— Мне кажется, это и есть вторая память! — воскликнул Алонсо, с уважением глядя на мать.

— Это были просто воспоминания, — возразила Сеферина, — тусклые, наполовину стертые воспоминания. В них не было яркости настоящего переживания.

Когда Алонсо и дед остались наедине, Алонсо задумчиво проговорил:

— Как ты думаешь, если бы ты был орбинавтом, ты мог бы помолодеть?

— Я ведь не знаю, как именно действия орбинавта воздействуют на его тело. — На лице Ибрагима мелькнула улыбка, отчего морщинки вокруг глаз стали еще глубже. — Может быть, никак. В тексте мы ничего на эту тему не читали.

— Какая странная мысль! — поразился Алонсо. — Я вовсе не это имел в виду. Значит, ты допускаешь такую возможность, что изменение реальности орбинавтом как-то сказывается на его теле, независимо от того, что именно и ради чего он меняет? То есть, скажем, ему не понравилось красное вино, и он перешел в такой виток реальности, где он выпил не красное, а белое, а при этом в его теле что-то произошло просто из-за самого перехода? Я-то спрашивал об орбинавте, целью которого является как раз предотвращение старения, а не выбор вина.

— Ты так спокойно говоришь о винах, как будто никогда в жизни не соблюдал мусульманских запретов, — заметил Ибрагим. — А когда-то не верил, что сумеешь приспособиться к католическому обществу.

Алонсо ничего не ответил, спокойно ожидая, когда дед вернется к теме беседы. В последнее время удерживать внимание на обсуждаемом предмете становилось для Ибрагима все более сложной задачей.

Старик, похоже, забыл, о чем они говорили, и молчание стало затягиваться.

Нет, как выяснилось, не забыл.

— Давай поставим вопрос иначе, — предложил вдруг Ибрагим. — Может ли орбинавт предотвратить чье-то старение с помощью переходов в иные витки реальности? Например, может ли любящий внук продлить таким образом жизнь деда на несколько лет?

— Например, так, — согласился Алонсо.

— Увы, дорогой Али, я уверен, что это невозможно.

Алонсо думал так же. Но уверенности у него не было, поэтому ему было интересно узнать доводы Ибрагима.

— Мне кажется, для иллюстрации подойдет твой неблагочестивый пример с вином. Представь себе, что орбинавт находится перед столом, на котором стоят два кувшина — один с красным вином, другой с белым, — а также пустой кубок. Такие моменты в рукописи называются точками ветвления. Орбинавт может выбрать одну из трех возможностей: либо выпить красное, либо выпить белое, либо не выпить ничего. Человек делает свой выбор, наливая себе красное вино. Пьет, морщится и приходит к выводу, что этот виток ему не понравился. И тогда, пуская в ход свой особый дар, он мысленно возвращается к точке ветвления и представляет себе, что выбрал одну из двух оставшихся возможностей — либо выпил белое, либо решил ничего не пить.

— Ты хочешь сказать, что у него нет четвертой возможности? — спросил Алонсо.

— Вот именно, — кивнул Ибрагим, — в точке ветвления у него нет, например, возможности взять со стола кувшин с молоком, потому что на столе такого кувшина нет. Орбинавт может действовать лишь в рамках того выбора, перед которым он находится. Возвращаясь к твоему вопросу, мы можем сказать, что у орбинавта Алонсо нет такой возможности, как нестареющий дед. Либо дед стареет быстрее, либо медленнее. Вот и весь выбор, — заключил Ибрагим будничным голосом.

Алонсо грустно молчал, не сомневаясь в верности рассуждения старого книжника.

— Дорогой Али, — вдруг сказал дед так, будто его осенила новая мысль. — Мне сейчас пришло в голову, что у тебя есть неоспоримые преимущества перед орбинавтом из нашего примера.

— Вот как? — криво улыбнулся в ответ Алонсо. — А мне кажется, никаких преимуществ у обычных людей перед волшебниками нет.

— Не такие уж они и всемогущие волшебники, — возразил Ибрагим. — Как ты знаешь, если после точки ветвления прошло много времени, то есть, говоря языком манускрипта, если глубина ствола достаточно велика, то орбинавту что-то мешает перейти в другой виток. Мы, правда, до сих пор не знаем, что именно. Впрочем, главное в моей мысли то, что ты вовсе не обычный человек. За эти годы ты стал мастером снов. И когда я уйду из этого мира, ты все еще сможешь видеться со мной в своих сновидениях. Мой образ не сотрется из твоей памяти. Ведь теперь ты можешь добраться до любого воспоминания. А орбинавты, похоже, ничего такого делать не умеют. Во всяком случае, если судить по тем частям текста, которые мы уже расшифровали. Вот я и говорю, что тебе лучше, чем орбинавту из нашего примера.

