После еды Бретт и Лизи извинились и направились в женскую комнату.

— Ну и как? — небрежно спросила Бретт.

— Его немного сложно понять. Он очень любезен, внимателен, хотя… Он постоянно наблюдает за тобой, — сказала Лизи.

— В самом деле? Я тоже не знаю, что с ним делать. Он кажется интересуется всем, чем я занимаюсь, и во всем старается помочь мне. Больше того, он прекрасно ухаживает. Мне на сегодня и этого достаточно.

— Ты уже на все готова, — заметила Лизи.

— Да нет, это просто развлечение, — запротестовала Бретт.

— Это только наблюдение. Он единственный, кто прокомментировал свой возраст. Но я больше не скажу тебе ни слова. Я только рада, что ты опять становишься похожей на прежнюю Бретт. — И она слегка провела помадой по верхней губе. — У тебя тоже красная? Слушай, тебя не тошнит?

— Нет. Я как раз подумала о земляничном муссе, который заказала на десерт, — сказала Бретт.

— Наверно, я переела. На станции я так занята, что порой вместо еды жую жвачку. Пошли. Этот мусс действительно соблазнительный.

После ресторана вся компания отправилась побродить по узким песчаным улочкам Сохо. Они остановились на углу Принц и Мерсер у галереи Клайтон, где выставлялась одна из работ Джо.

— Ларсен приобретает огромное количество произведений искусства. Гретхен Полинг, наш художественный консультант, должна посмотреть твою работу, — сказал Джефри.

— Мне это очень нравится. Я уже говорил, что это здоровый бизнес — вкладывать деньги в художественные произведения, — ответил Джо.

Лизи, обнимавшая его за талию, смотрела на него с гордостью, но одновременно и по-хозяйски.

— Ты похожа на гномика, Лизбет. Ты готова примириться с этим хотя бы на денек? — спросил Джо.

— Я подумаю, — ответила Лизи.

— Я бы хотела еще немного прогуляться, Джефри. Как вы смотрите на это? — спросила Бретт.

— Ночь только начинается, — ответил он с улыбкой.

Когда Джо и Лизи ушли, Бретт с Джефри побрели дальше по улице. Остановившись на углу, пропуская проходящий транспорт, Джефри предложил Бретт руку. Она улыбнулась и крепко сжала ее, думая, что он действительно человек из другого времени.

На Мерсере они остановились на площади фотографов, одном из излюбленных мест Бретт со времени ее учебы в школе. Книжные магазины были завалены до краев книгами по любому вопросу в фотографии, и она обрадовалась, увидев их такими же людными, как раньше. Это так захватило ее, что она почти забыла, что не одна. Когда они вышли из магазина, Джефри вручил ей книгу работ французского фотохудожника Генри Картье-Брессона.

— Мне показалось, что это должно вам понравиться, — сказал он.

— Джефри, вам действительно не надо было этого делать, — запротестовала Бретт.

— Пожалуйста, примите ее. Сделайте одолжение, — сопротивлялся Джефри. — Вам даже не придется нести ее до дома, — сказал он, сунув книгу под мышку.

— Спасибо, надеюсь, я не показалась вам неблагодарной.

Бретт взяла его под руку, стараясь не допускать мысли, что ей нравится его внимание.

На Брум-стрит они свернули на восток, решив поискать кафе, где можно было бы пропустить рюмочку. Подойдя к Вустер-стрит, Бретт заметила желтый флажок на мрачном здании, в котором когда-то был завод. Он лениво развевался на легком ветерке. Уже почти пройдя мимо, она заметила имя Захари Ярроу, — Подождите минутку, — сказала она, остановившись, чтобы прочитать вывеску: «Театр „Тяжелое бремя“ дает представление спектакля „Прошли времена для хороших манер“ в постановке Захари Ярроу.

— Кто-то из ваших знакомых? — спросил Джефри.

— По-видимому, так, и я виделась с ним много лет назад.

У Бретт был очень ограниченный круг людей, с кем она могла бы вспомнить свою жизнь. Люди приходили и уходили, как заплаты на пестром одеяле, некоторые большие, некоторые маленькие, некоторые яркие, а некоторые бледные. Ей вдруг захотелось прикоснуться к части ее прошлого — человеку, которого она любила и потеряла, хотя и не по своей вине.

