Все эти подробности были известны киевскому воеводе, приятелю русского посла, руководившего всем этим делом помилования Радзивилла, а также и его друзьям, но тем не менее помилование Радзивилла всем вскружило голову, и всем стало казаться, что теперь можно подвинуть Россию и на другие еще более существенные уступки.

Заговорили сначала довольно робко, а затем все решительнее и смелее, о необходимости изгнать ненавистного всем короля, не сумевшего угодить ни одной партии. Загалдели о престолонаследии, о претендентах, более достойных, чем Понятовский, но, когда стали называть имена, гвалт усилился, и всякого, кто позволял себе упомянуть про сына покойного короля или про Карла Радзивилла, Браницкого, Ржевусского, Чарторыского, противная партия немедленно заставляла смолкнуть, осыпая названного кандидата градом ругательств и насмешек. Презрительные эпитеты сливались с восклицаниями негодования. Шум усиливался, и хозяин, отчаиваясь водворить мир благоразумными увещаниями, начал тоскливо посматривать на дверь, спрашивая себя: не вызвать ли из танцевального зала Длусского, чтобы рассказами о заграничных новостях успокоить распалившиеся умы? Но это средство представляло и немалую опасность. Пан Залесский уже раза два обозвал князя Радзивилла шутом, а пан Старчевский считал этого популярнейшего из магнатов Речи Посполитой не надеждой страны, долженствовавшим водворить золотой век на родине, а круглым дураком и сумасбродом, и позволил себе сравнивать его с огородным чучелом. Пан Ледоховский был тоже невысокого мнения о патроне Длусского, и всем этим господам ничего не стоило бы при последнем непочтительно выразиться о высокой личности будущего маршала конфедерации и повторить оскорбительные эпитеты, которыми они награждали его. Что же тогда останется сделать Длусскому, как не заступиться за честь своего благодетеля, а хозяину дома поддержать его претензию? И поднимется такой кавардак, что все полетит к черту, — и сеймик, и сейм, и все благие упования на поддержку избранных послов. Уже и теперь все так взъерепенились друг на друга, что нельзя было надеяться скоро привести их к какому-нибудь соглашению.

Киевский воевода приходил в отчаяние, но тут вдруг его неприятное раздумье прервалось появлением покоевца с докладом о приезде господина Аратова.

Это известие произвело желаемую диверсию. Оказалось, что не одному воеводе, а почти всем его гостям было известно о затеянном на эту ночь наезде на мызу Сокальского, и со всех сторон посыпались вопросы:

— Аратов приехал? Не может быть!

— Один? Уж не с Мальчевским ли?

— Что это значит? Откуда он явился?

— Неужели уже успели сделать наезд?

— Но когда же? Нет еще и полуночи. Отложили, верно, до более удобного времени… Или совсем раздумали, одумались.

— А вот мы это сейчас узнаем, — весело потирая руки, объявил хозяин и приказал просить господина Аратова.

Когда Дмитрий Степанович вошел, всеобщее изумление усилилось. Вместо запыленного и взволнованного кровавой стычкой драчуна со следами борьбы на лице и платье явился нарядный франт со спокойно улыбающимся лицом, в светло-зеленом бархатном французском кафтане, в атласном белом камзоле, расшитом золотом, в пышном кружевном жабо и в бальных башмаках на шелковых чулках, при легкой шпаге с рукояткой тонкой филигранной работы. Не забыты были и часы с цепочкой и брелоками, и лорнетка. Из бокового кармана выглядывал батистовый платок ослепительной свежести, и от всей фигуры Аратова, изящной и выхоленной, веяло таким ароматом, что запах роз затмил вонь вина и табака, которой был насыщен воздух в кабинете воеводы.

Остановившись в дверях, он с усмешкой обвел глазами общество и, весело воскликнув: «Вот и я!» — стал пожимать протянутые ему со всех сторон руки, начиная с хозяина, который обнял его и расцеловал в обе щеки. Полезли целоваться и другие, так что только минут через пять Аратову можно было усесться в кресло.

— Ну рассказывайте, — сказал пан Салезий, придвигая ему столик с бутылками и кубками. — Но прежде выпьем за ваше благополучное возвращение, — прибавил он, наливая ему вина. — Проше, панове, — обратился он к остальным гостям. — Поздравляем с победой! На вас стоит только взглянуть, чтобы убедиться, что вы довольны результатом вашей экспедиции — вид у вас сияющий!

— Я спешил на бал, граф.

