— Честно, боксером?

— И одним из самых выносливых, хочу добавить. — Свен сжал кулаки и помахал ими в воздухе. — Я сажал их правой и кончал слева апперкотом, — сказал он, продолжая показывать свою технику.

Бретт смеялась над дедом. Лизи была права — дедушки добрые. Когда он разжал свои кулаки и положил руки на стол, Бретт замерла. Она с ужасом увидела, что указательный и средний пальцы его левой руки были не длиннее мизинца. Это шокировало и в то же время отталкивало, но она уставилась на его руки и с непосредственностью двенадцатилетней спросила:

— Это случилось в боксе?

Мгновенно выражение лица Свена изменилось. Он убрал руки со стола и холодно ответил:

— Нет.

Ледяная тишина спустилась над их столиком. Появился официант, неся поднос с заказами. Бретт взглянула на деда в надежде увидеть какие-нибудь признаки, что он доволен ее выбором десерта, но его голубые глаза казались непроницаемыми и ничего не выражающими. Обращаясь к сестре, он сказал деловым тоном:

— Лилиан, так как юридически ты являешься опекуном ребенка, мой доверенный свяжется с тобой, чтобы обсудить некоторые детали счета, который я открыл на ее имя. Мне уже пора.

Он еще раз посмотрел на Бретт и Лилиан и пошел к выходу. Двое мужчин в темных костюмах, которых не заметили ни Бретт, ни Лилиан, замкнули за ним шествие.

Лицо Бретт омрачилось. Ее отец, потом Брайан Норт и Захари ушли. Теперь она отвратила от себя и деда.

— Я не хотела его огорчить.

Бретт боролась с собой, сдерживая слезы.

— Ерунда, дитя мое. Ты не сделала ничего предосудительного. Это исключительно его характер, — сказала Лилиан, пытаясь скрыть и свое огорчение.

— Нет, я расстроила его. Все было так хорошо, пока я не спросила его о пальцах, — настаивала Бретт.

— Я видела Свена в перчатках. Думаю, это произошло лет одиннадцать или двенадцать назад.

Когда я его как-то спросила об этом, была та же реакция. Твой дедушка очень сложный человек. За все годы я так и не распознала его, — с грустью сказала Лилиан.

В следующую среду Бретт получила посылку. Она раскрыла ее в своей комнате и нашла две замечательные коробки.

В первой был изысканно обрамленный в пастельных тонах портрет Ингрид, ее бабушки, с датой — 12 апреля 1936 года — в правом верхнем углу. Волосы Ингрид были зачесаны наверх, белое кружевное платье открывало плечи, а вокруг шеи на белой ленте была камея.

Во второй коробке, обшитой коттоном, Бретт нашла камею с надписью: «Моей любимой. Свен».

Бретт подошла к зеркалу и надела камею на шею. Одной рукой она подняла свои темные волосы, другой держала картину. «Может, в самом деле я похожа на бабушку?» — подумала она.

Еще в коробке Бретт нашла записку на бланке фирмы «Ларсен Энтерпрайсиз». Она прочитала: «Как обещал, Свен Ларсен».

— Знаю, знаю, диета с пониженным количеством сладкого, — вопила Бретт, стараясь перекричать шум разрывающихся пистонов. Она прошла мимо зеленого с розовым рождественского дерева, цветущего в окне при входе, и побежала по холлу, заглядываясь на обложки журналов. Ей еще не верилось, что она работает на Малколма Кента, всемирно известного фотографа.

Жизнь Бретт заполнилась до краев, и она преуспевала в ней. В ее последнем учебном году в Далтоне было организовано много школьных конкурсов, и она побеждала в них с десятипроцентным превосходством над одноклассниками. Никто не мог соперничать с ней в фотографии.

За последние два года фотография стала ее любимым занятием. Каждый месяц она проглатывала американские, французские, английские и итальянские журналы, и все остальные, которые попадались ей под руки, делая пометки в наиболее понравившихся.

В октябре ее предпоследнего учебного года, внимательно разглядывая доску объявлений, она прочитала: «Светскому фотографу моделей требуется ассистент. Денег немного, зато не скучно».

