— Я же сказала что ушла от них, потому что мне стало противно их слушать.

Она двинулась к ванной, вернулась, взяла с тахты сумочку.

— Дженни…

Не слушая его, она прошла в ванную и плотно закрыла за собой дверь. Послышался шум воды Роберт, нахмурившись, курил и цедил бренди, потом налил себе еще. Дженни вышла из ванной.

— Слушай, Дженни, ты бы сказала мне, в чем дело. После того что случилось на прошлой неделе, я все выдержу.

Держа в руках сумочку, она стояла молча и не глядела в его сторону.

— Когда я просил тебя прийти сегодня, я думал, тебе будет интересно то, что я расскажу. Конечно, я ничего особенного не узнал. Ничего определенного, но все-таки… — Он почувствовал, что Дженни его не слышит. — Может быть, ты присядешь и допьешь кофе и бренди?

Только сейчас она перевела на него взгляд, печальный и отрешенный.

— Нет, я лучше пойду.

— Дженни, ну что такое? Если ты считаешь, что я столкнул Грега в воду, скажи прямо. Ну ответь мне хоть что-нибудь.

Дженни отошла к камину, пустому и черному, так как Роберт выгреб из него золу, и уставилась в черноту. Роберту показалось, что с тех пор, как они обедали в «Золотых цепях», она еще похудела.

— А с кем, кроме Тессеров, ты виделась вчера и позавчера? — спросил он.

Дженни взглянула на него и слегка повела плечом, как ребенок, к которому пристают взрослые.

— В воскресенье я была у миссис Ван Флит.

Роберт застонал.

— Ну и что она тебе сказала?

— Мы вместе осмотрели комнату Грега.

Роберт нетерпеливо сморщился.

— И нашли что-нибудь?

— Нет. Я думала, что-нибудь наведет меня на след, но не нашла ничего.

Роберт снова закурил.

— Вся одежда на месте? Ничего не исчезло? Ни чемоданов, ничего другого?

Дженни посмотрела на него оскорбленно.

— Я думаю, нам больше не следует видеться, Роберт.

Это потрясло его.

— Хорошо, Дженни. Это все, что ты можешь мне сказать?

Она кивнула. Потом, очень напряженно и неуверенно держась, подошла к кофейному столику, взяла свою пачку сигарет, из которой не выкурила ни одной, спрятала в сумку и направилась к стенному шкафу за пальто. Роберт обогнал ее и помог одеться. Ему показалось, что она избегает его рук, даже плечи изогнула, чтобы он до нее не дотронулся.

— Можешь не рассказывать, что тебе наговорила миссис Ван Флит, — сказал Роберт. — Я хорошо себе это представляю.

— Не в этом дело, — отозвалась Дженни, стоя в дверях. — Прощай, Роберт.

Эту ночь Дженни не спала и на другой день, во вторник, не поехала на работу. С вечера на понедельник она даже не ложилась, всю ночь бродила по дому, присаживалась на минутку почитать стихи из вынутой наобум книги, стояла у окна, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к крикам совы, «еще один символ смерти», думалось ей. Прилегла ненадолго на кровать, заложив руки за голову. На ней был только коротенький махровый халат. Давным-давно, сто лет назад, так ей казалось она приняла ванну. Дженни вспомнила, как ее братишка Эдди, ему тогда было лет восемь-девять, каждую среду и субботу, а может быть, и в другие дни недели, повторял, словно отказываясь поверить «Купа-а-ться?» — когда мать напоминала ему о вечерней ванне. Ее маленький братец! Когда он умер, ему было двенадцать. Столько времени прошло с тех пор! Иногда Дженни казалось что он был ее сыном.

