«А пусть они повесятся со своими носами, — сердился Зандарт. — Не могу же я ради них из кожи лезть… У самих и в кармане и в брюхе пусто, а они еще фырчат, тьфу!..»

Когда Зандарт пришел в клуб, там было человек сто. Медлить с открытием собрания дальше не имело смысла: могли прийти много-много человек десять, больше латышей в городе не было. В тесном зале стояла такая духота, что лица у всех блестели от пота.

— Что же, начнем, — без всякой торжественности объявил Мелнудрис. Он был, как всегда, в черном, академического вида, хотя и сильно поношенном, сюртуке и в полосатых брюках; как всегда, время от времени откидывал назад длинные седые волосы. Несколько секунд он смотрел сквозь роговые очки в зал, пока не затихли разговоры, и начал:

— За последнее время среди нас стали циркулировать всевозможные разговоры. Многие единоплеменники читают различные газеты, слушают радиопередачи из Москвы и Риги: некоторые доверчиво внимают всяким слухам, распространяемым подозрительными элементами. Все это вместе взятое может сбить с толку даже самого благоразумного человека. Насколько вам известно, некоторые наивные люди поверили большевистской агитации, начали укладывать чемоданы и собираются вернуться в Латвию. Для того чтобы внести ясность в этот существенный вопрос, мы и созвали настоящее собрание. Сегодня вас познакомят с самыми свежими фактами, характеризующими положение в Латвии, и затем с нашими перспективами на ближайшее будущее. По первому вопросу докладывает господин Гайлит. Недавно он имел возможность лично говорить с несколькими единоплеменниками, приехавшими из Латвии. С вашего разрешения прошу господина Гайлита начать.

Мелнудрис сел на председательское место. К столику, который заменял трибуну, подошел высокий, не старый еще человек с лысиной и в пенсне. Он начал с того, что налил стакан воды, отпил глоток, по-видимому приготовясь к длинной речи. Откашлялся, протер пенсне и посмотрел на публику.

— Дамы и господа! Я не стану сообщать вам наиболее известные факты, ибо это было бы напрасной тратой времени. Время, как вы знаете, деньги, а деньги надо беречь. Большевистские агитаторы в последнее время пытаются вбить клин в наши ряды и заманить обратно в Латвию часть — я хочу сказать наименее сознательную часть — наших единоплеменников. Этим лицам, о которых уже упомянул в своей вступительной речи господин Мелнудрис, вероятно еще неизвестно, что в Латвии, как и всюду в Советском Союзе, свирепствует голод в самом страшном значении этого слова. Очевидцы рассказывают, что на улицах Риги люди падают от истощения и умирают на глазах у остальных прохожих. Когда скопившиеся трупы начинают затруднять движение, специальная команда чекистов обходит главные улицы и стаскивает их под ворота или на бульвары. Вечером улицы объезжает черная машина и увозит трупы неизвестно куда…

— Если так много трупов, как же успевают увозить их на одной машине? — раздалось из задних рядов зала.

— Господа, прошу не прерывать оратора, — напомнил Мелнудрис. — Вопросы будете задавать потом…

— Трупы увозят на нескольких машинах, — поправился Гайлит. — Естественно, что в подобных условиях заразные болезни свирепствуют в чудовищных размерах. Почти в каждой семье есть больные тифом, дизентерией, холерой. Водопровод не работает, так что людям нечем мыться, и тому подобное… Во всем городе ходят только два трамвайных вагона. Они курсируют между Воздушным мостом и набережной Даугавы, и ездят в них только высшие советские чины; остальное население вынуждено ходить пешком. В Риге не осталось ни одной бани, по вечерам город погружается в полную тьму, потому что Кегумскую электростанцию, большевики без шведских инженеров восстановить не могут. Чего только не делали, во всех газетах раструбили, а ничего не вышло, потому что таких специалистов у них нет. По этой причине сейчас закрыты и школы. Только что обсуждали вопрос об отмене семилетнего школьного обучения и введении двухлетнего курса… Прошлой зимой из-за недостатка топлива были срублены на дрова все липы на бульваре Свободы. Из предприятий работают только несколько текстильных фабрик, где ткут мешочное полотно. Теперь у них и костюмы и дамские платья шьют из мешковины.

