Алонсо был вынужден признаться самому себе, что слова деда все-таки заставляют его думать, несмотря на сильное нежелание это делать.
— Впрочем, у людей разной веры бывает и другое общее качество, — продолжал старый книгочей. — Во всех вероучениях встречаются отдельные, весьма немногочисленные люди, которые не мыслят догмами, а ищут и находят Бога во всем, видят частицу божественного в каждом человеке, в каждой травинке. Об этом сто пятьдесят лет назад писал доминиканец из Саксонии по имени Мейстер Экхарт, чьи книги были признаны римским папой еретическими. И за то же самое многие правоверные мусульмане считают еретиком Ибн аль-Араби, которого ты любишь за стихи, а я — за свободу мысли. Если я не ошибаюсь, примерно о том же идет речь и в нашей тайной рукописи, хотя слова «Бог» я в ней не нашел. Впрочем, мы еще далеки от полной расшифровки текста. Алонсо, ты меня слышишь?! — неожиданно резким голосом спросил Ибрагим, чем вывел собеседника из оцепенения.
Внук был настолько изумлен, что не мог найти слов. Ему показалось, что он ослышался. Этим именем никто, кроме матери, его никогда не звал.
— Что? — переспросил он наконец.
Дед горестно вздохнул. Кот, сидевший у его ног, взобрался к нему на колени, видимо, желая его утешить.
— Я знал, что это мгновение когда-нибудь настанет, и готовился к нему. И все равно не готов.
— В чем дело? — Алонсо встревожило исчезновение обычной шутливой интонации лукавого старца.
— Али, пришло тебе время покинуть Гранаду, — молвил наконец Ибрагим.
Летом темнело поздно, но этот час уже наступил. Тихо вошла Сеферина и зажгла фитили двух масляных ламп. Алонсо, как всегда в такие минуты, вспомнил сказку о мальчике, который потирал волшебную лампу, вызывая послушного ему джинна.
— Это из-за того, что сюда придут кастильцы? — спросил он несчастным голосом.
— Да, из-за того, что сюда придут кастильцы и эмират падет, — невесело подтвердил Ибрагим. — Мы не знаем, как поведут себя победители. Будут ли они уничтожать жителей. Падет город после ожесточенной войны или же сдастся без боя. Так или иначе, Гранада станет христианской, и если христиане не проявят милости к побежденным, то в первую очередь опасность будет угрожать молодым мужчинам. Вроде тебя.
Алонсо молчал, перебирая рукав белой льняной туники.
— Кроме того, вполне реальная опасность нависнет над книгами нехристианского содержания. Или неизвестного содержания, — эти особенно подозрительны для инквизиции. Более всего на уничтожение будут напрашиваться книги, написанные еврейскими буквами. Вроде рукописи, которую наша семья бережет как зеницу ока много веков.
— Но почему?! — Алонсо наконец прорвало. — Почему я должен трусливо бежать, когда все мои сверстники будут защищать город?!
— Али, в безрассудных действиях есть своя красота, — грустно сказал Ибрагим. — Но солдаты-горожане не спасут Гранады. Это понимает и визирь Абдель-Малик, который, как ты знаешь, часто навещает меня ради книг и наших с ним неторопливых бесед. По всей видимости, именно он и будет заниматься составлением списков людей, способных носить оружие. «Они бахвалятся, когда враг далеко; но, когда война гремит у ворот, в ужасе прячутся по углам» — таковы его собственные слова. Сражаясь, ты безмерно увеличишь риск своей гибели и потери бесценных знаний. Что же касается безопасности Гранады, то она от этого не возрастет даже на размер маслины.
Алонсо лихорадочно искал аргументы против этих доводов. И тут он вспомнил обстоятельство, показавшееся ему спасительным. Очевидно, дед просто забыл, что он не может бежать в страны полумесяца, ибо туда придется добираться морем.
Алонсо воздел палец и веско изрек, полагая, что кладет конец спору:
— Я не могу никуда бежать! Ведь я не переношу морской качки!
— Тебе и не надо никуда плыть, — возразил дед. — Даже бежать тебе никуда не надо, тем более «трусливо». Ты ведь можешь просто отправиться пожить у своего дяди Юсефа. Разумеется, не забыв прихватить с собой некий свиток.
— Что?! Ты предлагаешь мне перебраться в Кордову? — Алонсо показалось, что он ослышался.
