Повисло молчание.

— В каком состоянии Хименес? Он выживет? — спросил Мануэль.

Доктор ответил после небольшой паузы:

— Он уже скончался. Слишком много крови потерял, пока добрался сюда.

Все четверо стояли и удрученно молчали, не зная, что сказать.

— Теперь нас осталось двадцать восемь человек, — произнес Тальярте.

Однако он недолго был прав в своих расчетах. К вечеру следующего дня шесть больных, включая Гонсало Фернандеса, скончались. Еще четверо остались в живых.

Форт Навидад насчитывал теперь двадцать два колониста.

Мануэль с печалью вспоминал умершего друга. Гонсало не было и двадцати пяти лет. Какая короткая жизнь! Если бы он не подхватил эту болезнь, которая так страшила его. Если бы не остался в Ла Навидад, а вернулся бы в Кастилию вместе с адмиралом. Если бы «Санта-Мария» не села на рифы возле северного берега Эспаньолы. Если бы Гонсало с самого начала не оказался в составе экспедиции Колона. Так много «если бы», и при каждом из них Гонсало мог бы сейчас жить.

В последние недели лета, чтобы как-то заглушить тоску и скуку, Мануэль с позволения эскривано изучал его записи по языку таино. Это позволило ему обмениваться простыми фразами с Майрени, когда тот приходил в форт к Эсковедо.

В сентябре период бешеных ветров еще не закончился, но уже разразился второй сезон проливных тропических дождей. Теперь, когда на остров обрушивались ливни вместе с ураганами, адмиралу, попади он сюда, не пришло бы в голову сравнивать Эспаньолу с райским садом.

Еще одной напастью были всевозможные насекомые, пытавшиеся найти укрытие от дождя в помещениях крепости. Среди них попадались мелкие рыжие муравьи, укусы которых причиняли нестерпимый зуд и боль, доходившую до костей.

Во второй половине месяца просветы между бурями и грозами стали удлиняться. В один из таких спокойных промежутков группа из шести человек отправилась с разрешения Араны в горы Сибао на поиски золотоносных ручьев.

Не найдя месторождений золота, кастильцы стали заходить в селения таино, где обменивали побрякушки на небольшие золотые украшения, которые по возвращении в форт они тут же сдали начальству. Однако вернулись они не одни. С ними пришли пятнадцать молодых женщин, которых они забрали из деревень, несмотря на протесты жителей.

Арана был вне себя от ярости.

— Вы понимаете, что наделали?! — кричал он. — Разве я вам не говорил, что страной Сибао правит касик Каонабо, а не наш друг Гуаканагари?! Что он известен своей несговорчивостью и воинственностью?! Неужели вы хотите, чтобы все население острова ополчилось против нас?!

В гневе он со всей силой стукнул кулаком по столу.

— Дон Диего! — запротестовал один из шестерых, мужчина средних лет по имени Педро де Форонда. — Вы говорили, чтобы никто не присваивал золотых вещей. Мы их сдали. Вы говорили, что мы не должны задевать подданных Гуаканагари. Мы этого не делали. Вы ничего не говорили о том, что нельзя брать женщин в селениях, подчиненных Каонабо. В конце концов, мы же мужчины! Сколько времени мы можем обходиться без женщин?!

Арана потрясенно уставился на Форонду:

— Да, я не говорил вам, что нельзя отнимать женщин у подданных Каонабо, потому что мне и в голову не пришло, что вы этого не понимаете! Теперь я вижу, в чем моя вина. Имея дело с такими безмозглыми идиотами, я должен объяснять каждую мелочь!

— Вы оскорбляете нас, капитан! — воскликнул, побагровев, Мартин де Логросан.

— Да замолчите же вы, наконец! — заорал Арана так яростно, что все испуганно умолкли. — Так, — он обратился к Эсковедо, Гутьерресу и Мануэлю, — необходимо немедленно вернуть этих женщин Каонабо и принести ему извинения, а также задобрить его подарками. Дорогу покажут сами женщины. Никто из этих шестерых, — он кивнул в сторону провинившихся, — с вами не пойдет, чтобы не раздражать индейцев. Когда уладите все, расспросите Каонабо о месторождениях золота.

— Кто же покажет нам дорогу назад? — спросил Эсковедо.

— Постарайтесь запомнить ее или попросите, чтобы Каонабо дал вам проводника.