Тех немногих людей, которые по своему легкомыслию вернулись в Латвию, первые месяцы держат в тюрьме. Потом посылают на тяжелые принудительные работы. Одного известною врача в знак особой любезности послали убирать развалины в Старом городе. Все священники сидят в тюрьме или высланы; церковные колокола сняты и переплавлены для нужд промышленности. В стране везде отчаянная безработица, а если кто и получает работу, заработка хватает лишь на полфунта хлеба в день. Народ ропщет и с нетерпением ждет войны. Последнее нам с вами вполне понятно, если принять во внимание условия, в которых он живет. Вот каково сейчас положение в Латвии, уважаемые дамы и господа. Если имеются вопросы, я готов отвечать.

Гайлит замолчал и отер лицо платком.

— У меня вопрос, — послышалось в задних рядах. — Скажите, пожалуйста, кто, по-вашему, здесь глупее: тот, кто хочет, чтобы мы поверили его сказкам, или тот, кто им верит?

В зале раздался смех, но у большинства людей вид был озабоченный. Неудовольствие выразилось и на лице Мелнудриса.

«Нельзя же так, надо все-таки знать меру и врать в границах правдоподобия, а этот Гайлит потерял доверие даже „наиболее сознательной“ части аудитории. Что у них там, в Стокгольме, ни одного умного человека не нашлось, прислали такого болвана!»

— А вы, случайно, не агент чека? — обратился Гайлит к задним рядам, откуда задали вопрос.

— Сами-то вы чей агент? — невозмутимо продолжал тот же голос.

— Господин Мелнудрис, почему вы не обеспечите порядок в зале? — обидчиво воскликнул Гайлит, оборачиваясь к председателю. — Я не привык выступать в такой обстановке.

Мелнудрис сделал попытку спасти положение.

— Итак, вопросов больше нет, — сказал он, поднимаясь.

— Есть, есть! — крикнул какой-то инженер, сидевший в средних рядах. — Целых три месяца, как я заявил, что желаю репатриироваться в Латвию, а мне до сих пор не дают разрешения на выезд. Нельзя ли тут что-нибудь сделать?

— Вопрос задан не по существу, — объявил сам Мелнудрис. — Об этом спрашивайте в другом месте. Переходим к следующему вопросу. Разрешите теперь мне самому.

— Просим, просим, — щебетнула из первого ряда поэтесса Айна Перле. Платьице измятое, под ногтями — черная кайма, щеки побледнели и впали — ох, не сладка жизнь судомойки плохонького ресторанчика! Но она все еще не отказалась от роли избалованной девочки: капризничала, ломалась, поминутно кривила крашеные губы. Она вся извертелась, — ведь когда-то сам Никур голубил ее и называл «конфеточкой».

— Я буду говорить о наших перспективах на ближайшее будущее, — начал Мелнудрис. — Тема очень ответственная. Я буду сохранять полную объективность, я не хочу вводить вас в заблуждение беспочвенными обещаниями. В ближайшее время заметного улучшения в нашем положении не предвидится. Так или иначе, придется пока мириться с прежними условиями. Я думаю, однако, что для нас это уже не представляет особых трудностей, ибо мы с каждым днем все больше ассимилируемся, приспосабливаемся, и таким образом наши потребности начинают соответствовать, так сказать, нашим возможностям. Несколько дней тому назад я, как известно, разговаривал с некоторыми нашими высокопоставленными единоплеменниками, которые поддерживают связь с здешними правящими кругами и с заграницей. В шведских учреждениях выражают надежду, что со временем они смогут кое-что предпринять для наиболее целесообразного использования перемещенных лиц соответственно, так сказать, возможности применения каждого из них. Это значит, что мы сможем получить работу по специальности, то есть в тех областях, в которых имеем профессиональную подготовку, с известными, конечно, ограничениями. Врачи, например, могут работать фельдшерами в сельских амбулаториях или в качестве санитаров. Инженеры получат возможность выполнять менее ответственную техническую работу, как техники-монтеры, и тому подобное. Хуже обстоит дело с интеллигентами, не получившими специального образования: не зная языка, они лишены возможности заниматься литературным трудом. Но и для них большое значение имеет личная инициатива и удача. Я повторяю, это еще не вопрос ближайшего времени, я не могу назвать никаких конкретных дат, никто мне их не сообщал. Итак — терпение и еще раз терпение, уважаемые господа и дамы. Латыши, как известно, народ живучий. И если мы будем держаться друг за друга, если будем хранить во всей чистоте национальную мысль, тогда мы вынесем все испытания. Это во-первых.