Она оглядывала комнату. Красная с серым ткань с бахромой, небрежно наброшенная на софу с круглыми подлокотниками, обитую черным ситцем, скрывала потертые места, здесь была такая же бессистемная обстановка, как и в кабинете в «Вуаля!».
Только окна с видом на величественную Эйфелеву башню охраняли комнату от впечатления ее крохотности. Удлиненная комната, как многие другие парижские квартиры, была выкрашена в кремовый цвет и выглядела обшарпанной. В дальнем конце комнаты — пространство, которое он называл своим «кабинетом», — множество ручек, карандашей, бумаг, самых разнообразных книг и журналов были разбросаны по столу из грубых досок на тонких металлических ножках. Здесь же стояла отцовская печатная машинка фирмы «Ремингтон».
Лоренс вошел в комнату в сопровождении настойчивого мяуканья Монки, его почтенной серой кошки эфиопской породы. Он сел рядом с Бретт, оперся о подлокотник дивана и задел лампу в виде металлической кобры, чье свернутое тело поддерживало матовый стеклянный конус. Кошка отскочила в сторону и тут же потерлась о его ноги, оставив на рыже-коричневых твидовых брюках свой меховой след. Именно из-за Монки Бретт никогда долго не оставалась у Лоренса. Эта кошка по-особенному не взлюбила Бретт и орала почти беспрерывно, когда она была там. Они пытались заставить ее замолчать, выгоняя из спальни, но она скреблась и царапалась в дверь.
— Ты сегодня удивительно молчалива. О чем ты думаешь? — спросил Лоренс.
— О тебе.
— Что обо мне?
— Лоренс, почему ты ни разу не был женат? — спросила она, Он подошел к окну, завернул рукава рубашки, затем его прорвало:
— Почему никогда не был популярностью? Почему никогда не был принцем Уэльским? Полагаю, что ничего не приносится на блюдечке!
— Если не хочешь отвечать, так и скажи, но не надо так выходить из себя, — отпарировала Бретт.
Лоренс сел.
— Извини. Я немного погорячился. Все выбирал время, чтобы рассказать тебе об этом, но все как-то не получалось, и я тоже не могу больше ждать.
Бретт посмотрела на него с насмешкой.
— У меня есть интересные новости: одна хорошая и одна плохая. Хорошая новость — я получил приглашение в Стокгольм на две недели в августе, и мы наняли девочек в Швеции, а также несколько опытных парикмахеров и гримеров согласились работать с нами. Бретт, я хочу, чтобы ты проводила съемку. Это десять страниц для ноябрьского выпуска.
— Швеция! Как замечательно! Ты же знаешь, что я хотела побывать там. Время — не проблема.
Бретт была возбуждена. Она до сих пор ни разу не была на родине своих предков, и в своем воображении представляла мифические сады и каналы Стокгольма.
Заметив, что он замолчал, она поинтересовалась плохой новостью.
— Так, а что за плохая новость? — тревожно спросила она.
— Мне предложили отдохнуть в одном фермерском доме в Турноне д'Агенайз. Бретт, в течение года у меня не было ни одного дня отдыха, и я весь вымотался. Эти две недели будут для меня, наверное, единственной возможностью отдохнуть. Но это те самые две недели, что ты будешь в Швеции.
— Э… — пролепетала она.
Бретт была рада работе в Швеции, но расстроилась, что Лоренс будет отдыхать без нее. Они никогда не обсуждали свой отпуск, но она была уверена, что они проведут его вдали от городской суеты.
— Сначала я хотел пригласить другого фотографа, но подумал, что это было бы эгоистично. Ты — идеальная кандидатура для этой работы, — говорил он, поглаживая ее по спине. — Потом я было почти совсем отказался от предложения с фермой. Там так красиво и тихо, и я на самом деле хотел бы побыть с тобой.
— Не глупи. — Глаза Бретт светились любовью и пониманием:
— Я знаю, что тебе необходимо отдохнуть. Ты должен поехать. Меня искушает сказать, чтобы ты пригласил на съемки кого-нибудь вместо меня, но я понимаю, что все еще учусь профессионализму и поэтому не могу отказаться от этой работы. В жизни всегда будет так, правда ведь?