Наутро отряд из восьми колонистов, среди которых были оба лейтенанта и Мануэль, вместе с похищенными индианками отправился в горы страны Сибао. В форте остались капитан Диего де Арана и еще десять человек.

Пройдя без особых затруднений влажный дождевой лес, путники оказались в долине, поросшей столь буйной зеленью, что им пришлось прочищать себе дорогу, вырубая деревья и кустарник.

После трех часов ожесточенного труда отряд оказался на склоне холма, поросшего лесом. Здесь идти стало легче, и Гутьеррес объявил отдых.

Привалившись к стволу, Мануэль глубоко дышал, бездумно глядя вверх, где в зеленом шатре, образованном переплетением листьев и лиан, сновали небольшие яркие и чрезвычайно горластые птицы. Здесь, на Эспаньоле, они разительно отличались от пернатых собратьев в Европе. Мануэлю до сих пор не удалось встретить ни одной знакомой породы. Если, конечно, не считать маленьких черных птиц, которых поселенцы называли «воронятами». Эти, по крайней мере, выглядели знакомо, напоминая ворон, уменьшившихся до размеров воробья и перекрасивших клювы в желтый цвет.

— Осторожнее, дон Мануэль! — Подошедший к нему Эсковедо, оторвав ветку от ближайшего дерева, с брезгливым выражением лица смахнул с правого сапога Мануэля крупного мохнатого паука.

— Попробовали попрактиковаться в языке? — спросил королевский эскривано, усевшись рядом и кивнув в сторону почти полностью обнаженных смуглых женщин, расположившихся в тени кустарника, за которым начинались кактусовые заросли.

— Нет, — улыбнулся Мануэль. — Признаюсь, пытался прислушиваться к вашим разговорам с ними, но моих знаний пока не хватает, чтобы понять такую быструю речь. Очевидно, вы способнее к языкам.

— Каждый из нас чем-то одарен, — рассудил Эсковедо. — Только на эту безучастную и прекрасную природу наши таланты не производят никакого впечатления. Подумайте, как хрупка наша жизнь, дон Мануэль. Человек, со всеми его способностями, знаниями и искусствами, приобретенными за годы труда, может сгинуть в одночасье из-за пожара, урагана, чужой или собственной глупости, погибнуть от упавшего камня, от укуса ядовитого паука, от стрелы туземца, наконец. Поистине, жизнь человеческая, подобно пламени свечи, способна угаснуть от любого дуновения ветерка…

Мануэля встревожило настроение, овладевшее нотариусом.

— Мне всегда казалось, что вы человек набожный, — заметил он.

— Я от этого и не отказываюсь, — подтвердил Эсковедо.

— Тогда вам следует думать, что ваша жизнь находится в руках Господа, а не безучастной природы. Извините, если мои слова звучат поучительно.

— Нет, что вы! Вы совершенно правы. Я, пожалуй, воспользуюсь привалом и помолюсь.

Эсковедо отошел.

По мере продвижения вперед пейзаж становился все более холмистым и изрезанным. Деревьев попадалось меньше, а крупных и мелких валунов и камней — больше. Повсюду росла низкая трава.

— Вы тоже стараетесь на них не смотреть, — не то спросил, не то констатировал идущий рядом с Мануэлем парень из Талаверы, по имени Педро.

— Вы про женщин?

— Да, про них. — Педро тяжко вздохнул. — Так и набросился бы на любую из них, несмотря на то что еле волочу ноги от усталости… Особенно вот на ту, с крутыми бедрами.

Понять, кого он имеет в виду, было несложно. «Та, с крутыми бедрами» была выше остальных индианок и привлекала внимание необъяснимо влекущей грацией движений.

— Будь моя воля, — добавил Педро, — я не стал бы возвращать этих дам в их селения, а оставил бы в форте. Может быть, наши два британца и могут обходиться без женщин, но кастильцы не так сдержанны. Мы люди горячие!

— Не беспокойтесь, Педро, — вставил свое слово услышавший его ирландец Уильям, которого остальные колонисты называли Гильермо. — Британцы, так же как и кастильцы, созданы Богом, который сказал, что негоже человеку быть одному.

— Эх, — опять вздохнул Педро, мечтательно закатив глаза, — видели бы вы, какие красотки встречаются у нас в Талавере.