Он понял, что в его дежурство стрелка манометра никогда больше не поднимется до ста шестидесяти фунтов…
Самое ужасное — что он не может бороться с этим, воспрепятствовать происходящему, предотвратить неизбежное. Старое судно отводят в док, заменяют в обшивке несколько поврежденных стальных листов, окрашивают подводную часть и обновляют машины. После этого оно снова может плавать по морям, пока вконец не износится, и только тогда его ставят на прикол. Так стоит оно до тех пор, пока не найдется какой-нибудь предприимчивый спекулянт, который разберет его на железный лом. И судна больше нет. Но для человека нет ни одного дока; выбывшего из строя сразу «ставили на прикол» — отдавали в жертву бедствиям и гибели.
Старый Карклис хорошо знал это. Он не хотел становиться на прикол. Мысли его шли в ногу с бодрым и задорным ритмом жизни, хотя тело не поспевало. Как страшно… очень страшно…
Туманным ноябрьским утром «Дзинтар» вошел в рижскую гавань. Кочегары вычистили машину, привели себя в порядок и получили отпуск на берег. Сейчас же после обеда стюард пришел на бак и, осторожно ступая, чтобы не запачкать свой белоснежный китель, просунул голову в двери каюты.
— Карклиса в салон!
Старый Карклис ни о чем не расспрашивал. Смущенно опустив глаза, стараясь уклониться от удивленных взглядов товарищей, он молча последовал за стюардом.
Все произошло так, как он и предполагал.
— Вы слишком стары для работы кочегара, — сказал капитан. — Нами получено распоряжение пароходства… Но если вы согласны работать трюмным, то мы оставим вас на «Дзинтаре». Я уже разговаривал с механиком. Он согласился на такую перемену. Что вы на это скажете?
Хотя предложение капитана не было неожиданностью для старого кочегара, он побледнел и некоторое время не мог вымолвить ни слова. Затем на лице его появилась гримаса, он посмотрел в глаза капитану и засмеялся дрожащим, нервным смешком.
— Трюмным… вы говорите… хе-хе… начать все сначала, стать подручным кочегара, приносить ему питьевую воду, подметать каюту и мыть посуду и, если понадобится, бегать на берег за папиросами?! Нет, этого от меня не ждите! Я благодарен вам, капитан, но это предложение направлено не по адресу. Возможно, что на «Дзинтаре» в кочегары я уже не гожусь, но я найду другое судно…
— Как знаете… — пожал плечами капитан. — Я полагал, что это было бы для вас не так уж плохо…
— Вы так думаете? Возможно… Но что бы вы сказали, если бы владелец судна Бривкалн сообщил вам, что вы уже стары для должности капитана и, если вам угодно, можете оставаться штурманом? Мы с вами почти однолетки. Разве вы остались бы и согласились выполнять распоряжения какого-нибудь молодчика, вашего бывшего ученика?
— Значит, вы хотите получить расчет? — спросил капитан.
— Да, если уж того не миновать…
В тот же вечер Карклис собрал свои вещи и попрощался с командой «Дзинтара». Сорок лет своей жизни он отдал пароходным топкам, объездил все уголки мира, пропитал своим потом уголь всех стран и вместе с ним, крупицу за крупицей, сжигал свои силы. Когда было создано «независимое» Латвийское государство, Карклис служил на океанском нефтяном танкере, который совершал рейсы в Персидский залив и в порты Черного моря. Ему надоело вечно скитаться среди чужих людей, и в Антверпене он нанялся кочегаром на латвийское торговое судно «Дзинтар», которое только что было приобретено рижским купцом Бривкалном. Это был первый пароход судоходного предприятия Бривкална, старая ржавая посудина, про которую моряки острили, что она не разваливается только благодаря смоле и молитвам. Но ржавая посудина ходила по морю, приносила хороший доход и скоро дала своему хозяину возможность приобрести еще несколько таких же посудин, только немного поновее, побольше и подороже. И в то время, пока Карклис седел, высыхал, становился все более тощим и слабым, насыщая огненные пасти котлов, пароходство Бривкална все богатело. Бривкалн покупал один пароход за другим, строил в Риге громадные пяти - и шестиэтажные дома, построил самую роскошную на взморье дачу, приобрел несколько автомобилей, яхту и моторную лодку и время от времени переводил изрядные суммы валюты в более надежные иностранные банки. Богатство Бривкална увеличивалось, росли капиталы, могущество и почет. Только Карклис ничего не мог накопить. Гол как сокол, он даже не успел жениться, и когда в день увольнения сошел с парохода, то унес с собой на берег лишь полупустой мешок с грязным бельем и мелким хламом, обычно накапливающимся у моряков. За все эти годы он ничего не приобрел, если не считать впалой груди да ревматизма. Но этим хвастаться не приходилось.
