До чего же хорошо, когда только начинаешь пьянеть! Да если к тому же шагаешь вместе с товарищами и стук башмаков по замерзшей земле наполняет твое сердце восторгом, потому что рядом — твои братья, а впереди идет лучший оркестр в Восточной долине. Мы идем по улице Хель-а-Нант, и в каждом доме открываются окна, и из каждого окна нам машут простынями и скатертями.

— Надвинь шапку на глаза, Йестин, — шепчет Мо, — вон в окне твоя мать.

— Ей тут тоже места хватит, — говорю, — скажи, чтоб шла к нам!

— Быстро сюда, — шипит Большой Райс и, поддернув брюхо, закрывает меня полами пиджака. — Позовет еще твоего отца, а он тут всех изувечит.

Так мы прошли мимо моего дома: Большой Райс раскланивался во все стороны и толкал меня в зад коленями.

Дверь «Барабана и обезьяны» была распахнута настежь. Круто свернув на базарной площади, процессия повалила в трактир. Музыканты побросали инструменты, столпились у стойки и стали дубасить по ней кулаками, требуя пива. Где тут было Полли Морган справиться! Уилл Бланавон поднял ее и передал в толпу, чтобы ее выставили за дверь, а сам стал наполнять кружки. Сквозь пары джина любая рожа покажется красоткой! После того проклятого вечера я и смотреть не хотел на Полли Морган, а сейчас ей уж было не до меня. Ее передавали поверху — то вниз ногами, то вниз головой, заголяя до пояса, и она визжала как резаная. В мгновение ока ее выставили за дверь — там, где пьет общество взаимопомощи, женщинам не место, да и ирландцам тоже, если на то пошло, и двое парней из Килдара отправились вслед за Полли, поощряемые башмаком Гволтера. Уилл подавал пенящиеся кружки; Мо заполучил две и пролез под ногами ко мне в угол.

— Пей быстрей, парень, — прошептал он. — Ты ведь не платишь взносов — как бы нас не вышибли.

Только я отхлебнул глоток, как Диг Шон Фирниг — председатель общества — подошел ко мне с тетрадью и карандашом в руках.

— А ну, плати вступительный взнос один шиллинг, а не то вылетишь за дверь, и Мо Дженкинс тоже, за то что привел скеба.

— Да есть ли у него деньги-то? — вставил Билли Хэнди. — Пусть выкладывает, а нет, так получит у меня хорошего пинка в зад.

— Вот ваш шиллинг, — сказал я, отсчитывая деньги. — И не забудьте дать расписку.

На лицах обоих — изумление: у них-то в карманах вряд ли набрался бы шиллинг на двоих, и если мой шиллинг пошел в Детский фонд, то я — китайский мандарин. Отец часто говорил, что куда больше денег окропляло стену дома Дига Шон Фирнига, чем попадало в кассу общества. Во всяком случае, расписки я не получил, а через минуту Диг Шон уже взобрался на стул и, поглаживая брюхо, приготовился говорить. Лицо — ни дать ни взять слива, а поперек живота — цепочка от часов, похожая на цепи, протянутые вокруг парламента, но говорить он умел.

— Господа, господа, — начал он. — Это великое счастье, когда людей связывают узы замечательного товарищества, и я, ваш председатель, рад приветствовать вас сегодня, в славную годовщину нашего общества.

Он склонил голову и, протянув руки, благословил нас. Сплошная святость!

— Чего там, только время попусту тратим, — заорал Оуэн Хоуэллс. — Сегодня на Койти выступают представители союза, а мы тут слушаем речи трактирных краснобаев, которые только и могут, что болтать про взаимопомощь.

— К черту взаимопомощь, — рявкнул Грифф Хоуэллс. — Я за союз!

— А я за Хартию, — продолжал Оуэн. — Сначала, может, и союз, но со временем четыре пункта Ловетта, а взаимопомощь побоку.

Диг Шон Фирниг сплюнул.

— Сосунки вы несчастные! — крикнул он. — Заткните глотки! Я, Фирниг, ратовал за союз рабочих, когда вы еще соску сосали, и я организовал это общество, когда вы еще не знали, что такое завод, — вы об этом не забывайте.

— И набил себе карман нашими взносами! — гаркнул Оуэн. — А я говорю — к черту взаимопомощь; только и делаем, что платим взносы, а толку чуть.

Это, видно, попало в точку. Все затихли. Фирниг даже в лице изменился: Оуэн его здорово задел.

— Как это понять? — начал он. — Кажется, меня обвиняют в присвоении общественных денег?

