Доктор засмеялся.

— Перина! Хотите верьте, хотите нет. Настоящая перина. А покрывало вышивала теща. Видите, в рисунке использован символ штата Орегон — орегонский виноград. Это вечнозеленое растение.

— Да?

— Прелестные голубые виноградники, правда? Моей жене это покрывало очень нравилось, поэтому она и постелила его в комнате для гостей. Уж такая она была Ну, располагайтесь поудобнее, а я оставлю вас — побудьте некоторое время один. Ванная — первая комната направо, — доктор пошел к дверям. — Да кстати, вам надо бы хорошенько выспаться, а дексамил может вам помешать. Сейчас принесу вам легкое снотворное, хотите — выпейте его, хотите — нет, но я советовал бы вам надеть пижаму и просто поваляться.

Роберт улыбнулся.

— Спасибо, но сначала я хотел бы посмотреть газеты. Сейчас спущусь за ними.

— Нет, нет. Я вам принесу. Располагайтесь, — доктор вышел.

Роберт еще раз осмотрелся, не вполне доверяя своим глазам, потом открыл чемодан, чтобы вынуть пижаму. Доктор, постучав, вошел в комнату с газетами, которые купил по дороге, положил их на стул и, помахав рукой, снова исчез за дверью. Роберт взял газеты, хотел было сесть на кровать, но утонул в перине. Кончилось тем, что он уселся на полу. Среди газет была и «Нью-Йорк Таймс», и прежде всего Роберт заглянул в нее, чтобы узнать, сколько места там уделили его истории. Ему пришлось пересмотреть семнадцать страниц. Репортаж занимал колонку дюймов в пять. В нем бесстрастно сообщалось, что риттерсвильская полиция ждет зубного врача Уинкупа, доктора Томаса Макквина, и что мистера Форестера, который двадцать первого мая дрался с Уинкупом, «в среду вечером обстреляли в его доме под Лэнгли». Речь, конечно, шла о пуле, угодившей в салатницу. В риттерсвильском «Курьере» и в «Газетт», выходившей в Лэнгли, говорилось о другом. Они извещали о пяти вчерашних выстрелах, «которые всполошили соседей Форестера, поспешивших к нему в дом. К раненому в левую руку Форестеру был вызван из Риттерсвиля доктор Альберт Нотт. Это уже второе покушение на Форестера, совершенное злоумышленниками или злоумышленником, которые являются друзьями Грегори Уинкупа»… Ни в одной из газет не делалось предположения, что стрелять мог сам Уинкуп.

Вернулся доктор Нотт со стаканом воды.

— Что это вы сидите на полу?

Роберт встал.

— Мне показалось, здесь удобнее всего разложить газеты.

— Да-а-а, — покачал головой доктор, — вот что значит старый дом. Если вдуматься, все очень неудобно.

Роберт улыбнулся и взял стакан с водой и таблетку, на этот раз белую.

— Пожалуй, приму.

— Прекрасно. Около трех мне нужно уйти. Если проголодаетесь, в холодильнике сыр и всякая всячина. А вечером мы поедим как следует, — он повернулся к дверям.

— А вы не хотите посмотреть газеты?

— Да, посмотрю. Вы уже прочли?

Роберт подобрал газеты.

— Да.

Он вручил их доктору. На минуту Роберт встретился с его взглядом, добрым и улыбчивым, но маленький рот доктора, казалось, противоречил выражению глаз. Губы были напряженно сжаты. «Отчего бы это? — подумал Роберт. — Он сомневается ю мне? Подозревает? Или все еще горюет по жене? А может, это мне всюду чудится подозрительность?»

Роберт надел пижаму и заснул.

Когда он проснулся, солнце, казалось, светило прямо в комнату. Оно садилось. Часы Роберта показывали без четверти семь. Он пошел в ванную, умылся, почистил зубы и оделся. Проходя через холл, он услышал, как внизу, в кухне, кто-то позвякивает ложкой о миску. Роберт не мог себе представить доктора, занятого стряпней, хотя утром тот отлично приготовил яичницу. Роберт опять пощупал руку, нажал рану. Боли почти не чувствовалось. Ощутив прилив энергии и бодрости, он бегом спустился вниз по лестнице, держа руку над перилами. И на мгновение вспомнил, как вот так же сбегал вниз по лестнице в доме Никки.

Доктор в переднике готовил ужин.