Они часами обсуждали с Лизи, чем конкретно она должна заниматься. Как фотограф, она ознакомилась с множеством навыков и секретов. Она узнала искусство создания композиции и света, но не понимала, что же происходит в промежутке между процессом фотографии и выходом готовой рекламы. Что бы ни влекла за собой эта работа, Бретт была убеждена, что ей откроются секреты так называемых «членов клуба».

Итак, она позвонила и после нескольких коротких вопросов голосом непонятно какого пола ей было сказано принести папку с работами в студию на Шестой авеню, 696 и спросить Грацию. Малколм до сих пор дразнит Бретт за тот шок, когда она обнаружила, что сиплый тонкий голос принадлежит Малколму Кенту, одному из ее кумиров.

Сидя на стуле красного дерева в своем кабинете, он медленно и вдумчиво пролистал ее папку. Бретт заметила его ногти темно-фиолетового цвета, в тон шелковому кимоно.

— Дорогая, это очень здорово, — сказал он. Бретт не могла поверить в это. Как многие фотографы-любители, она потратила много времени, выбирая фотографии для этого просмотра. Она никогда и не мечтала, что кто-то, по уровню сравнимый с Малколмом, увидит их.

— Текстуры, свет — просто превосходно. Говоришь, ты из высшей школы?

Малколм был очень эмоциональным человеком. Он увидел прекрасные снимки, он также почувствовал глубину понимания в бриллиантово-зеленых глазах Бретт. Малколм заметил, что она была одета и разговаривала, как девочка из высшего общества, но у нее был исключительный талант.

Ему требовался ассистент три вечера в неделю и иногда в выходные дни, чтобы отвозить и доставлять пленку, проявлять черно-белые снимки, содержать в порядке оборудование, убирать студию, а также выполнять разные поручения. Если она хотела работать в этой области, то занятие было исключительно для нее. Прав он или не прав — покажет время.

Бретт упрашивала и умоляла свою тетку, что ее учеба не пострадает, что честно будет дома в положенное время, и трагически, как все подростки, настаивала, что эта работа — самая важная в ее жизни и у нее больше никогда не появится такой возможности.

Лилиан — опекун Бретт — имела свои представления о работе, однако Лилиан — художник — ценила мастерство ее наставника и в конце концов разрешила Бретт работать с Малколмом Кентом.

Со стаканом содовой в руке Бретт шагала к пристройке в школьной форме, состоявшей из свитера с высоким воротом и голубых джинсов, она казалась выше своих пяти футов и десяти дюймов. Копна темных локонов была заколота на затылке серебряной заколкой, подарком тети Лилиан. Несмотря на попытки стянуть все волосы, они беспорядочно выбивались, скрашивая ее лоб и почти скрывая ее вдовий бугор. Густые широкие брови придавали озорную трогательность изумрудно-зеленым глазам.

Работая в студии, гримеры и парикмахеры, клиенты и модели часто говорили Бретт, что ей надо сбросить лишние десять или пятнадцать фунтов и стать моделью. Бретт унаследовала от матери ее локоны, однако ее движения не были столь медлительными и ленивыми, как у Барбары — они были характерными и резкими. Бретт всегда считала, что ей просто из вежливости делают комплименты и не обращала на них внимания. Кроме того, ей никогда не хотелось быть моделью.

Бретт немного подумала: она не считала себя красоткой и не переживала из-за своей внешности, она решила сама строить для себя заполненную, интересную жизнь. Упреки Барбары в пору, когда она была маленькой девочкой, все еще имели свое воздействие, как только она подходила к зеркалу.

Что бы Бретт ни надевала — свитер или слаксы — она слышала голос Барбары:

— Твои ноги и руки торчат из всего. Кажется, ты растешь, чтобы стать мальчиком.

Всякий раз, когда Бретт заплетала обычную косу, она слышала Барбару:

— Твои волосы — настоящая щетина, они торчат во все стороны.

Маленькая Бретт так боялась ослепительную и очаровательную Барбару, что никогда не задумывалась о справедливости ее оценок. Но Бретт расцвела в дерзкую и нежную молодую женщину, у которой была красота дикого цветка, растущего в солнечной долине. Ее очарование было очевидным, а красота должна была вот-вот появиться: как только она сама ее почувствует.