— Ну да, — не задумываясь отозвался я. — Полчаса уж прошло, как я заплатил шиллинг, а расписки пока не видно. — И я шмыгнул обратно в свой угол, а Мо за мной.

— Парень прав, — сказал Гволтер. — Взять хоть Афеля Хьюза. Сколько он фунтов переплатил в общество, а жена его все еще не встает с постели, а дочка Сейнвен в сырой земле, так ведь, Афель?

Мистер Хьюз кивнул. Глаза его ярко блестели на изможденном лице. Хьюз никогда не брал в рот спиртного, а за общество стоял горой.

— Но Афель Хьюз задолжал за шесть месяцев, — завопил Фирниг, — не могу же я делать деньги из воздуха! Видит Бог, господа, я не волшебник, чтобы исцелять больных женщин и воскрешать мертвых детей. У нас в кассе всего пятнадцать фунтов; надолго ли этого хватит, если хозяева занесут нас в черный список или начнут увольнять всех подряд? Надолго ли этого хватит, если мы решим сегодня объявить стачку? У вас перед глазами пример Мертера, где рабочие потерпели поражение из-за недостатка средств. Они могли бы выиграть дело в суде, если бы им было чем заплатить адвокатам.

— Не болтай чепухи, — сказал Большой Райс, — чтобы выиграть дело у Бейли, нужны миллионы. Так сколько, ты говоришь, у нас в кассе?

— Пятнадцать фунтов, — ответил Фирниг.

— Надо же, какая круглая цифра, — подал голос Уилл Бланавон, — а Сейни Хьюз спасли бы десять шиллингов. Куда же подевались шиллинги и пенсы?

Бешеный рев.

Диг Шон Фирниг топнул ногой по стулу.

— Тише, господа! Мистер Хэнди, прошу выдать всем еще по кружечке пивка, а то нам не хватает дружелюбия.

— К черту пиво, успеется, — загремел Большой Райс, проталкиваясь вперед. — Я не мастер считать, но сдается мне, что за шесть месяцев должно было набраться побольше, чем пятнадцать фунтов. Так что вы уж меня, извините, мистер Фирниг, но я предлагаю, чтобы кто-нибудь, не состоящий в обществе и разбирающийся в цифрах, вроде Хайвела Мортимера, проверил ваши счета.

— Только через мой труп, — завопил Фирниг, весь посинев. — Все мои счета подписаны мистером Билли Хэнди, а этого хозяйского прихвостня Мортимера я и близко к ним не подпущу. Да он даже не член общества.

— Хайвел не вступает из принципа, а не потому, что ему жалко пенса в неделю, — сказал Большой Райс. — А ты еще пожалеешь, Фирниг, что при всех обозвал его: здесь его парнишка, и Мортимер за твои слова выдерет наши денежки у тебя из брюха и отрежет тебе мужское естество на жаркое.

— Угу, — послышался голос.

В дверях стояло шестеро. Мне никогда еще не приходилось видеть таких огромных и лютых детин, а такого, как их вожак Дай Проберт, мне и в дурном сне не снилось. Он был на фут выше отца и на фут шире в плечах. Одет он был в отрепья, одна рука — голая до плеча. Вокруг пояса — медвежья шкура, свисающая до самого пола. Лицо у него, так же как и у Уилла Тафарна, было обожжено чугуном, вырвавшимся из летки; вместо одного глаза зияла красная впадина. В руке он держал дубинку, а его приятели были вооружены железными прутьями, чтобы ломать ноги несогласным. Мо толкнул меня локтем в бок и шепнул:

— «Шотландские быки». Лезем под стол — быть драке. Пришли насильно загонять в союз.

Но отец его, Большой Райс, и не думал пугаться. Засунув одну руку за пояс, а в другой держа кружку, он неторопливо пошел им навстречу.

— Из Нантигло гости, кажись? — невинным голосом спросил он.

— Угу.

«Бык» смотрел мимо Большого Райса, прикидывая соотношение сил.

— Тогда проваливайте отсюда, — заявил Райс. — Когда мы решим завести у себя союз, мы уж сами управимся, из Нанти помощников звать не будем.

— Не жди, пока мы вас вышвырнем, Дай Проберт, — добавил Оуэн Хоуэллс — он уже был готов к драке.

Проберт ухмыльнулся.

— До чего ж у вас тут темный народ. Все только толкуют о взаимопомощи и о своих пенсовых взносах, а сами прячутся за спины рабочих Блэквуда.

Отодвинув с дороги Оуэна и Райса, он подошел к Дигу Шон Фирнигу, схватил его за цепочку от часов и стащил со стула.