Наводчик увидел двух красных в самый последний момент. Он рывком развернул «Льюис», и длинная очередь распорола воздух над головой Рокоссовского.

Конь Вани Сушкина зашатался, стал валиться на бок, и ординарец одним сильным движением выбросил себя из седла.

Конь упал тотчас, а Сушкин метнулся за Рокоссовским пешим ходом.

Вторично выстрелить пулеметчик не успел. Командир, бросая коня из стороны в сторону, налетел на растерявшегося казака и, резко откинувшись назад, рывком занес шашку над головой. Удар пришелся наводчику в шею, и казак мгновенно умер.

— Ложись за пулемет! — крикнул Рокоссовский задыхающемуся от быстрого бега Сушкину. — Бей, Ваня!

Описав дугу, командир спрыгнул с коня возле «Льюиса».

Вскоре рядом с Рокоссовским осадил Каина Степан Вараксин.

— Ну, как? — спросил он, оставляя седло. — Досталось барону от пекарей?

Рокоссовский бросил на Вараксина благодарный взгляд — и вдруг нахмурился.

— Это чего у тебя, Степан, красным гимнастерка измазана?

— Красным? Кровь, стало быть. Царапнуло меня маленько по груди, Константин Константинович.

— Помолчи и задери гимнастерку.

Рокоссовский осмотрел рану и, достав из сумы бинт, стал перевязывать товарища.

— Придется тебе в тылу поболтаться, Степа.

Вараксин удивленно посмотрел на командира — шутит, что ли? — и рассмеялся.

— Ты что?

— Вон люди чуть не без ног дерутся, а ты меня — в тыл. На мне, как на собаке, все без госпиталя зарастет.

Он покопался в суме, выудил оттуда жгут соломы и стал протирать взмыленного коня, даже ослабил подпругу, чтобы удалить пот под седлом и, усмехаясь, все качал головой.

— Скажет тоже — в тыл… Эка невидаль — царапнуло…

Через сутки, преследуя казаков, отряд вышел в район Новоселенгинска. Угроза Мысовой была полностью ликвидирована. Теперь общая обстановка и положение красных значительно улучшились.

Здесь еще не остывших от боя и воодушевленных победой людей настиг посланный комкором аэроплан. Летчик передал приказ Неймана — вернуть отряд в Мысовую. Рокоссовскому и Вараксину надлежало прибыть в штаб Экспедиционного.

Константин Константинович распорядился отдыхать до утра, а на рассвете трубачи огласили бивак сигналом «Вызов коноводов». Дорога на Гусиное озеро покрылась клубами пыли. Конники, стрелки, обоз, телеги с ранеными устремились на север.

Отдохнув накоротке в Мысовой и отмывшись от походной грязи, оба командира выехали в штаб корпуса.

Нейман, увидев их у себя в кабинете, весело потряс товарищам руки, крикнул куда-то за перегородку:

— Чаю — красным героям! И перекусить что-нибудь!

Отхлебывая коричневый кипяток с блюдечек, все трое доброжелательно и весело поглядывали друг на друга и улыбались.

Наконец Нейман сказал:

— Ты вернешься в свой полк, Константин Константинович. Отряд Петра Ефимовича будет подчиняться тебе. Вы — старые друзья, и я надеюсь — все будет хорошо.

Рокоссовский кивнул.

— Слушаюсь.

Нейман спросил:

— У тебя одно «Красное Знамя», тезка?

— Орден? Один.

— Одному — скучно, — улыбнулся Константин Августович. — Штаб корпуса ходатайствует о твоем награждении за подвиг у Мысовой.

Потом он справился у Вараксина:

— Как идет сбор исторических материалов, Степан?

— Нормально. Бьем белых.

— Ну, хорошо. Я вас больше не задерживаю.

Оба командира поднялись. У двери Вараксин остановился, сказал Нейману:

— Я к Щетинкину и Рокоссовскому. Не возражаешь?

— Давай, — кивнул, Нейман. — В пути-дороге удачи вам, командиры!

Азиатская кавалерийская дивизия агонизировала.

Таяли ее люди, боеприпасы, последние надежды на успех.

Отряд Щетинкина, 35-й кавполк Рокоссовского и красномонголы шли по пятам врага.

Вблизи реки Эгин-Гол Унгерн разделил дивизию на две колонны. Он увел два конных полка и обоз с ранеными вперед, оставив начальнику второй колонны 1-й и 2-й полки и приказав во что бы то ни стало задержать красных.

