Неделю назад Грюнштейн переслал Тухачевскому резолюцию красноармейцев 27-й дивизии. Бойцы клялись, что лишь смерть может прервать их железный марш на восток.
В один час сорок пять минут Михаил Николаевич послал по телеграфу записки Павлову и Эйхе. Командарм требовал:
«Положение на фронте армии таково, что необходимо самое самоотверженное напряжение, чтобы удержать за собой инициативу и разгромить противника. Эта тяжелая задача — вырвать свою волю из-под давления противника — основной своей тяжестью падает на начдива-27. Начдив-26 обязан сделать все от него зависящее, чтобы обеспечить решающую атаку 27-й дивизии. Еще раз указываю, что мой последний приказ должен быть проведен твердо и неуклонно в жизнь — и это обеспечит нам победу. Рассчитываю вполне на успех 27-й дивизии.
Командарм Тухачевский».
Утром Михаил Николаевич вызвал к прямому проводу Челябинск.
Павлов доложил:
— Полки выведены на линию Мидиак — Першино — Щербаки. Артиллерия в кулаке. Через час начнем.
— Благодарю, Александр Васильевич, — отозвался Тухачевский, — Передайте Константину Августовичу: штаб и я верим вам и желаем успеха. До встречи.
Ударная группа Неймана начала штурм белых позиций в установленный срок. Белые или не сумели разгадать маневр 27-й дивизии, или разобрались слишком поздно. Войска Каппеля, казаки Волкова и Косьмина еще безуспешно пытались пробиться на юго-востоке, когда Нейман всеми силами восьми полков ударил по Войцеховскому. Уже через сутки, тридцатого июля, ни у кого не осталось сомнений: на фронте явно обозначился перелом в пользу красных дивизий.
Нет, это была не окончательная победа, но теперь она становилась реальной возможностью, и от 5-й армии требовались последние усилия воли и духа.
Командарм послал срочную телеграмму Павлову. Он закончил ее словами, которые уже сказал начдиву по прямому проводу:
«Таким образом, успех на фронте вашей дивизии выльется в полный разгром противника, а потому удвойте энергию и разбейте его!»
Размышляя о делах армии, Тухачевский вдруг понял, что не высидит в штабе, что ему совершенно необходимо побывать на линиях боя, самому убедиться в надежности войск, разобраться на месте в деталях.
Он знал, что штаб станет возражать против поездки, — фронт крайне напряжен и обстановка меняется ежечасно, но полагал: сумеет вернуться в Уфу через сутки. Да ведь и то сказать: в штабе подобрались работники, на которых можно положиться.
Тухачевский позвонил, и в кабинет почти тотчас вошел Круминьш.
— Поезжайте теперь же в авиаотряд, Альберт, — распорядился Михаил Николаевич, — пусть Астахов приготовится для полета в Челябинск. Вернетесь, предупредите Ивана Кудрявцева, чтоб не отлучался от автомобиля. Поедем на аэродром.
— Слушаюсь.
Проводив адъютанта, Михаил Николаевич прибрал на столе, запер бумаги в сейф и спустился на первый этаж, в комнату начальника штаба.
Ивасев, узнав, что командарм решил лететь в Челябинск, пожал плечами.
— Рискованно. Колчак почти окружил город, и вы можете угодить в мышеловку.
— Помилуйте, Яков Климентьевич, — возразил Тухачевский. — Двадцативерстный коридор — совсем немало, чтоб там проскочил всего лишь один самолет.
Начальник штаба вздохнул.
— Вас все равно не удержишь. Отправляйтесь. Но я ставлю одно непременное условие: завтра вы вернетесь в Уфу.
— Да, конечно. Я и сам рассчитываю на одни сутки.
Командарм дружелюбно взглянул на собеседника.
— Я привезу вам самые свежие сведения о наших людях.
— Вы не взводный и даже не начдив, Михаил Николаевич. Никому не придет в голову упрекать командарма за то, что он находится в штабе.
— Понимаю. И все же полечу. Не то совесть заест.
— Ну, бог с вами. Летите. И поберегитесь, прошу вас.
* * *
Начальник 27-й дивизии почти не спал. В свободные от боя минуты он выступал на городских митингах, призывая Челябинск под ружье.
