— Спасибо, мистер Ларсен, — скромно сказал Джефри.
Заговорщическим тоном Свен продолжал:
— Однажды моя внучка станет очень богатой. Симпатичный мужчина должен жениться на такой женщине, чтобы иметь детей. Сыновья от такой женщины будут гарантией его будущего. — Их голубые глаза встретились. — Я ясно все сказал? — заключил Свен.
— Достаточно ясно, мистер Ларсен. Джефри попрощался и вышел из комнаты. Он быстро направился в свой кабинет, резко открыл ящик стола, вынул последнее, без отметок, досье, затем покопался среди скоросшивателей и достал закрытую стальную коробку. Затем перенес папку, коробку и блокнот со стола на черный диван и с торжеством открыл коробку.
Джефри хранил в ней вырезки из газет, — каждая была упакована в пластик.
— Я достану тебя, ублюдок… Я отдам их тебе все, и ты больше не протянешь.
Он взял ручку, поставил дату на желтом листке и принялся писать.
«О чем можно так долго разговаривать?» — подумала Бретт.
Все кроссворды трех выпусков ежедневных газет были решены. Сконцентрировавшись на словах и крошечных квадратиках, она отвлекала себя от представления ужасных картин. Она встала и еще раз обошла здание по кругу. Бретт выучила все заметки на стенах.
Доктор Хатауэй сказал, что операция назначена на семь часов утра и займет четыре-пять часов, если все пройдет без осложнений. Но в четверть первого еще ничего не было известно.
Бретт была в больнице с шести утра, смогла пожать руку Лилиан, когда ее везли в операционную. Лилиан выглядела мертвенно-бледной.
— Я буду с тобой, когда ты проснешься, — сказала Бретт, целуя тетку в лоб.
— Я знаю, дитя мое, — еле слышно проговорила Лилиан.
Дежурные сестры были очень учтивы, но не могли ничего сообщить о том, что происходит в операционной.
Бретт пыталась держать себя в руках, но минуты шли, и ее волнение все возрастало. Через час Бретт выглянула и заметила Джефри Андервуда, входящего в зал ожидания.
— Что вы здесь делаете? Что-то случилось с моим дедом?
Сейчас любая неожиданность наводила Бретт на самые худшие мысли.
— Ничего серьезного. Ваш дед сообщил мне, что его самолет задержался в Токио. Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил он, присаживаясь рядом.
— Только если узнать, что с ней. Операция длится очень долго.
Ей было необходимо выговориться, и Джефри слушал ее с большим вниманием, иногда вставляя необходимые слова сочувствия. Выговорившись, она замолчала, а Джефри так и остался сидеть рядом с ней.
В четверть третьего доктор Хатауэй вышел к посетителям. Бретт сорвалась со своего места. Он положил ей руку на плечо:
— Ваша тетушка — настоящий солдат. Операция прошла ровно, и она сейчас в реанимации. Через два-три часа ее привезут в палату, и мы позволим вам заглянуть к ней.
— А что так задержало? — спросила Бретт.
— Мы получили заменяющие артерии только сегодня утром, и поэтому график операции сдвинулся. Миссис Кокс попала в операционную после десяти утра.
Бретт пыталась проглотить слезы, бегущие по лицу, Джефри протянул ей носовой платок.
— Все хорошо, мисс Ларсен. Почему бы вам не поесть немного? — Доктор Хатауэй пожал ей руку. — Мне надо наверх, мы поговорим с вами завтра.
— Ой, Джефри, вы еще здесь. Я не хотела вас задерживать, — бормотала Бретт, только сейчас начиная воспринимать все происходящее вокруг.
— Это не беда. Кажется, операция прошла успешно и вы должны успокоиться.
— Спасибо. Я благодарна за ваше участие, но сейчас со мной все в порядке. Вам не надо терять со мной время, — сказала Бретт.
— Не хотите ли поесть? — спросил Джефри.
— Нет, я сейчас не могу. Я побуду здесь, — ответила она.
— Если мое присутствие больше не требуется, пожалуйста, позвольте мне просто побыть с вами.
Их глаза встретились. И Джефри остался с ней до позднего вечера. После семи часов ей на короткое время разрешили войти в кардиоблок к Лилиан. У нее было посленаркозное состояние. Она не могла еще говорить, поэтому Бретт взяла ее за руку и погладила по голове. Больничная рубашка Лилиан была оттянута вниз, и Бретт могла видеть яркую линию разреза, который начинался ниже горла. Снаружи он был соединен куском узкой прозрачной пленки.