— А что в этом странного? Мать твоя давно не видела брата — правда, Сеферина? — И, не дожидаясь ответа от невестки, Ибрагим продолжал: — Неужели ты не проводишь ее туда? Дороги сейчас небезопасны. Вряд ли ты захочешь, чтобы твоя мать путешествовала без тебя, пусть даже и в обществе венецианских торговцев.
— То есть я убегу от кастильцев в Кастилию? — Алонсо хотел уточнения, и оно последовало:
— Разве в Кордову не проще добраться, чем в Каир или в Фес? Семья твоей матери исповедует христианство. Кто-то делает это искренне, кто-то — для вида. Ты человек образованный, кастильскую литературу знаешь лучше многих католиков. Ты не смугл, поскольку происходишь не от берберов или арабов. Внешность у тебя вполне кастильская, ведь мы ведем свой род от муваллад. Может быть, для кого-то на севере Европы слово «мавр» означает этакого чернокожего малого с пухлыми губами и курчавыми волосами, но мы-то с тобой вообще ничем не отличаемся от кастильцев. Разве что верой, культурой, привычкой мыть руки перед едой, немного более заунывной музыкой и еще несколькими мелочами. Там ты будешь привлекать куда меньше внимания к себе, чем в только что захваченной столице мавров. Последней столице мавров, — добавил Ибрагим с неожиданной горечью.
Алонсо задумался. Он давно мечтал увидеть католический мир собственными глазами. Читая все, что попадало в поле его зрения в лавке деда, он познакомился со многими рыцарскими романами, поэтическими и философскими произведениями христиан. Только он никогда не думал, что эта мечта сбудется так скоро и при столь неожиданных обстоятельствах.
— Пойми, Али, мы не знаем, что здесь будет происходить, — продолжал увещевать его Ибрагим. — Если католические правители проявят милость к побежденным и резни не будет, ты сможешь вернуться. В противном же случае ты спасешься. И спасешь рукопись.
— Алонсо, дорогой мой, не все христиане инквизиторы, палачи и ненавистники мавров, — мягко сказала Сеферина.
Алонсо невольно вздрогнул. В мусульманской среде не было принято, чтобы женщина наравне с мужчинами участвовала в разговорах, но теперь, похоже, ему придется привыкать ко многому, что не принято в мусульманском обществе.
— Тебе придется жить среди христиан, — поддержал Ибрагим невестку, — поэтому лучше всего, если ты найдешь в них как можно больше достоинств. Не забывая, разумеется, и об опасностях. Отменить инквизицию ты вряд ли сможешь. Но полюбить их музыку, их одежду, их горы и города, которые когда-то были нашими горами и городами, ты вполне способен. Поверь мне, так тебе будет легче там жить.
— Если бы я был орбинавтом, смог бы я изменить мир так, чтобы в нем не было инквизиции? — спросил Алонсо.
Ибрагим на мгновение задумался, затем ответил:
— В зависимости от того, насколько устойчиво ты смог бы удерживать в сознании образ такого мира. Мне кажется, это невозможно. Ведь инквизиция существует уже не одну сотню лет. Представляешь, сколько крупных и мелких событий составят то древо исходов, с которым тебе пришлось бы иметь дело? Одно ясно: если ты станешь орбинавтом, твой мир будет намного приятнее. Но на ближайшее время главная для тебя задача — стать не орбинавтом, а католиком.
— Что?! — Алонсо вскочил на ноги.
— Подай мне посох, чтобы я мог встать с такой же резвостью, — сказал старик с беззлобной насмешкой.
Алонсо снова опустился на пуф.
— Твои шутки иногда просто невозможны, — пробормотал он.
— Но я вовсе не шучу, — возразил Ибрагим. — Тебе надо стать христианином и тебе будет нетрудно это сделать, ибо благодаря своей начитанности, а также хорошему знанию их языка ты очень скоро поймешь те сказки, в которые они верят. И решишь, что они не хуже и не лучше сказок, в которые верим мы.
— «Сказок»? — недоверчиво переспросил Алонсо.
— Сказок в самом лучшем смысле этого слова. Разве ты с самого детства не любишь читать разные истории? Разве каждая такая история — это не отдельный выдуманный мир? То, во что верят люди, исповедующие одно или другое учение, тоже является отдельным выдуманным миром. Если хочешь, коллективным древом исходов, которое легко удерживать в уме, потому что все вокруг напоминает о нем — здания, статуи, тексты, молитвы, колокола, разговоры людей, распорядок дня, обычаи.