Как-то, вернувшись с собрания в свой штаб, Павлов увидел у стола молодого человека в гимнастерке, перепоясанной ремнем, и в черных плисовых галифе.
Весело улыбнувшись, начальник дивизии бросил ладонь к козырьку фуражки.
— Здравствуйте, Александр Васильевич, — ответно улыбнулся командарм, шагая навстречу Павлову и поблескивая голубыми глазами. — Извините, не предупредил о приезде. Внезапный, знаете ли, вояж.
Он сел у стола, подождал, когда начдив сделает то же, и заметил, кивнув в окно:
— У вас тут, я гляжу, горячо.
— Весьма, — подтвердил собеседник. — Вертимся, как грешники в пекле. Мало патронов. Конницы не хватает. Но, полагаю, выкрутимся.
— Что ж, не впервой… — согласился Тухачевский. — Да и мы вам поможем.
Грузный Павлов снял с бритой головы фуражку, вытер пот платком.
Командарм молчал несколько секунд, собираясь с мыслями, наконец придвинул свой стул к стулу начдива.
— Нам надо обо всем договориться, Александр Васильевич, чтоб никакая неожиданность не испортила дела.
Он заглянул в глаза Павлова, будто хотел удостовериться, что Александр Васильевич действительно и до конца понимает его.
— Мы уже условились с вами заранее, что не станем обольщаться легкой победой в Челябинске. Мы знаем: Колчак впустил нас сюда с умыслом — адмирал надеется задушить нашу армию в «челябинском мешке». Город и в самом деле обложен войсками Каппеля, Войцеховского, Волкова, Косьмина. И они попытаются затянуть горловину мешка.
Тухачевский побарабанил пальцами по столу, и внезапно белозубая улыбка осветила его лицо.
— Однако Колчак кое в чем ошибся. Мы заняли город на неделю раньше, чем нам его собирались отдать. И главное: карты адмирала спутало восстание рабочих Челябы и Копей. Мы, разумеется, использовали этот взрыв для нашей победы, и он окажет нам услугу еще не раз.
— Да, конечно. Но будет, как вы понимаете, нелегко. И я прошу вас не однажды проверить оборону, боезапас, вооружить добровольцев. Особое внимание последним. Мы обескровлены боями, и вся надежда на рабочих.
— Ясно, Михаил Николаевич. Желаете посмотреть оборону?
— Да. Начнем с рабочего отряда, а потом — в штабриг, к Нейману.
— Добро, — поднялся Павлов. — Добровольцами командует Степан Вараксин, дельный парень и не трус. Вы с охраной?
Тухачевский, занятый своими мыслями, чуть пожал плечами.
— Нас охраняет наша армия. Если она сдаст позиции — ни мне, ни вам не уцелеть.
— Понимаю. Поедем на машине?
— Нет, на конях вернее. Велите седлать.
— Слушаюсь.
* * *
Подъезжая к позициям на северном обводе города, Тухачевский с обостренным вниманием приглядывался к устройству обороны челябинцев.
Отряд был укрыт в окопы полного профиля, фланги охранялись пулеметами, впереди темнели ячейки наблюдателей.
Командарм с благодарностью подумал о пролетариях, прежде всего — о самых молодых, которые, без сомнения, раньше не нюхали пороха. Он сказал Павлову:
— Мы с вами военные люди, Александр Васильевич. Нам положено знать войну… Мужество рабочих — это понятно. Но разве не достойна удивления воинская искусность слесарей и шахтеров. Откуда она?
— От желания победить, — рассмеялся Павлов, поглаживая усы и бороду.
Командарм прошел вместе с Вараксиным по траншеям, потолковал с людьми, посоветовал, как обезопасить себя от ночных атак неприятеля и как, при нужде, построить круговую оборону рот.
Вараксин Тухачевскому понравился. Слесарь с завода «Столль и К°» был невозмутим, простодушен, весь светился здоровьем и жаждой дела.
Прощаясь с Тухачевским, Вараксин тряхнул русой гривой, сказал, словно бы извиняясь за свой излишний оптимизм:
— Оно, конечно, воевать еще в новинку. Но не беспокойтесь — обвыкнем.
— А страшновато? — полюбопытствовал командарм.
— Как не страшно! — ухмыльнулся Степан. — Гремит кругом, как в преисподней. Вот и с человеком поговорить не дают.