— Хотите водки? — спросил он. — Вы любите водку со льдом? Вот бутылка, — кивком головы он указал на стойку рядом с холодильником.

— Не прочь! Налить вам, сэр?

Роберт налил водки и поинтересовался, не может ли он помочь Он заметил, что в столовой уже накрыт стол на двоих. Доктор сказал, что помогать нечего, ужин у них будет самый простой; холодная индюшка с клюквенным соусом из магазина и макароны с сыром из холодильника.

Когда они сели за стол, доктор предложил Роберту сухого хереса. Он сказал, что они с женой были большими любителями шерри — шерри и чая. В кухне у него хранится шестнадцать сортов китайского чая.

— Не могу сказать, какое удовольствие вы доставляете мне своим обществом, — нарушил доктор паузу, воцарившуюся за едой.

Он уже расспросил Роберта о его работе, и Роберт рассказал даже про книгу о насекомых, которую он иллюстрировал для профессора Гумболовски. Ему пришлось сделать шесть или семь лишних рисунков, но в марте он и их закончил.

— Знаете, вы мой первый гость после того, как умерла жена, — сказал доктор. — Меня все приглашают, но, видите ли, мне неловко, я понимаю, как они ради меня стараются. Это может показаться странным, но я с удовольствием созвал бы всех своих старых друзей, устроил бы настоящий праздничный обед, но ведь они решат, что я сошел с ума — затевать пиры, когда я только что потерял жену. Вот я и не зову к себе никого. Кроме вас, — он улыбнулся счастливой улыбкой, отпил шерри, закурил маленькую сигару. — А с вами мы незнакомы. Чудеса!

«После развода я испытывал почти то же самое», — подумал Роберт. Он не знал, что ответить доктору, но тот и не ждал ответа.

«Кроме вас», — повторил про себя Роберт. Кроме человека, которого чураются и жаждут выжить из города соседи, человека, на чьей совести самоубийство, человека, подозреваемого в том, что он утопил другого, а теперь отрицает это. Интересно, что думает доктор на самом деле, что думает о нем? А может быть, он так погружен в свое горе, что ему все безразлично? Может быть, Роберт для него просто отвлечение, что-то вроде телевизионной программы, которую доктор включил, чтобы перестать думать о своей потере? Роберт понимал, что он так никогда и не получит ответов на все эти вопросы: ни сегодня, ни завтра, ни даже в субботу или в воскресенье, когда уже будет ясно, чей труп найден. Он чувствовал, что доктор никого не будет осуждать, не будет высказывать свое мнение. Хотя он несомненно такое мнение имеет и вообще интересуется всей этой путаной историей, в которую попал Роберт. По крайней мера интересуется настолько, что захотел прочесть газеты.

— Вы играете в шахматы?

Роберт смущенно поерзал на стуле.

— Играю, но плохо.

Они поднялись в комнату Роберта. В ней стоял специальный шахматный столик, инкрустированный слоновой костью и тиковым деревом. Роберт еще раньше заметил этот стол, а сейчас подумал, не потому ли доктор отвел ему эту комнату для гостей, что она на втором этаже и в задней части дома? За окнами уже стемнело. Уходя наверх, они потушили свет внизу. Доктор принес на подносе кофейные чашки и кофейник. Роберт знал правила игры и даже в свое время читал кое-какие книги о шахматах, но вся беда заключалась в том, что ему нисколько не хотелось выиграть. Однако он старался изо всех сил чтобы не огорчать доктора. Доктор усмехался, бормотал что-то себе под нос, раздумывая над ходами. Самым добродушным образом он стремился как можно скорее объявить Роберту мат. За двадцать минут они сыграли две партии, и обе Роберт проиграл. В третий раз Роберт постарался сосредоточиться как следует, и партия длилась почти час. Но кончилась тем же результатом. Доктор, похохатывая, откинулся в кресле, и Роберт тоже рассмеялся.

— Хотелось бы сказать, что я не в форме, но я никогда в ней не был, — признался Роберт.

Вдали заскрипели тормоза. Единственный звук, нарушивший тишину. Роберт слышал даже, как на первом этаже ровно тикают часы.

— Двадцать минут одиннадцатого! Как насчет рюмочки бренди? — спросил доктор.

— Нет, бренди не могу. Я…

— О, понимаю. Тогда еще немного шерри. Оно, действительно, чудесное, — доктор встал. — Нет, нет, не спускайтесь Я мигом вернусь.