— Он тоже может увидеть во сне деда, — возразил внук.

— А может и не увидеть. От его желания это не слишком зависит. Твои же сны напрямую управляются твоими желаниями. Это большая разница.

— Я предпочел бы видеть тебя наяву, а не во сне, — заупрямился Алонсо. — Ведь во сне это будешь не ты, а порождение моего ума.

— В твоей яви я тоже порождение твоего ума, — заметил старик. — Так же, как в моей яви ты — порождение моего ума. Скоро я узнаю, что еще может породить мой ум, когда закончится этот медленный сон. Вероятно, я забуду эту жизнь так же, как мы забываем сны, когда им на смену приходят новые. Ведь не помним же мы, что с нами происходило до рождения.

Дед с усилием поднял руку и показал на одну из полок, сплошь загроможденных печатными фолиантами и рукописями.

— Али, найди-ка текст Пятикнижия на древнееврейском языке.

— Зачем? — удивился Алонсо.

— Помнишь, как братья называли Иосифа?

— Помню. Сновидцем.

— Да, таков перевод. Но в оригинале там, насколько я помню, не одно, а два слова.

Найти требуемую книгу в царящем на полке беспорядке было непросто. Когда она наконец нашлась, Алонсо быстро отыскал в ней то, что интересовало деда.

— «Бааль а-халомот а-лазэ ба», — прочитал он и перевел: — «Вот пришел этот сновидец». Это слова его братьев.

— Так и есть, — удовлетворенно крякнул Ибрагим. — «Бааль а-халомот». Два слова. Господин снов. Владеющий снами. Мастер снов. Ты теперь тоже мастер снов, Алонсо. Ты уподобился Иосифу Прекрасному. Держись подальше от жены царедворца, ведь она чуть не погубила сновидца…

Знакомых жен царедворцев у Алонсо не оказалось, а держаться подальше от матери своего друга ему удалось до самого декабря. И воспринимал он этот факт как значительное достижение. Сны, в которых, благодаря второй памяти, постоянно возникала Росарио, вместо того, чтобы гасить, лишь подогревали желание увидеть ее наяву.

Вечером 1 декабря Алонсо твердо решил, что нанесет визит в Каса де Фуэнтес. С прошлого посещения прошло больше месяца. Пора, в конце-то концов, навестить старого серого приятеля Саладина.

На этот раз для прогулок в лесу было слишком холодно и промозгло, и они сидели в небольшой столовой, рядом с кухней. Через окно, выходящее на внутренний двор замка, в противоположной стене были видны крюки для привязывания лошадей. Росарио угощала гостя свежевы-печенными лепешками с перетертой оливковой мякотью. От мяса он отказался, сказав, что не голоден, но небольшую горячую лепешку с удовольствием попробует.

— Я рада, что представился случай уже не в записке, а с глазу на глаз поблагодарить вас за ваш замечательный подарок! — Росарио выглядела растроганной его вниманием. Недавно ей доставили изготовленный по заказу Алонсо высокий стул со ступенькой, чтобы было удобнее играть на клавесине.

Алонсо коротко поклонился. Он с самого начала решил вести себя как можно сдержаннее. И теперь старался не смотреть на это лицо, на эти глаза, не замечать этого наклона головы, движений этих длинных пальцев. Тем более что он все это уже знал наизусть по бесчисленным сновидениям.

Вскоре выяснилось, что Росарио настроена на серьезный лад.

— Мануэль рассказывал мне о разговоре, произошедшем между вами во внутреннем дворике дома вашего дяди, — начала она, и Алонсо снова почувствовал на себе тот пытливый взгляд, который, казалось, делал невозможным все мелочное, скрытное и недостойное. До сих пор она только однажды так смотрела на него: в тот раз, когда вспомнила, что он спас ее сына от смерти. — Вы говорили ему что-то о том, что наша жизнь похожа на сон, и что, вопреки различным вероучениям, творит ее наш собственный разум, а не какое-то доброе, злое или непоследовательное божество.