К тому же кузина Мелисандра стала свидетельницей просто ужасного зрелища — она застала Вирджинию, когда та скатывалась по перилам лестницы. Кузина не стала об этом говорить миссис Джексон, бедняжка и без того все видела и молча переживала. Но заявление Вирджинии в субботу вечером, что она больше не пойдет в англиканскую церковь, разрушило каменное молчание миссис Джексон. — Не пойдешь больше в церковь?! Вурж, ты совсем…

— Я не сказала, что совсем не пойду в церковь, — возразила Вирджиния, — я пойду в пресвитерианскую церковь. А в англиканскую не пойду.

Это было еще хуже. Миссис Джексон залилась слезами, осознав, что ее вызывающее высокомерие уже не оказывает своего воздействия.

— Что ты имеешь против англиканской церкви? — всхлипнула она.

— Ничего. Только то, что вы постоянно заставляли меня ходить туда. Если бы вы заставляли меня ходить в пресвитерианскую церковь, я бы пошла сейчас в англиканскую.

— Разве хорошо так разговаривать с матерью? Какая истина заключена в словах, что значительно больше, чем укус змеи, ранит неблагодарность детей!

— А разве хорошо так разговаривать с дочерью? — тут же парировала Вирджиния.

Поэтому поведение Вирджинии на праздновании серебряной свадьбы удивило миссис Джексон и кузину Мелисандру меньше, чем всех остальных. Они сомневались, стоит ли вообще брать ее с собой, но сделали заключение, что, если они не возьмут девушку, это вызовет пересуды. Может быть, она все-таки будет вести себя пристойно, так, что посторонние не заметят в ней ничего странного. Благодаря милости судьбы утром в воскресенье шел ливень, и Вирджиния не смогла выполнить свою отвратительную угрозу пойти в пресвитерианскую церковь.

Она не возражала бы, если бы ее оставили дома. Все эти семейные праздники были безнадежно скучными. Джексоны постоянно что-то праздновали. Это было давно установившейся традицией. Даже миссис Джексон давала обед по случаю годовщины своей помолвки, а кузина Мелисандра приглашала друзей на ужин в день своего рождения. Вирджиния ненавидела эти развлечения, потому что многие недели после этого приходилось ужиматься, экономить и оплачивать счета. Но она все-таки хотела пойти на серебряную свадьбу. Если она не пойдет, это оскорбит чувства дяди Гэвина, к тому же Вирджиния где-то даже и любила дядю Гэвина. Кроме того, Вирджинии хотелось под новым углом зрения посмотреть на своих родственников. Это было прекрасное место, чтобы публично объявить свою декларацию независимости, если представится случай.

— Надень свое коричневое шелковое платье, — сказала миссис Джексон.

Как будто ей можно было надеть что-то другое! У Вирджинии было только одно праздничное платье, с рюшами из коричневого шелка, отданное ей тетей Патрицией. Тетя Патриция заявляла, что Вирджинии не следует носить белое, но время это миновало уже несколько лет назад. Так что Вирджиния пошла к себе и надела коричневое шелковое платье. У него был высокий воротник и длинные рукава. У девушки никогда не было платья с открытой шеей и рукавами до локтя, хотя их носили даже в Хайворте уже много лет. Но зато Вирджиния не стала причесывать волосы в стиле помпадур. Она стянула их в узел на шее, опустив часть волос на уши. Ей казалось, что такая прическа идет ей, только узел на шее был до нелепости мал. Миссис Джексон заметила изменившуюся прическу, но решила, что будет лучше, если она ничего не скажет накануне праздника. Было очень важно, чтобы Вирджиния оставалась в хорошем настроении до окончания вечера. Миссис Джексон даже не задумалась над тем, что впервые в жизни она решила позаботиться о настроении Вирджинии. Но ведь дочь никогда и не бывала «странной» до этого.