Ни один хозяин без нужды не будет продавать молодую лошадь, но когда она становится старой и немощной, загнанное животное начинает ходить по рукам. Цыгане водят ее по ярмаркам, продают, меняют. Она живет то у одного, то у другого хозяина, но все стараются как можно скорее от нее избавиться. Судьба старого рабочего мало чем отличается от судьбы старой лошади: его тоже никто не желает оставлять у себя. Его не берут на работу и выгоняют, когда он приходит предлагать свои рабочие руки.
Старый Карклис стал кочевать с одного судна на другое. В то время пароходства, как бы состязаясь, покупали новые суда, возникало много пароходных компаний, ибо ни одно предприятие не сулило такую верную и солидную прибыль. Все, у кого накопились лишние деньги, старались поместить их в дело пароходства, и владельцами и совладельцами их становились самые различные люди: бывшие президенты, депутаты, биржевые маклеры, фабриканты, профессора, адвокаты, нотариусы и врачи. Каждую неделю в порты отправлялись новые судовые команды. Одно время даже ощущалась нехватка в моряках.
В эти годы старого Карклиса нанимали в экипажи, отправляемые за границу для привода судов. Но ни на одном пароходе его не оставляли дольше чем на один рейс, — по приходе судна в Ригу капитан вызывал Карклиса в салон и давал расчет. «Вы слишком стары…» — говорили ему.
Карклис забирал свои вещи и сходил на берег, чтобы записаться в новую команду и отправиться за новым пароходом. Старику довелось участвовать в приводе большинства судов латвийского торгового флота, побывать на их крестинах, после чего от него сразу же отбирали ребенка. Карклис ходил по конторам пароходств, слонялся по набережной, встречал и провожал товарищей моряков, становясь с каждым днем все более ненужным, лишним. А когда прошла лихорадка с приобретением новых судов, старый Карклис окончательно остался на берегу. Даже угольщиком его не брали теперь ни на один пароход. Юнгой же работать он не мог — был слишком неповоротлив.
Прошло три года с тех пор, как Карклиса рассчитали с «Дзинтара», и вот его старый кормилец в начале зимы появился в Риге. Всякое пришлось испытать за это время старому моряку. Более года он провел на берегу, слоняясь по гавани, выпрашивая у коков остатки обеда, скитаясь с бродягами по пригородам Риги. Первое время, пока еще в кармане изредка появлялись сантимы, Карклис снимал койку в одной из квартир Московского предместья. Позже он находил убежище в приютах Армии спасения или городских ночлежках, а летом обходился без крова. Случалось, ему разрешали переночевать на каком-нибудь судне, если там оказывался знакомый моряк. Зимой, когда пароходов в гавани не было и сквозь ветхую одежду и рваную обувь мороз яростно кусал старое тело, Карклис старался укрыться от холода в городских столовых или в комнатах ожидания на бирже по найму судовых команд, где всегда собиралось много безработных моряков. Голодные, опустившиеся, без всяких перспектив, старые мореплаватели рассказывали друг другу свои приключения. Когда узнавали о прибытии судна, все скопом шли в гавань в надежде получить немного супу или кусочек хлеба. Однажды, когда у Карклиса уже третий день ничего не было во рту, им овладела безумная мысль — разыскать владельца своего бывшего судна и попросить помощи. Бривкална он встретил возле конторы пароходства, по пути на биржу. Так как вблизи оказалось несколько знакомых, Бривкалн вынужден был подать Карклису лат, и тот в знак благодарности снял кепку.
