До избы добрались к вечеру.

Было уже совсем темно, когда появился Дин. Увидев Гришку, спеленутого тряпками, он побледнел и насупился.

— Чиво такое?

— А я знаю! — огрызнулась Кириллова. — Ты искал, и мы тоже. Вот — нашли.

Андрей процедил сквозь зубы:

— В упор били, сволочи! Гарь от выстрела на груди…

Дин немедля стал готовить настойку из зверобоя, потом бросился разводить очаг, чтоб сварить горицвет и промыть рану. Велев молодым людям ложиться спать, он запалил светильник и сел у нар.

Кириллова и Россохатский вышли из дома.

— Думаешь, Дин? — спросила женщина шепотом.

— Не знаю. Но больше некому… А может, кто и шатается рядом. Всяко бывает.

Они долго сидели на траве и молчали. Катя, не глядя на Андрея, спросила:

— Не забыл, чай, как я с Хабарой уходила? Не гулять шли.

И Кириллова, стараясь не упустить мелочей, которые ей теперь, бог знает почему, казались значительными, поведала о том, что случилось в тот горький вечер.

Россохатский молча выслушал женщину, затоптал цигарку, поднялся на ноги.

— Пойдем спать. Теперь ничего не придумать.

Они улеглись в Катином углу, чтоб не тревожить раненого и, отвернувшись друг от друга, закрыли глаза. Но так и не смогли уснуть до утра.

Как только в окошко пробились лучи солнца, Хабара открыл покрасневшие глаза. Заметив рядом с собой Дина, облизал губы, спросил:

— Ты убил, старик?

— Твоя глупо говоли, — рассердился китаец. — Дина — чесна человека…

— А зачем за мной таскался, варнак?

— Твоя тепель нет ума, — не меняя тона заявил Дин. — Твоя будешь здоловая — тогда сплоси…

— До костей обобрал, — прохрипел артельщик. — Экой мизгирь!..

Катя, подживив огонь и вскипятив чай, сменила старика у носилок. Она ободряюще улыбнулась Хабаре и приказала китайцу:

— Ложись. Догляжу за ним.

Дин неохотно забрался на нары, долго ворочался, кашлял и вздыхал. Но вот затих, будто не заснул, а затаился.

Спал он беспокойно и душно, вроде не хватало воздуха, но вскоре успокоился, и даже неясная улыбка тронула его сухие губы.

Дину снились шумные, пестрые улицы Сингапура, не Пекина и не Харбина, а именно Сингапура, города-перекрестка, о котором он столько слышал и столько мечтал. Китаец видел себя в маленьком кабинете ресторана, с в о е г о  ресторана, и хмыкал в забытьи от удовольствия.

Проснувшись, долго лежал с закрытыми глазами, пытаясь сообразить, где в его теперешней жизни корешки этого приятного видения. Но тут же вспомнил о Хабаре и поспешил встать.

Спрыгнув с нар, увидел заплаканные глаза женщины и хмурое лицо Россохатского.

— Помер Гриша, — не глядя на старика, пробормотала Катя. — Хоронить надо.

— Ладына, — кивнул китаец. — Однако раньше будем бога молити.

Он отошел за баньку, кому-то кланялся и что-то шептал, а вернувшись, взял лопату и отправился рыть могилу неподалеку от места, в которое так недавно положили Дикого.

Когда у Шумака вырос второй холмик, Дин аккуратно вытер лопату травой, сказал, нервно подергивая себя за бородку:

— Надо шибко много смотли клугом… Где-то близко ести плохая люди… Сильно плохая люди, Катя!

Эта внезапная встреча произошла в тот день, в конце которого, один за другим, с небольшим перерывом, прозвучали два выстрела в тайге.

Дин продвигался к реке, внимательно разглядывая следы Хабары, когда вдруг почувствовал на своем затылке пристальный взгляд человека или зверя.

Не подавая вида, что заметил опасность, старик продолжал ровно шагать к Шумаку и, мгновенно метнувшись за кедр, обернулся.

В десяти шагах от него, за мешаниной стланика, стоял Лю.

Молодой человек зарос бородой, одежда его висела клочьями, и голенища русских яловых сапог скоробились от грязи.