По дороге к дяде Гэвину — миссис Джексон и кузина Мелисандра, разговаривая, шли впереди, а Вирджиния быстрыми шагами семенила за ними — мимо них промчался Саймон Грин. Пьяный, как обычно, но не так, чтобы это уж очень бросалось в глаза. Правильнее было бы сказать, что он был достаточно пьяный, чтобы быть подчеркнуто вежливым. Он приподнял свою невероятную шляпу, поднял в приветствии руку и отвесил им низкий поклон. Миссис Джексон и кузина Мелисандра не осмелились пренебречь приветствием Старого Саймона. Ни та, ни другая, ни обе вместе. Он был единственным человеком в городе, способным что-то запаять или починить, когда в этом возникает необходимость, поэтому его нельзя было обижать. И все-таки женщины ограничились только сухим легким поклоном. Старый Саймон должен знать свое место.

Вирджиния же в очередной раз поразила их своим безрассудством. Девушка радостно улыбнулась и помахала Старому Саймону. А почему бы и нет? Ей всегда нравился этот старый грешник. Он был веселым, живописным, бесстыдным развратником и резко отличался от монотонной респектабельности чопорных жителей Хайворта. Несколько дней назад Саймон прошелся по Хайворту почти что раздетый, выкрикивая проклятия своим громогласным голосом, который можно расслышать за многие мили, а потом еще и пустил свою лошадь галопом по чопорной и величавой Элм-стрит.

— Кричит и богохульствует как дьявол, — пожала плечами кузина Мелисандра, когда они сидели за столом.

— Не могу понять, почему божий суд так долго не падет на такого человека, — раздраженно заметила миссис Джексон, как будто пытаясь напомнить провидению, что пора уже и поторопиться проявить свою власть.

— Его все равно найдут когда-нибудь мертвым, он погибнет под копытами лошади, — успокоила ее кузина Мелисандра.

Вирджиния, конечно, ничего не сказала, но подумала про себя, что периодические пьянки Старого Саймона — не что иное, как протест против бедности и монотонности существования. Вирджиния и сама мысленно устраивала такие пирушки в своем Голубом Замке. Наверное, Старый Саймон, лишенный воображения, не мог этого сделать. Его побег от реальности был реальным. Поэтому она помахала ему сегодня с неожиданно возникшим у нее дружеским чувством. Старый Саймон, все-таки не настолько пьяный, чтобы не узнать, кто его так дружески приветствует, от удивления чуть не выпал из своей разбитой повозки.

К тому времени они уже были у большого дома дяди Гэвина, который даже из соседних домов нелепой конструкции выделялся своей претенциозностью со всеми этими бесполезными окнами и эксцентричными крылечками. Вирджинии этот дом всегда напоминал самодовольного, напыщенного человека с бородавками на лице. Но раньше она молчала, а сегодня решила высказать свое мнение.

— Сплошное богохульство строить такие дома, — как бы между прочим заявила девушка, поднимаясь по ступенькам.

Миссис Джексон вздрогнула и опять подумала, что лучше бы уж Вирджиния оставалась сегодня дома. Она трясущимися руками сняла шляпу в прихожей и, дождавшись, когда кузина Мелисандра прошла вперед, предприняла еще одну слабую попытку предотвратить катастрофу.

— Не можешь ли ты вести себя как подобает настоящей леди? — умоляюще попросила она дочь, задерживая ее на площадке.

— Ах, если бы только была хоть какая-то надежда забыть все это, — задумчиво проговорила Вирджиния, и миссис Джексон поняла, что не может бороться с провидением.

Благословим эту пищу для нашей пользы и посвятим наши жизни служению Всевышнему, — кратко сказал дядя Гэвин.

Тетя Тримбал обомлела. Она всегда считала тосты Гэвина слишком короткими и легкомысленными. Тост в понимании тети Тримбал должен длиться по крайней мере минуты три, провозглашаться неземным тоном, напоминающим нечто среднее между стоном и молитвой. В знак протеста она держала голову склоненной подобающее по продолжительности время, чтобы привлечь внимание присутствующих. Когда она наконец позволила себе сесть прямо, то заметила, что Вирджиния смотрит на нее. Тетя Тримбал отвела глаза и с этого момента поняла, что с Вирджинией не все в порядке. В этих странных раскосых глазах — «нам следовало и раньше догадаться, судя по этим глазам, что с девушкой не все в порядке» — был ясно виден проблеск насмешки и удивления, как будто Вирджиния смеялась над ней. Невероятная вещь, безусловно. Тетя Тримбал отвернулась и запретила себе думать об этом.