В девять вечера Лилиан уже сидела на постели в подушках.
— Они хотят, чтобы я прокашлялась, но это дьявольски больно, — сказала она и посмотрела на Бретт. — Мне будет лучше, если ты пойдешь домой, дитя мое.
— Хорошо, я вернусь завтра утром.
— У вас за целый день во рту не было и маковой росинки, Бретт, — сказал Джефри, когда они ожидали лифт. — Позвольте мне пригласить вас пообедать.
— Не сегодня. Единственное, чего я хочу, — это спать… но в другое время мне было бы очень приятно пообедать с вами, — ответила она и поцеловала его в щеку. — Спасибо вам за сегодня.
Через две недели после операции Бретт уезжала в Париж, чтобы закрыть эту часть своей жизни. Тетка не согласилась с ее решением возвратиться в Нью-Йорк. Для Лилиан возвращение Бретт домой было сигналом:
«Ты стареешь!»
— Тебе не надо было возвращаться домой, чтобы заботиться обо мне. Твоя карьера только начинается. Кроме того, у меня есть Хильда и Альберт, — говорила Лилиан.
— Послушай меня, тетя Лилиан. — Бретт взяла руку тетки, которая была все еще слабой и бескровной и обняла ее обеими руками. — Моя карьера там действительно складывается удачно, но я хочу вернуться домой. Ларсены имеют очень плохие показатели в сохранении семейного очага, и когда-нибудь это должно прекратиться. Я люблю тебя, тетя, ты — моя семья. Я всегда завидовала другим, мечтая о любящих родителях или хотя бы о братьях и сестрах. Но здесь я уже ничего не могу изменить. Все, что я могу, — заботиться о семье, которая позаботилась обо мне… а это ты.
Бретт впервые увидела, как ее тетя плачет. Они сидели на веранде и, держась за руки, наблюдали, как солнце пряталось за Гудзон.
Из аэропорта Бретт приехала прямо в студию и обрадовалась, увидев горы коробок с бирками, готовых к отправке. Тереза провела инвентаризацию. Так как оборудование было дорогое, она учла каждую мелочь, как свою собственную. Все перевезут на пароход и после таможенных процедур оставят на хранение до открытия новой студии. Тереза обо всем договорилась с конторой Джефри Андервуда, и один из его подчиненных должен был контролировать доставку в Нью-Йорк.
— Мне тут совсем нечего делать, — печально сказала Бретт.
Когда она проходила по студии, шаги эхом раздавались в почти пустом пространстве.
— Ты со всем здесь справляешься сама. Тогда я поеду домой, очень устала. Тереза, я на самом деле очень рада, что ты решила дать Нью-Йорку шанс.
Такси доставило Бретт до бульвара Сен-Жермен, а остальную часть пути она прошла пешком. Подойдя к улице Бурбон ле Шатеа, она замедлила шаги. Почти шесть лет все это было ее домом, у нее начался легкий приступ меланхолии при мысли, что она должна покинуть его.
Париж раскрыл ей глаза на многое, и Бретт была рада, что приняла совет Малколма. Она узнала намного больше, чем смогла бы получить в Школе дизайна.
Войдя в квартиру, Бретт открыла дверь на балкон и все окна. Позднее утреннее солнце было ярким, и ветер шевелил белые кружевные шторы.
К середине вечера все необходимые звонки были сделаны, а ее календарь заполнился приглашениями на ленч и обед на все время, которое она задержится в Париже. Бретт сбросила свои босоножки и поставила ноги на подушечку рядом со стулом. Друзья и коллеги хотели попрощаться с ней, и многие были приглашены принять участие в прощальной вечеринке у Габриеля в субботу. Бретт была тронута приглашением Габриеля, который славился своими щедрыми и неистовыми сборищами. В это утро он сказал:
— Нет, эта вечеринка состоится у меня дома. Ты — мой настоящий друг, а не дань моде, И я хочу дать тебе прощальный обед.
Бретт задремала с теплым и удовлетворенным чувством, думая о хороших временах, которые провела в Европе. Через полчаса она проснулась в испуге от удушья. Ее сон был слишком реальным. Будто бы пришли сотрудники фирмы перевозки и, не заметив ее, спящую на стуле, стали упаковывать вещи, а заодно и ее грузить в машину. Во сне она проснулась от шума, кричала, но никто ее не услышал. Когда выносили этот огромный деревянный ящик, она услышала, как открывают его крышку. Яркое солнце озарило ее тюрьму и как бы ослепило ее. Когда ее зрение прояснилось, она увидела Джефри Андервуда.