Лоб, уши, грязные кисти рук — это было видно даже на расстоянии — вспухли от укусов гнуса, узкие глаза покраснели и слезились, будто пришелец только что отошел от дымного костра.

— Нихао, ланжэнь! — кинул Лю вполголоса, и на его лице, как судорога, мелькнула усмешка. — Яо синдун, буяо дэндай[62]. Не так ли?

— Я пока не найди, — сухо отозвался Дин, пытаясь скрыть волнение, вызванное непредвиденным появлением соплеменника. — Тут шибко тлудно, господина Лю.

— Чжэ цзего хэй ши бухао-ди[63], — проворчал нежданный гость. — Хозяин очень недоволен, старик.

— Эта земля — ести майфу[64], — сморщился Дин. — Я живу здесь шэн сы мо цэ[65] — и все равно ничего не найди. Цзэньян бань?[66]

Лицо Лю потемнело совсем. Он свернул папиросу, закурил, сказал устало:

— Ты желаешь меня обмануть, старик. Твои следы то и дело — сверху следов артельщика. Однако и он ходил за тобой. Зачем это? Значит — запах добычи.

Молодой человек приблизился к Дину, затоптал окурок, закидал его рыхлой землей, сообщил:

— Хабара ушел к Шумаку. Я знаю, где искать. Идем быстро.

Они направились к реке. Старик шагал необычно — волочил ноги, натыкался на ветки, и тревожные мысли не покидали его.

Дин понимал, каких усилий и риска стоила Лю Джен-чану дорога к Шумаку.

Значит, Куросава не верит артели и послал парня приглядеть за ней. А может, Лю отправился сам, плюнув на японца? Мальчишка умеет ловить удачу, и стрелять он тоже наловчился, злобный собачий сын! Теперь, притащившись в тайгу, в этот забытый богом угол, он постарается добиться своего или уберет с дороги ненужного уже ему старика.

А ведь Дин чувствовал, что стои́т на пороге фарта, что вот-вот найдет Золотую Чашу, и жизнь полными пригоршнями заплатит ему за все лишения долгого века. С Хабарой можно будет столковаться, а нет — так обмануть или убить его, и тогда мечта о Сингапуре, о покое и почете станет ощутимой, как золотой слиток. И — на́ тебе! — в это самое время появляется Лю.

Грустные мысли до такой степени расстроили Дина, что уже казалось: в теле иссякли последние силы и ноги передвигаются только волоком.

Дин с ненавистью рассматривал затылок и спину Лю, прикрытую понятой, — и вдруг усмехнулся: даже такие крепкие спина и затылок не выдержат удара топором или одного-двух выстрелов.

Это немного успокоило старика.

Они увидели Хабару в тот момент, когда Гришка привязывал веревку к кедру.

Лю приложил палец к губам, и оба китайца замерли за деревьями, потом бесшумно легли у комлей, тая дыхание.

Минул час, второй — артельщик не появлялся.

— Мы будем ждать здесь день или много дней, — нарушил молчание Лю, — пока не вернется Хабара. Пусть отыщет золото — об остальном я подумаю сам.

— А как Лю узнает, что Глишка найди? — покосился на парня старик.

— Узна́ю. Ты задаешь много вопросов.

Дин ничего не ответил. Он всю жизнь вел опасную игру — и тогда, когда ходил за женьшенем, и тогда, когда мыл песок, и тогда, когда носил спирт через границу, и совсем недавно, в зимнем Саяне, где смерть была близкая соседка и всегда могла прийти к старику в гости.

Однако этот парень шибко опасен и станет драться до конца за свой пай. Поговаривали, что мальчишка стреляет без промаха, и в этом не раз убеждались хунхузы, с которыми он ссорился за добычу, или ва-панцуй, шедшие с промысла с полными лубянками корней. Сообщали также, что Лю знает несколько языков, изучал джиу-джитсу и может выпить много байцзю[67], не пьянея и не теряя разума. Ну, что ж, языки в тайге — лишняя кладь, а в остальном ладно: опыт и сила — на опыт и мудрость.

Размышления так увлекли Дина, что он чуть было не проглядел Хабару. Гришка вырос на обрыве внезапно, точно выскочил из земли. Видимо, устав до крайности, он свалился у дерева и, то улыбаясь, то морщась, стал быстро оглядывать тайгу.