткие волосы и странное одеяние так изменили Елену, что он не вдруг узнал ее.

— Можно, значит, пуститься в путь? — спросил Андрей и, не дожидаясь ответа, побежал за лошадью с тележкой, которую оставил у входа в парк.

— Малаша понесла в тележку узелок с моим добром, — сказала Елена со смущенной улыбкой. — Немного его у меня. Дмитрий Степанович взял меня бесприданницей, а теперь я должна была лишиться и своих кос. Их надо было срезать, чтобы они нас не выдали.

Грабинин смотрел на нее с тревогой и с безотчетной тоской, спрашивая себя: «Как сообщить ей о том, что с нею сделали? Сумею ли я успокоить ее? Примирится ли она когда-нибудь со странным положением мнимоумершей? Не придет ли она в отчаяние и не захочет ли умереть на самом деле?»

— Нам предстоит далекое путешествие, — продолжала Елена, помолчав, и точно угадывая его мысли. — Оставаться на родине мне нельзя — нельзя встречаться с теми, кто знал меня живой и послезавтра будет провожать мой гроб в могилу.

— Так вы знаете? — вскрикнул Владимир Михайлович, озадаченный ее спокойствием.

— Знаю. Мне сказала Малаша. Я не испугалась и не удивилась. После того, что я вынесла и что ждало меня в будущем, ничто не может испугать меня. Дмитрий Степанович прав: ни винить его, ни роптать на него я не могу. Разве я не умерла как для него, так и для всех, кто знал меня его женой? Жива я только для вас, — прибавила она, краснея и стыдливо опуская глаза.

Грабинин слушал ее с восхищением. Каждым своим словом она все больше разъясняла ему его недоумение и заставляла понимать смысл всего случившегося. Как чутко угадала она сердцем то, что не мог он постичь умом! Не Аратов, а он, Грабинин, прервал связь между нею и миром; не Аратов, а он заживо похоронил ее, вырвав из дома мужа. Но она была права, утверждая, что страшиться ей нечего и что ничего нового для них не произошло. Елена Васильевна Аратова умерла для света не теперь, а с той минуты, как решилась последовать за чужим человеком, и жива только для него, ни для кого больше.