На рассвете она уснула и проспала до одиннадцати. Вспомнила что в десять приносят почту, но мысль о письмах не вызывала у нее интереса. Дженни позвонила в банк и, когда к телефону подошел Стив, сказала ему, что заболела и не сможет выйти на работу. Было уже позже двенадцати, когда она натянула голубые джинсы, надела рубашку и пошла на дорогу к почтовому ящику. В нем оказалась только открытка из магазина готового платья в Риттерсвиле. Но потом Дженни заметила лежавшую на дне желтую открытку, надписанную почерком Роберта. Это был новый набросок из серии птиц: «Птица-пессимист», иногда называемая также peripatetic Paraclete. Местопребывание — мрачные долины Расцветка — темно-синее оперение с черной каймой по краям. Пение: Бва хуж-же! Бва-ить хуж-же! Дженни не улыбнулась. Она почти не различала написанного. Но ей вспомнилось, как счастлива она была, когда Роберт показал ей первую нарисованную им «птичку-прищепку». Дженни бросила обе открытки на кофейный столик у дивана. Несколько дней назад она вдруг стала как-то пугаться когда открытки с птицами Роберта попадались ей на глаза. Они хранились в маленькой книжке в синем шелковом переплете и лежали в верхнем ящике комода на втором этаже. Теперь она их больше не боялась.

Дженни несколько раз выговорила слово «смерть», словно пробуя на язык. «Дядюшка Смерть», как выражается Роберт, он делает вид будто сон про смерть ему неприятен, но Дженни-то уверена, что он притворяется. Она подумала, что могла бы понять это сразу, в тот день, когда он рассказал ей про свой сон в первый раз. Но вообще… интересно, сам Роберт про себя знает? Ведь олицетворять что-то собой, знать об этом и быть этим — вещи разные. Наверно, можно олицетворять и быть, но самому не догадываться. Но все равно, смерть держит его в руках, потому он и не хочет жениться на Дженни, не хочет даже поцеловать ее лишний раз.

В кухне она налила себе шотландского виски — половину высокого стакана без воды и без льда. И выпила до дна. Почитала еще стихи — Китса. Потом Дилана Томаса. Спустила шторы в гостиной и закрыла ставнями кухонные окна. Когда читаешь при электричестве, кажется, будто уже ночь, а Дженни не терпелось, чтобы ночь скорее наступила. Роберт говорил ей, что до того, как он с ней познакомился, ему тоже нравилось читать при электричестве. Дженни подумала не позвонить ли Сузи; попросить, пусть поливает цветы и возьмет, что ей захочется из вещей — ведь матери будет все равно, ей ничего не надо, она даже не выбралась к Дженни в гости посмотреть дом. Но вдруг Дженни показалось, что и цветы, и вещи не имеют никакого значения. Оставить матери записку? Деловую записку, это смягчит мелодраму, но Дженни не могла придумать нужных слов, да их и не была. Часы показывали шесть, когда она допила виски. Она налила себе еще полстакана. Все равно оставалась треть бутылки.

Около девяти Дженни сидела в гостиной опять переодевшись в голубой махровый халат, с недопитым стаканом виски, который налила в шесть. Она внимательно рассматривала свои изношенные желтые индийские мокасины — они казались ей уродливыми и прозаическими — и соображала, сколько шагов она в них сделала и ведь с единственной целью — износить. Платить ей ни за что не надо, только за свет и телефон, думала Дженни, а на это денег на текущем счете в банке хватит. Хватит и на то, чтобы выплачивать аренду мистеру Кэвено до тех пор, пока он снова не сдаст дом. Значит, можно не трудиться, не подниматься с места чтобы выписать чек. На секунду Дженни представила себе ужас родителей, как они не смогут поверить, когда услышат, но и это показалось ей далеким и незначительным, в конце концов, жизнь — ее, и она вольна поступать с ней как захочет. Потягивая виски, она вспомнила как всего несколько дней назад эту бутылку открыл Роберт, как он налил в стаканы себе и ей Дженни было приятно, что она пьет из той же бутылки.

Она подскочила от внезапного телефонного звонка, но к телефону пошла очень медленно.

— Привет! — раздался голос Сузи — Что ты делаешь?

— Ничего.

— Я думала не заскочить ли к тебе. Будешь смотреть в десять Роба Мэллоя?

— Нет.

— Что с тобой? Ты никак плачешь?

— Да нет, что ты!

— Ты как-то странно говоришь. Ничего не случилось?

— Ни-че-го не случилось.

— А как с Робертом? Надеюсь ты с ним покончила?

— Да, — сказала Дженни.

— Ну, несколько дней помучишься, но ничего, переживешь Так как, Джен, зайти мне? А?

— Нет, пожалуйста, не надо. Со мной все в порядке. По правде говоря, я сижу и пью виски. — Дженни решила, что это прозвучит бодрей.

— У тебя кто-то есть?