— Конечно. Может, я смогу облегчить ее сейчас? Почему бы тебе не поехать со мной в Рим на уик-энд?
— Великолепная идея! До пятницы у меня дела, но потом я буду свободна до понедельника, — обрадовалась Бретт.
— Отлично. Надо сказать Матильде, чтобы она изменила заказ и забронировала номер до понедельника.
— У нас будет самый лучший уик-энд! Бретт бросилась на шею Лоренсу. Она так любила этого человека, понимавшего, что ее цели не всегда совпадали с ее желаниями, и предоставлявшего ей возможность совершенствовать свое мастерство. При таком сочетании не было конца ни ее совершенствованию, ни их совместной дороге.
В середине августа Лоренс проводил Бретт и бригаду «Вуаля!» в Стокгольм и обещал звонить при первой возможности.
Он почти не обращал внимания на окружающую природу, небольшие таверны и старинные храмы на пути в Турнон д'Агенайз. Впервые за все годы он ничего не ожидал от этой поездки.
Лоренс остановился у фермерского дома, построенного более четырех веков назад, и достал вещи из багажника. Проходя по каменным ступеням, он услышал пение знакомого хриплого голоса с явно французским акцентом и фамильярно крикнул:
— Монки! Открой дверь — у меня заняты руки.
— Никак не могу понять, почему я все еще откликаюсь на то, как ты меня называешь, — сказала она, распахивая потертую деревянную дверь.
Однако Моник Бачимонт отзывалась на это прозвище все пятнадцать лет.
Моник почувствовала напряженное состояние Лоренса, как только он вошел. Их августовская передышка в Турнон д'Агенайз всегда была бальзамом после всех стрессов и страстей Парижа. Но теперь, когда они бродили по окрестностям, Лоренс был рассеян и далек от нее, и их простые взаимоотношения заменились пространными разговорами.
На пятое утро Моник сказала:
— Эта девочка отличается от всех, правда?
Она методично разламывала на куски свою булку-подковку и крошила в тарелку. Они никогда раньше не говорили о его женщинах — просто не было необходимости. Моник всегда закрывала глаза на легкие увлечения Лоренса. У нее самой был один, а когда и двое мужчин помимо него. Но они были вместе, и до сих пор ничто не угрожало их союзу.
— Моник, я не знаю, что делать. Это пытка для меня. — Лоренс закрыл глаза ладонями. — Ты знаешь, я люблю тебя. Мы всегда так много значили друг для друга, и я не представляю, как бы выжил без тебя. Но она такая… Я не знаю. Не могу этого объяснить. Я хотел бросить ее, но не смог, — с горечью сказал Лоренс.
У него было много приятных увлечений, но, как богатая пустыня, он только слегка соблазнялся ими; все они были достаточно материализованными, чтобы можно было ими увлечься.
Бретт была другая. Чем больше он был с ней, тем она становилась менее требовательной.
Но мог ли он променять устоявшийся ровный комфорт с Моник на восхитительную юную страсть Бретт? Сможет ли он удовлетворить все ее ожидания?
— Даже самый сильный не сможет долго выдержать постоянную тяжесть в двух руках. Ему надо или облегчить нагрузку, или вообще бросить ее, — тихо сказала она.
Моник решила дать ему время до декабря для принятия решения. Она отдала многие годы Лоренсу и чувствовала, что ее ожидание будет оправдано.
У небольшого цинкового завода, которым владел ее отец, она буквально вытащила Лоренса, пьяного, из сточной канавы, и оказалось, что это было местом проживания молодого разочарованного американского журналиста, только вернувшегося из Вьетнама. Она выслушивала его недовольные бормотания и громкие возгласы и терпеливо, шаг за шагом, убедила его вернуться к работе и, поднимаясь по ступенькам, дойти до «Вуаля!».
Моник знала, что была той пристанью, куда Лоренса тянуло от всех условностей и обязательств, и ей это самой нравилось. В своих отношениях с ним она легко отстояла свои права и потребности. Она переделала крошечное бистро, которое отец оставил ей в наследство, в знаменитый джаз-клуб Парижа. У нее был мужчина без предрассудков и обязательств жениться на ней — тот институт отношений, который на примере своих родителей она понимала как договор.