Бретт и Джефри вошли в здание через черную стальную дверь, которая подпиралась огнетушителем, и остановились от удушливой жары. Джефри задержался у входа, а Бретт прошла внутрь. Она спросила женщину, сосредоточенно читавшую программу за складным столом, дома ли Захари. Сняв очки, женщина извинилась и быстро взлетела по лестнице.

Через минуту Бретт услышала шаги, и Захари предстал перед ней. Он был в потертых джинсах и грубой рабочей рубашке, с трубкой в зубах. Он стал еще худее и как-то ниже ростом, но его глаза блестели по-прежнему.

— Я увидела вывеску… — начала она растерянно.

Бретт понимала, что встреча с ней напомнит Захари трагический эпизод в его жизни, и не была уверена, обрадуется ли он ей.

— Бретт… Я часто вспоминал тебя, хотел знать, что с тобой стало, — прошептал он.

Слова с трудом подбирались. Последний раз она видела его в наручниках, после того как суд признал его виновным в непреднамеренном убийстве.

— Ты написал пьесу, — сказала она.

— Эх, я много написал за последние годы. Это счастливая случайность, что я в городе. В основном я работаю в периферийных театрах. Последние два года я жил в Миннеаполисе. Там родились мои «Прошли времена…».Здесь спектакль идет до конца месяца, а я уезжаю послезавтра. Все эти дни в Нью-Йорке я работал как проклятый.

Рассказывая, он не отрывая глаз смотрел на нее.

— Ты уже закончила школу?

— Давно. Шесть лет я прожила в Париже и только недавно вернулась, — сказала она, не зная, что добавить.

— Отлично, малышка. Ты похожа на первый день весны — свежий и многообещающий. Я рад.

Он глубоко затянулся и выпустил дым так медленно, что он повис в воздухе, как туча.

— Очень рад, что ты зашла, Бретт. Ты была очаровательным, особенным ребенком, и похоже, ты осталась такой же. Чтобы начать жизнь заново, я должен был некоторые свои воспоминания запереть в сундук. В основном я держу его закрытым. Даже сейчас я не могу его отпереть и покопаться внутри.

Захари взял ее руки и поцеловал в лоб.

— Оставайся такой всегда… — сказал он, затем повернулся и медленно скрылся.

Джефри, наблюдавший со своего места у двери, появился в тот момент, когда первая слезинка покатилась по ее щеке.

— Вы не хотите пойти домой? — спросил он, беря ее под руку.

— Да, — сказала она слабым голосом. По дороге домой Бретт все время смотрела в окно автомобиля. Она страдала от невыносимой боли одиночества. Ей был нужен кто-нибудь, для кого она не была бы дополнительным багажом, который можно выбросить при случае, если дорога окажется нелегкой, а кто-то, кто смог бы исцелить ее израненную душу.

Подъехав к ее дому, Джефри спросил:

— Вы хотите, чтобы я остался, или вам надо побыть одной?

— Извините, я не так планировала закончить этот вечер, но, наверно, сейчас из меня не получится приятной компании, — сказала она.

— Вам ничего не надо объяснять. Джефри положил ей руку на плечо, быстро поцеловал в губы и смутился.

— Доброй ночи, Бретт.

— Доброй ночи, Джефри. Надеюсь, я не напугала вас. Обычно у меня другое настроение, — сказала она.

— Не беспокойтесь.

«Я не работаю четыре месяца», — подумала она, сознавая, как много прошло мимо нее в организационной неразберихе съемок и как давно она не испытывала чувства удовлетворения от своей работы. Но тетя Лилиан теперь здорова, переезд и ремонт закончились, и она снова готова взяться за свою камеру и снимать. Все будет не так страшно, как грозил Тодд.

На следующий день Бретт сидела напротив Лизи за столиком в ресторане. Измученная с утра и после тридцатого звонка получившая только четыре приглашения показать свой альбом, Бретт очень обрадовалась приглашению Лизи. Они несколько раз договаривались встретиться у Бретт на завтраке, но каждый раз в последний момент Лизи отказывалась. Сегодня она проводила исследование действия пестицидов на продукты питания, предназначенные для продажи, и оказалась недалеко от дома Бретт. Бретт предложила ресторан, удобно расположенный для обеих.