— Но когда же успели вы оправиться от ваших боевых подвигов, смыть следы пота и крови?

— Нас можно поздравить с успехом, но не с боевыми подвигами! Все обошлось без огня, крови и меча, — ответил Аратов, осушив кубок и ставя его на стол.

— Но как ж? Неужели Сокальский сдался без боя?

— Я этого не говорю.

— Так, значит, Мальчевский отказался от своей затеи? — спросил один из присутствовавших.

— Ничего лучшего не мог придумать: затея была преглупая, особенно перед сеймом, когда нам нужны все голоса благонамеренных людей, — заметил хозяин.

— Ну, Сокальский за Радзивилла голоса не подаст, у него много причин ненавидеть его.

— А Чарторыских еще больше.

— Не Сапегу же выбирать маршалом!

— Кто говорит про Сапегу? Есть и другие…

— Огинского тоже не надо.

— А того, кто заикнется про Браницкого, мы решили зарубить. Глаза загорались, и голоса звучали все громче и злее. Некоторые из спорящих сорвались с места, чтобы развязнее размахивать руками и хвататься за сабли. Бедный воевода растерянно обернулся к Аратову, с усмешкой следившему за спором, умоляя его взглядом помочь ему успокоить гостей.

— За Сокальского я не отвечаю, что же касается Мальчевского, то этот за самого Вельзевула с восторгом подаст голос, чтобы только сделать приятное своим согражданам, — сказал Аратов, так возвышая голос, что спорящие не могли не слышать его. — А за ним многие пойдут. Поляки любят таких молодцов, которые ни перед чем не останавливаются, чтобы поставить на своем.

— Да, да, мы это любим! — поспешили согласиться с ним.

— А как же он так легко отказался от любимой девушки?

— Он и не думал отказываться от нее. За кого вы его принимаете? Я никому не позволю оскорблять моего приятеля, — задорно возразил Аратов. — Мальчевский слишком влюблен в свою невесту, чтобы отказаться от счастья обладать ею; он — такой же поляк, как и все вы, Панове, настоящий рыцарь, никого на свете не боится, и сам дьявол не заставит его отступить! — продолжал он, с возрастающим азартом возвышая голос. — Его могут лишить жизни, но гонора — никогда!

Эта речь всем пришлась по вкусу.

— Вы называли дочь Сокальского невестой Мальчевского. Не рано ли? — с улыбкой спросил воевода Аратова.

— Теперь, пожалуй, это уже и поздно, потому что она несомненно превратилась de facto в его супругу. Я обвенчал их ровно в десять часов, а у вас часы показывают одиннадцать, — указал Аратов на массивные бронзовые часы, украшавшие камин.

— Обвенчались? Но в таком случае вам, значит, удалось похитить ее?

— Опять-таки позволю себе заметить графу, что вы не так выражаетесь: мы ее взяли, но не похитили, — возразил Аратов.

— Перестаньте говорить загадками, милейший! Расскажите, как было дело! Видите, что мы все сгораем от любопытства.

— Извольте. Ровно в девять часов вечера мы приказали нашим людям садиться на коней и, не торопясь, ехать на хутор Баранской, где нам было приготовлено верное убежище до роковой минуты, когда нам надо было бы с гиком, свистом, с поднятыми саблями и заряженными пистолетами ринуться в бой…

— Со спящими? — спросил Залесский, маленький ехидный старикашка, который часто затевал споры с единственной целью наговорить неприятностей своему оппоненту.

— У вас, кажется, пане, наезды днем не делаются, и вам это лучше, чем кому-либо известно, так как вы не ждали солнечного восхода, чтобы зарубить саблями пана Моржевского, — с живостью парировал обидную насмешку Аратов.

— Не отвлекайтесь от рассказа! Прошу, панове, не прерывать! — вмешался в вспыхнувшее недоразумение воевода.

— Отправив людей, мы с Мальчевским сели за стол подкрепитьа перед походом, — продолжал свое повествование Дмитрий Степанович. — И не успели мы раскупорить вторую бутылку, как вбежал дворский с докладом о приезде каких-то людей, желающих видеть пана по важному делу. «Что за люди? Откуда? Гони их вон! Не до них!» — вскрикнул Мальчевский, которому, вы сами понимаете, в эту минуту было не до посторонних людей. А так как и я ему в этом вполне сочувствовал, то тоже крикнул: «Гони их вон! вон! вон!» Но тут в столовую вбежал крестьянский хлопчик в мохнатой меховой шапке и в сапогах выше колен; его уже выгнать было невозможно.