Генерал Резухин не был наивным человеком и новичком в войне. Он вполне понял, что его казаки оставлены на реке в качестве затычки, и эта затычка не выдержит напора врага. Положение сложилось безвыходное — и все-таки Резухин орал на командиров, требовал стоять насмерть, одним словом — вел себя неразумно, если иметь в виду соотношение сил и обстановку, в которой находилась колонна.

Офицеры мрачнели и тишком ругали ошалевшего генерала:

— Кричит, аж из шкуры вылазит!

Наконец у них лопнуло терпение и они решили: спастись можно, лишь убрав с пути Унгерна и Резухина. Заговор возглавил полковник Островский.

Семнадцатого августа полтора десятка оренбургских казаков под командой полковника Хоботова застрелили Резухина в упор и зарыли труп на берегу реки, у сопки Трехглавой.

Оба полковника тотчас решили переправляться через Эгин-Гол вплавь и на местных лодках — карбазах. Но вскоре были атакованы красномонголами. Выйдя к Селенге и бросив на ее левом берегу остатки обоза, белые форсировали реку на чем бог послал. Почти треть колонны очутилась на дне.

И хотя сам барон некоторое время назад переправился через Селенгу с меньшими потерями, все — и он, и красные — понимали: это конец Унгерна. Казагранди был мертв, Резухин тоже, наступал черед самого барона.

И во мраке августовской душной ночи прогремела пулеметная очередь, выпущенная по палаткам барона и его адъютанта.

Унгерн выбежал наружу, услышал хриплый голос прапорщика Бурдуковского:

— Ваше превосходительство, берегитесь! Еремеев убит!

Снова раздался треск пулемета, и снова смерть пролетела мимо барона. И это была, пожалуй, его последняя удача.

Бурдуковский без седла, охлюпкой, ускакал в темень, мелькая белой исподней рубахой и колотя лошадь пустыми ножнами шашки.

И тогда Унгерн, сотрясаясь от бешенства и страха, кинулся под защиту монгольских цириков Сундуй-Гуна. Тощий и грязный, он прискакал к азиатам в синем шелковом халате монгольского князя, дарованном ему монархом этой страны. Беглец все-таки был хан и чин-ван Монголии, и надеялся, хотел верить, что его не тронут здесь, на последнем островке желтой монархии.

Но друг и соратник Унгерна Сундуй-Гун полагал, что собственная шкура ничуть не дешевле генеральского халата. По его приказу барона стащили с коня и связали, чтобы, смотря по обстоятельствам, кинуть белым казакам для расправы или с выгодой передать большевикам.

Однако и то и другое нелегко было сделать. Полк Константина Рокоссовского и отряд Петра Щетинкина шли где-то рядом, и каждую минуту можно было ждать смерти или плена.

Вараксин, находившийся в это время в отряде, мчался в погоню вместе с головным разъездом, и мокрый чуб Степана потемнел от пыли. Рядом дробил копытами землю конь эскадронного Гайи Ранисавлевича.

Чуть сзади скакали Рокоссовский и Щетинкин. Константин Константинович сидел в седле неловко, — еще побаливала растревоженная в боях и переходах рана. Покрасневшие голубые глаза командира пристально следили за всплесками пыли на горизонте, быстро перемещавшимися с запада на восток. Там, вне всякого сомнения, шла конница.

Внезапно Рокоссовский обогнал комэсков и остановил коня. Почти одновременно натянули поводья Перцев и Ранисавлевич.

— Перцев, — сказал комполка, раскрыв планшет и взглянув на карту, — мы в десяти верстах западнее горы Урт. Бери своих людей и скачи за куре Чулгин-Суме. Освети мне дорогу туда, товарищ.

Потер щетину на лице, добавил:

— Видишь пыль впереди? Это Сундуй-Гун или Островский. Смотри в оба, комэск.

Вараксин подъехал к Щетинкину, сказал, чувствуя, как горит пересохшее горло:

— Разреши и мне пойти с ними, Петр Ефимыч. А то я совсем вроде писаря при тебе.

Щетинкин покосился на Вараксина, вздохнул.

— Тебя все одно не удержать, Степа. Скачи. Да гляди, не путайся в ногах у Перцева. Не отбивай у него хлеб.

Вараксин и Перцев весело переглянулись, подмигнули друг другу и пришпорили коней.